Гордеевна вернулась в избу, разбудила мужа.
- Отец, с той стороны кто-то кличет.
Никанор тяжело встал; размооило сном.
- Кто?
- Да выйди ты. Беда, может, какая.
Прислушалась Гордеевна и сердцем узидла голос дочери. Бросилась на сеновал. Нет Кати. Пуста постель.
- Катюша там наша. Она,- заметалась Гордеев?;а.
Кирьян и Никанор, быстро одевшись, в нижних рубахах побежали к лодке. Тяжело стронули ее - спихнули.
Лодка поползла и застряла- на камнях. Едва свернули ее на траву. По траве пошла легче, заскользила.
Подбежал сторож с тока. Теперь трое ворочали и тащили лодку с бугра.
Гордеевна принесла фонарь, замахала над головой пугливым светом надежды в этой тьме.
- Сюда-а-а! Сюда-а-а!-теперь уже ясно слышался далекий голос Кати.
Лодку дотащили до воды.
Тяжелая и неподвижная лодка теперь дернулась из рук, потянула Кирьяна в поток, и едва забрался в нее, как закрутило, понесло в темноту.
- Против не лезь, а наискось гони!-кончал Никанор вслед сыну.
Кирьян круто загребал шестом. Лодку закружило. Вода несла сломанные кусты, жерди и бревна, словно весь свет стронулся и стремился куда-то мимо маленькой этой лодки, которая пробивала себе путь и даже заворачивала навстречу потоку.
Кирьян подплыл к берегу.
Подбежала Катя, босая, прозябшая.
- Скорей! Феня!..
Кирьян подошел к Фене.
Она лежала на боку, поджав ноги. Щекой терлась о землю, стонала: был это голос боли, которая брала верх над слабеющим телом. И только еще земля спасала - сырой травой и холодом студила в теле тошнотный жар.
Кнрьян взял Фсню на руки, положил в лодке к корне.
"Киря, перевези",- вспомнил он, как летом перевозил ее вот от этого берега в венчально-белых вьюнках.
На берегу уже толпился народ. Еще никто не знал, что случилось. Но когда подчалила лодка и Кирьян вынес Феню, поняли, зачем в такую ночь была на той стороне.
"Вот, милая, как ты нескладно решила^,-подумал Никанор и сказал дочери, чтоб живо за телегой бежала.
В этой суматохе не до разговора с Катей: как оказалась она на том берегу? Правда, Гордеевна решила, что Катюша Феню провожала по ее делу: "Отчаянные головушки, по такому разливу пошли".
Пригнали телегу к двору Стремновых. Гордеевна подстелила сена, на которое и положили Феню.
Кирьян погнал коня.
Расходился по избам народ. Переговаривались. И как всегда бывает у русского народа, все слабое и беззащитное невинно для него. Зато винили теперь Кирьяна.
"Один губил, и другой не лучше",- об этом не говорили, но думали так.
Зашли в свою избу Стремновы, и только тут Никанор спросил дочь:
- А ты зачем на том боку была?
- С Феней,- ответила Катя, только бы отстали, и ушла в горницу.
Укуталась в одеяло, согреваясь своим дыханием.
Никанор крепче прикрыл дверь горницы.
- Беду хотели отмести, а вон какая намелась. Это не дело так бабу загублять. Пусть отроются и живут, раз не хочет с Митей жить. Силом не заставишь.
Гордеевна ушла на печь. Слезы там свои уняла.
- Жива бы осталась. Как холстину вон положили.
- Рожать надо, а не по шелганихам бегать. Стыд это разве - на свет человека родить?
Катя привстала на подушке, прислушалась к голосу отца.
- Только змея своих детенышей пожирает, да и той природа так закляла змеиное отродье окоротить. А человеку рожать повелела, рожать и рожать, чтоб в смертях и войнах род людской не извелся. Для того и любовь.
Она на свет новую жизнь вызывает.
Никанор подвернул лампу, вглядываясь в огонек, как будто хотел прозрить в золотом, легком его свете дорогу, по которой мчался сейчас Кирьян.
Над излучиной Угры, на правом высоком берегу среди сосен - бревенчатый дом. Больница.
Не гаснет тут и ночью огонек в дежурной комнате, горит среди леса.
Крик послышался под окном.
Выбежала дежурная. На крыльце Кирьян с почерневшим лицом. На руках женщина в мокрой, облепившей тело одежде.
Положили Феню в приемной на деревянный в белом чехле диванчик.
Заполошились в больнице.