Еще только чуть за полдень, а в лесу сумрак. Тут тяжело достается свет даже соснам. Сгорбились стволы в сучьях - весь сок, все стремление туда, к вершине, только бы не упустить свое пространство под небом. Небо в голубых между облаков озерах света. Света бесконечно много, он неиссякаем, но его будет мало тому дереву, над которым другое возьмет верх, застит его. И вот они, эти заглушенные деревья, накренясь, чуть держались за землю подгнившими корнями. Оттуда, с вышины, долетают прозрачные и золотистые стрелы света, разбиваясь, вспыхивают в чаще рябин и орешников.
Под ними еще темнее сумрачный вечер этого леса. Тут ярко-красные сыроежки, мох, под зелеными буграми которого истлевает прах упавших деревьев, сладит и дурманит тут сыростью преющих купырей.
Но как ни высоки эти сосны, хилость, цепляющаяся за них, погубит лес. Они последние, эти сосны. Подроет их, смена чахнет в этом хаосе, в скрывающих живую землю мхах.
"Как острашился лес",- подумал Стройков, угнетенный этой обреченностью и безмолвием: птиц даже не было слышно.
Закущена травой дорога, недоброй называли с тех пор, как, оступившись, замерз в обнимку с березой отец Мити - Федор Григорьевич.
Редко кто ездил тут. Сюда только доносился стук колес с того берега.
Глохла дорога, потеряла колен свои в зарослях верес* ка и багульника. Но на песке заметил Стройков следы колес. Ездили все-таки, не замирал след.
Дорога пошла под уклон. Из низины засквозило холодком с гнильцой болотной. Перемосток разбит, между бревен просунулись прутья камышей с обгорело-черными початками.
Чуть в стороне - береза. Вот где замерз отец Мити.
Стройков остановил коня.
Кора березы атласно-белая, гладкая, лишь местами прорезали ее черные полосы. Крона напоминала высокий стог с крутыми склонами, стекал свет, обмывая все ветви и листья. Из самой же вершины струисто выбрызнулась метелка побега, серебрилась венцом в своей высоте. Корни выпирали из земли, поросшей мятликом и вейнпком. Тут замерзал отец Мити... Какую казнь выстоял!
Не с жуткого ли горя или беды на такое пошел, что и жизнь-то свою отверг?
"Одна дорога, а две загадки",-подумал Стройков, и вдруг как что пронзило его.
Он не знал еще ничего, но эта дорога словно свела в одно - смерть отца Мити и убийство Желавина.
Стройков устал, хмель разморил его, но сейчас все как смыло с него.
Одна догадка поразила.
Он повернул коня и быстро поехал назад к ху.
тору.
Стройков остановил коня возле избы Фени, под тенью липы в проулке.
Дверь на крыльце раскрыта. Дома хозяйка.
Феня пришла с молотилки пообедать.
Пообедала и убирала со стола, когда вошел Стройкой.
- Наведаться решил к тебе,- сказал он и перед чистым полом поглядел на свои запыленные сапоги.
- Милости просим,- сказала Феня, бледная: на хуторе уже знали о страшной находке под мхом.
"Что это принесло его?"
- Обедать будете?
- Спасибо.
- А то налью.
- Раз настаиваешь, налей.
Она налила ему в тарелку свекольника с лучком, поджаренным на сале, и, когда ставила тарелку на стол, Стройкова близко обдало жарком потным.
Он съел щи. Ложкой размесил на дне чашки кусочки сала, сольцой посыпал и это живо проглотил с оставшейся коркой хлеба.
- Вот и славно! А то со вчерашнего дня без горячего.
- Так и заболеть можно,- спокойно заметила Феня.
В избе прохладно. От сквозняка раздуваются занавески на окнах, дурманит сном близкий шум леса.
- Разреши поговорить с тобой.
Феня присела к столу на край скамейки. Стройков напротив сидел, распечатывал новую пачку с папиросами.
- Слышала? - спросил он.
- Да.
- А что люди говорят?
- Разное.
- А что все-таки?
- Да что мне до того, что говорят?..
- А что ты думаешь?
- Что думать? Страшное случилось.
- А не задумывалась ли ты, с чего Федор Григорьевич такую смерть принял?
- Так это и вы знаете. Пьян был. По пьянке и замерз.
- Как замерз-то. В обнимку с березой... Такую казнь ьыстрадал. С чего бы это?
- Кто ее знает? Что пьяному в голову не взбредет? - ответила Феня, чувствуя, как приближалась неведомая какая-то беда.
- Может, что говорил он или сама что заметила перед этим?