Кирьян подошел и обнял ее, поправил косынку и вдруг зарылся под нее губами в жниво волос.
- Что ты хотел сказать? - спросила она в эту минуту: тяготило ее недосказанное. Хотела скорее, хоть раз дома, окунуться в вечерок счастья, которое постерегут до зари крепко закрытые ворота и двери.
- Честное слово, не хочу и говорить про это. Тетку твою встретил. Вот уж фантазерка! Всякой чертовщины наговорила. И между прочим понял я, будто ты что-то про Митю знаешь.- И Кирьян добавил хмуровато:- Очень такое для него неприятное.
- Наоборот. Для меня неприятное может быть. А для него это уже и не надо. Вроде бы отошло от него... И не хочу говорить. Не хочу!- вдруг загорячилась Феня.- Хоть вечерок покоя. Покоя, чуть покоя, Киря. Я начинаю понимать, что такое счастье: это покой вокруг души. Печь сберегает огонь. А покой - жар души и свет, ее солнце, без него жизнь - кострище остывшее, ненастье. У нас нег покоя. Мы тратим свое солнце, потому что боимся людей. Разметем его страхом, солнце-то наше в душе неприкрытое.
Кирьян схватил ее за руки.
- Так выйдем сейчас вместе. Пошли!.. Пошли!
- Не горячись. Обожди. Эю пока лучше: не беда ведь.
- И не будет беды!
- Так слушан, что я знаю про Мчтю.^. Молчала, потому что не хотела мутить тебя всей этой грязью. Да и не решила. Сама хотела решить... Когда уходил Федор Григорьевич в тот последний свой день, зпмой, сказал он мне: "Как /Келавина убитым найдут, спасение Мнти под березой смотри..." Испугалась я. Спрашиваю его: "Что говорите вы, Федор Григорьевич? Какая береза?"- "Узнаешь скоро".
И ушел. Не знала я, что больше не придет он, замерзнет.
Зима была. А весной я пошла поглядеть к этой березе.
Трава уже зазеленелась. А в одном месте земля голая, в шаге от ствола проваленная, как что схороненное там...
Жутко стало. Побежала я. Думала сразу и сказать все Мите. Но так и не сказала. Боялась чего-то. Да и мне он, Федор Григорьевич, слова-то свои сказал, а не ему. Значит, не хотел, чтоб он знал.
А когда Желавина нашли. Стройкой ко мне приезжал.
Про Митю и Федора Григорьевича спрашивал. Я и тут не сказала, что Федор Григорьевич мне завещал. Обождать решила.
- Дальше что?- шепотом спросил Кнрьян.
- Обождать решила.
- Твое дело сказать, раз просил.
- Боюсь я.
- Чего?
- Затаскают меня, Киря.
- Пустое ты говоришь. Сейчас же надо сказать Стройкову.
- Постой, Киря.
Но он уже не слушал ее.
Она выбежала за ним на крыльцо.
- Не ходи пока. Постой. Не надо.
- Почему? Чего ты боишься? Это надо сейчас же сказать. Чем дальше, тем хуже для тебя, если узнают.
- Боюсь я.
- Чего, говори?
- А что там? Если глянуть, что там?
- Нельзя.
- Ненавижу его! За одно слово его - "убью" - ненавижу. Ненавижу, а не решилась. Вырыть бы да в омут!
Потом пожалею, что не решилась. Да так мне и надо. Так и надо. Нет покоя, и не будет теперь до конца. Иди. А я свое решу.
- Что ты, Феня!
- Знать, надо не сгореть тому месту... Иди! Иди,- сказала она со слезами, в которых и отчаяние было и какая-то угроза сверкнула.
* * *
Строчков в этот вечер задержался на хуторе.
По пути домой заехал к Стремновым. Квасу попил. Хозяева поужинать уговорили. Не отказался.
Пока поужинали, стемнело, хоть и не поздний был час.
На небе стали собираться тучи, а от леса, с вершин сосен, заугрюмило тяжелым шумом.
- Переночевали бы у нас. А то куда по такой глухоте поедете?- сказал Никанор.
- Да и правда, Алексеи Иванович, переночевали бы,- поддержала мужа Гордеевна.
- С удовольствием. Люблю ваш дом. Но жена тревожиться будет. Не предупредил. Поеду.
Никанор подвел коня к крыльцу, где Стройков прощался с Гордеевной и Катей.
- Ты когда на свадьбу позовешь?- сказал Стройков Кате, будто и с упреком, что не звала его.
- Пусть еще погуляет,- ответила за дочь Гордеевна.
- На все свой звонок, Гордеевна. А это звонок особый. Прозвенит - и прощай.
Стройков вскочил на коня, который как-то боком, криво пошел к дороге.
- Счастливо доехать!