- Почему за тебя?
- Блокнот Желавина на бережку нашли. Там на меня кляуза была... И не только на меня...
- А где блокнот?
- В печке сожгли. Вот и все... Только часики отец не взял бы. Это ты зря.
- Жизнь загубил, а то какие-то часики.
- Подлеца убил.
- Попридержи язык: разошелся.
- Я тогда и подумал, про колун-то и спросил у отца.
Вижу, нет колуна. Вовсе и не нужен он мне был порог подровнять. Заподозрил неладное. Да только не верил, а думал так, отец убил. Самое ты мое затаенное из души вынул.
- Червяк!
- А червяку-то поверил! - с какой-то отчаянной дерзостью сказал Митя.
Глаза его с расширившимися люто зрачками мерцнули по-волчьи: хоть пропасть, а поторжествовать своим презрением к страхам, которые сулили ему его слова.
* * *
В утро праздника, казалось, вступило в мир само добро с красным солнцем. Под синим небом, как на зеленом острове, расстилались снега скатертей на столах, выставленных в сады и в тень лип за дворами.
Тихо на току, ни души в полях.
Все наряжались и готовились к встрече гостей, спешивших на праздник по близким и дальним дорогам: тещи, зятья, кумовья, свояки, невестки - все, кто хоть чуть роднился с хутором и знался дружбой, шли и мчались сюда,
Когда-то из села за рекой доносился от церквушки звон колоколов. Давно уж молчит ее колоколенка: нет больше певуче-ясных, с быстрой просеребью в отзвоне колоколов и с буревым гулом в замрачнсвшеи меди большого колокола; лишь зазвончпк остался. Привесили его на ветлу; небольшой, тонкоголосый, прежде начинал благовест, а теперь по зорям будил на работу.
Но вот зазвонил, зазвонил, сзывая всех на праздник.
Отдавался звон из лесов, казалось, и там трезвонили колокола.
Звонила тетка Фсни - Анфиса.
- А что ему на радостях наших молчать! -кричала она, распаленная этим звоном, и все смеялись. Вот бедовая!
Одной пз первых она и пришла на хутор. Кумачовая кофта на ней, новые ботинки. Надела их перед хутором:
берегла московские ботинки, такие тут не найдешь, желтъге, па каблучке с высоткой.
- С праздником тебя,- войдя в избу племянницы, сказала Анфиса и поцеловала Феню.- С успением, ягодка ты моя горькая.
- Хоть на праздник-то помолчите, тетя. Тошно от всех этих разговоров.
- Не с разговорами, а с жалью к тебе.
- И жаль не нужна мне.
Анфиса села на лавку, притронулась платком к и; а зам.
- Загубили жизнь два этих ирода. Праздники у людей, веселье, а наше веселье горем засушено. Ни мужа, ни хозяина, семья, как колосок, осыпалась. Сгореть бы ему, окаянному, соломкой быстрой.
- Помедленнее бы надо.
- Хоть как, а чтоб глаза его не видели, мучителя этого и убийцу,
- Не убийца он.
- Ты больше людей знаешь.
- Знаю.
- А коли знаешь, то и помолчи, надсмейся над ним.
Надсмейся, золотко ты мое... Что знаешь-то? - притаенным голосом спросила Анфиса.
- Мне тоже тюрьма будет, как скажу.
Анфиса к двери подкралась и приоткрыла ее. Никого пет.
- Ошалела ты, девка, про такое говорить.
- Все надо испытать в жизни, тетя,- посмеиваясь над испугом тетки, сказала Феня.
- Радостное надо испытать и попить из хрусталя, как люди есть радуются и испивают лилси жизни на бархатах дорогих... Так что знаешь-то, скажи?
- Ничего. Пошутила. Праздник!!. Настроение веселое, вот и пошутила.
- Гляди, не дошутись, а то за такие слова и двери своей не сыщешь, как запишут.
- Да пошутила же, говорю.
Феня со смехом дунула в утюг, искры посыпались.
Стала гладить кофту.
Праздновать собирались с соседями. Хотел Кирьян куда-либо закатить с ней на Угру, да разве уйдешь из дома от гостей и веселья.
Съезжались гости к Стремновым, садились с хозяевами по своим застольям. Пока так, а потом все смешаются с соседями.
Пришел и Родион Петрович с женой Юлией.