- Здравствуй,- сказал Кирьян. Обождал, что ответит она, и с лязгом цепи запустил ведро в колодец.
В глубине, отдаленно плеснуло. Кирьян, подергивая за цепь, утопил ведро - оно с силой, тяжело потянуло, как только он стал поднимать его.
- Как съездила? - спросил он, накручивая цепь взмахами железной ручки на валке.
- Хорошо,-ответила Феня и поставила свои ведра рядом со сг'убом.-А еще лучше, что приехала.
- Быстро ты. Мнтю видела?
- Видела.
- Досада ему с такой разлукой жить. Сбежал бы я.
- Не больно сбежишь.
- К такой, как ты, сбежал бы. На одну ночку, а сбежал бы.
Глаза Фени остановились перед ним. Открыто поблескивает в них ласка.
А другой крикнул вдруг:
"Убью!"
Даже вздрогнула Феня.
Кнрьян вытащил ведро и вылил воду в ведро Фепи.
- Позавидуешь тебе,- сказала она.
- А что такое?
- Вольный ты. Что я сейчас за волю бы отдала!
Кирьян снова пустил ведро в колодец.
- Не в колоды закована, так по воле тужить. Вон она, ночка какая, сама в душу стучится со всеми звездочками, только откройся ей.
Кнрьян и в другое ведро Фени налил воды с бурлившей родниковой прохладой.
- Ясный ты на слова... И лампу зажигать не надо,- с лукавинкой в голосе добавила Феня.
- Видишь, какая экономия выходит. Забогатеть можно.
- Был бы ты еще такой и в душе, как в словах,- никаких богатств не надо.
Он помог ей поднять коромысло, опустил с осторожностью на плечо, поправил ровнее и почувствовал, как обдало его чем-то терпким, будто запахом вереска.
- А будь воля - пришла бы вечерком?
- Пришла,- она положила руку на коромысло и повернулась к нему,Нравишься ты мне,- сказала она новым для Кирьяна голосом.
Распрямилась и пошла, плавно покачиваясь под коромыслом, на котором так же плавно покачивались и полные ведра, подзолоченные огнями из окон, взблескивали, как любовь в душе.
"Да хоть беда, сгорю, а нагляжусь на ее красоту",- подумал Кирьян.
Тихо на вечерней улице. Ярче разожглись звезды, и хуторская дорога теперь светлелась отбеленным холстом.
* * *
Отступала с росой и туманами июльская ночь. Уже развидняет - свет родниково дрожит на востоке, стремится ввысь, где плоские неподвижные облака таят еще в своих недрах тьму. Рассыпался ветерок по мокрым кустам, торопливо заплескались листья, вздрогнули лопухи с жемчужно блестевшей росой в зеленых чашах.
Федор и Катя у вчерашней копны ржи.
Катя лежит на снопах. Голова - на коленях Федора.
Какая косынка повила ее! Вот только сейчас, перед зорькой, рассмотрел зеленая с красными маками косынка прощанья.
Снпт Катя или так закрыла глаза, продлевая для себя ночь, в тени которой еще и лежала на самом краешке мглы перед засветающей стерней.
Глядит на нее Федор: на ее косынку, еще ярче запылавшую в ржистых волосах, на лицо с чистым невысоким лбом, на ее по-детски нежные, милые для него губы, на шею с гордон и плавной линией и впадинку, размежевавшую грудь; открыты коленки загорелых ног.
Одной рукой она обняла Федора у пояса, другая - пригрелась в его руке.
Лежит, как после жатвы.
Вот так бы и лежать женою его, по-бабьи просто и вольно, сладко задремывая на страдной полосе.
Последние минутки вместе.
Что будет? Как сойдется их жизнь?
Прощанье всегда тревожит, и этой тревогой, как сполохами, озаряет глубины неясных предчувствий.
Что будет?
Не дано это знать и пророкам. Одно лишь время скажет, когда пройдешь его.
Забилась рука Кати в руке Федора, и он сжал ее.
Пора!
Катя раскрыла глаза в ласковой, просиявшей вдруг зелени.
- Федя... Федя, ты здесь. А мне приснилось, что ушел ты.
- Пора уже, Катенька.