Мог ему сказать? Зачем? Для бунта? Не было смысла.
Им дали землю. Только мечтать, а не бунтовать. Да и Федор мужик тихий. Любил петь. Сколько разных талантов водилось у нас! Без земли - одной какой-нибудь песенкой миллион бы напели. Отпадает Федор... Рыжоха, баба его? - Антон Романович вздохнул.- Грехом своим перед мужем изводилась. Иная и ничего, а эта в какойто год уныла. Видел ее как-то в церкви. Молилась печально, долго. Вот исступленно бы молилась, тогда можно подумать.
- А гадюкой подползла, а? С греха и молилась.
- В печали нет зла.- И снова задумался Антон Романович.- Кто еще? Астанька Желавин?
- Ну. Погадай.
- Бестия, мог знать. Знал, что не положено. Слушать умел. Ему и образование дали, чтоб мог всякий разговор понять и пересказать с умом. Брат специально с собой в Москву брал на деловые свидания. Все схватывал. Получал, и от стола перепадало, и от веселья. Погулять дядюшка твой любил. Тут уж все, и вино, и красотки разные. А вот же к рыжохе потянуло. Про брата, про брата я.
- Желавин что ж, отлетел? - спросил Павел.
Белые зубы старика жестко блеснули из-под нафабренных усов. Он засмеялся.
- Псу была бы чашка полная да хозяин.
- А говорил ты как-то, нашему брату головы рубил?
- Голодный и без хозяина - на всех бросается.
Жив?
- Так, выходит.
- Лучше бы сдох. Никому не нужен. Бродячих псов на живодерню волокут, боятся. И запомни: грызутся насмерть.
- А погладить? Пес ласку любит. Вдруг армяк в зубах да и принесет?
- Осторожно руку-то, злой.
- На жигаревский двор повадился,- вел разговор Павел.
- А что ему там?
- Бабенка во дворе молодая. Жена братца моего.
- Невестка тебе. Пригодится.
-Дочка вышивальщицы нашей,-досказал Павел.
- Родила, значит. Должна быть в мать красива
- Да пес в репьях и постарел. Может, в молодой новую хозяйку почуял?
- Вон ты куда подвел, вон ты куда подвел,- повторил Антон Романович.Не хозяйка, а наше хозяйское унюхал. Уволок?
- Тише.
- Незнамое открылось. Гляди, гляди, и пепел засверкал. Колдовство. Видела бриллианты красавица вышивальщица. И пояс видела. Раз, под секретом, Викентий показывал.
- Зачем?
- Для игры воображения. Потом шитьем как бы ловила тот блеск.
- Ты чего-то не договариваешь, отец?
- То, что происходит по ту сторону рассудка, непередаваемо. Как сны, которые забываем. Она просидела над шалью год. Вышло что-то нелепое. Дядюшка в гневе схватил шаль и выбросил из окна. Случилось чудо.
В некотором отдалении шаль переливалась словно бриллиантовая. Шаль была продана одному богатому англичанину. Воображение превратилось в золото. Дядюшке пришла мысль являть воображение и получать золотом.
В каждом человеке заложена тайна, и она должна являться, и является храмами, картинами, песней, кровью и отчаяньем. Тот же алмаз был замечен человеком в камне и отгранен в драгоценное. Человек, в сущности, страдает потому, что его мучает неразгаданная его же тайна. Вся борьба на свете по врожденным тайнам. Поэтому никогда, никто не объяснит, что и почему. Самая прекрасная и великая мысль - одна из тайн среди множества тайн. Определенного нет и не будет. Сотворено для чего-то. Для конечного. Что там, мы не знаем.
В общем и вкратце дядюшкина теория. Но одна тайна постоянна: страсть к женщине и женская страсть. Брат и решил явить ее как бы видимым. Не знаю, что получилось, и сказать ничего не могу... А дочку ты видел? - внезапно спросил Антон Романович.- Красива? Желавин зря вертеться не будет. Как зовут ее?
- Феня... Родня, дальше некуда. Братец из тюрьмы только что, мучитель жены. А невестка огоньком под откосами вышивает.
- Как это огоньком вышивает?
- Эшелон немецкий спустила.
- Как, дочка!
- Плевала она и на все бриллианты на свете. Сама дороже бриллиантов. Что Желавин унюхал, не знаю.
Видать, тоже инстинкт, предчувствие кола осинового.
Развели псов да сучек на свою глотку. Туда и дорога всему! - Павел сошвырнул со стола рвань с пеплом.
Антон Романович бросился собирать землицу на полу.
- Прах дома. Святое,- шептал, искал землицу и плакал.
Павел обнял его, прижал к груди голову отца.
- Прости!
* * *
Павел снял сапоги, завалился на диван.
- Нельзя сказать всю правду. Я знаю, отец.
Антон Романович сидел в кресле.
- Как было жить иначе. В сущности, любое богатство копится из награбленного. Никто не виноват. Я зазеваюсь, ограбят меня, и я стану нищим. Ограбление происходит как бы само, по каким-то расчетам, которые называем делом. И у нас было дело. Как же без дела?