- Хлеб-соль вам,- сказал Родион Петрович хозяевам.
- Спасибо... Просим вас к застолью нашему. Чем богаты, тем и рады. Не гневайтесь, что бог послал.
Столы за двором, под липой, где конопляники и крутая тропка к Угре с отраженными глубинами тихой синевы.
Приехали на тележках лесники с женами-друзья и знакомые Никаиора.
Пришел Новосельцев. Двадцать пять верст отмахал.
Все уже и расселись.
На столах все дары здешней земли: ржаной хлеб, сало на тарелках, жареная рыба на двух больших сковородах, огурцы в свежей зелени, соленики обсыпаны лучком, кандюк вкусно пахнет натомленным мясом с чесноком и перчиком. Вьются пчелы, прилетевшие на пиршество - на мед своих ульев, налитый в берестянку, где, угасая в меду, янтарно тускнеет солнце.
В высоте купаются ласточки - последние деньки на родимой сторонке: тревожат их холодные ночи. Пора уж лететь, пора.
"Милые, посидите с нами. Ну, посидите с нами на празднике",-глядела на пролетавших над столом ласточек и звала их Катя.
Она сидела рядом с Кирьяном, с края, чтоб на случаи чего принести и подать гостям.
Напротив - Никанор и Гордеевна. Прижалась к Родиону Петровичу Юлия, маленькая иод его плечом.
Новосельцев сидел, опершись локтями о стол.
По другую сторону от Ннкаиора - сосед его по обходу, лесник Порфприй Игнатьевич с обвислыми широкими плечами, с крупным, как вырубленным из дуба, лицом. Жена его Марья, высокая, плоскогрудая, в белом венчике косынки, только что раздала гостям хлеб, с особой женской уважительностью положила кусок перед Кирьяпом: что ни говори, а объездчик-после лесничего первый человек, власть, так сказать, над лесниками.
- А меня и забыла,- смеясь, сказал Порфнрий Игнатьевич.- Вот жены! Скорей молодому. Л муж и без хлеба обойдется.
Катя сейчас же положила перед Порф-ирнем Игнатьевичем хлеб.
- Самый большой вам, горбушечку, дядя Порфирий.
- Вот и тебя молоденькая уважила,- заметила Марья.
- Продавали бы годики по рублю за штуку. Накупил бы на всю получку. С таким запасом такие вот, как Катюшка, уважали бы не только ломтями, а чем и послаще.
За столом засмеялись.
- Не больно-то на свою получку накупишь,- сказала Марья.
- Сэкономил бы годиков на полета.
- За такой покупкой, дядя Порфирий, очередь была бы. Пока достоишься, и свои отойдут,- сказал Кирьян к удовольствию отца, что так присказал метко.- А потом, как распределять будут? - продолжал Кирьян.-Начальству какие получше годы, счастливые, а остальным - что уж останется. Подойдешь, и всучат лет пятьдесят с какой-нибудь червоточиной или болезнью живота, будешь из избы в хлев бегать, а из хлева в больницу, а из больницы опять в хлев.
Смех за столом над шуткой Кирьяна, и еще больше доволен отец, и мать нс наглядится на сына: ладный-то какой, веселый.
Еще только разливали по стаканам из бутылок. Две четверти, заткнутые сосновыми шишками, нс тронуты пока, стояли в резерве, на виду гостей, чтоб не тревожились за будущее, и для полной уж веры в резервы Никанор заявил:
- Пейте, гости дорогие! Самогона в кувшинах до бровей.
Наполнены стаканы. Гости поглядывают на хозяина:
ему со слова начинать праздник.
Встал Никанор с подбритыми усами, помолодевший после вчерашней бани, где, казалось, выхлестал березовым веником годков с десяток из старости да приоделся:
бело-розовая шелковая рубаха на нем с пояском, так и льет и волнится под ветром.
- За матушку-землю нашу, которой живем. За власть Советскую! За Серп п Молот воеднне, что друг без дружки и нельзя: серп без молота не скуешь, а молот без хлеба не поднимешь. Дай бог вам, гости дорогие, близким нашим и далеким, а по душе родным,- счастье великое, а горе, если не минет, малое!
"Славные какие все,- разглядывала гостей Катя.- Вот были бы такими всегда".
Выпили, и сразу к соленикам потянулись вилки. Соленики с чесноком и укропцем после горечи самогонной обдают рот пахучей сыростью.
- А самогоночка с огоньком!
- Сразу в голову кидает.
- А мне в ноги, потому что голова занята мыслью еще выпить,-сказал Порфприй Игнатьевич.-Ликер я пил в Москве. Тот сразу на смех действует. Тридцать рублей пропил, на трамвай не осталось, а хохочу.
- Лютая самогонка твоя, Никанор Матвеевич.
- Даже очень приятная,-сказала Юлия.-Правда, Катюша?
Катя не дышит. Глаза полны слез.
- Правда,- выговорила она, вздохнула наконец и схватила в горсть бруснику из плетенки, присосалась, глотая сок, чувствуя, как в голове что-то приятно стронулось и поплыло со звуками где-то заигравшей гармони.
"Как хорошо! Почему в праздники такая радость, а в будни этого нет?" подумала она и сказала:
- Вот были бы все и в будни такие, как в праздники, хорошие, веселые, будто все родные, что бы так было всегда!
Гордеевна руку на щеку положила, как это делают, когда дивятся.
- А ты и начни,- сказал Родион Петрович.- Дай своей жизни праздник не по календарю, а от себя.
Выйдешь утром и скажи: "Это мой праздник".
И держись!
- Прпвда! Да ведь так каждый может. И тогда все и в будни п на работе будут такими, как на праздниках.
Как хорошо было бы всем!
Родион Петрович через стол сжал руки Кати.
- Чудо ты, Катюша! Никанор Матвеевич, Гордеевна, что за дочь у вас! Нс знал. Праздники нужны, чтоб человека узнать, ей-богу. А то лишь по страде и по трудодням его определяем, да сколько он классов кончил.