* * *
После праздников Митя получил письмо от Анфисы, в котором она сообщала, что Феня с Кирьяном Стремновым сошлась и что она, Анфиса, пишет так, жалеючи Митю:
"Не переживай, что разминулась ваша жизнь. Отступись ты от них. Найдешь себе получше Фени..."
Как вспыхнувшая береста попала бы в порох, так попало это письмо в душу Мити.
"Убью... убью,- твердил он, так успокаивая себя желанной местью, что убьет Феню или Кирьяна - все равно.- Сам пропаду, но и тебе жить не дам,решил он, что больше виноват Кирьян: чужим несчастьем воспользовался, подлец.- Погоди... погоди. Будет и моя потеха".
Но был бессилен что-либо сделать.
Тоска и ненависть скапливались в нем с ревностью, которая взяла свою силу над ним, сушила желание жить и что-то делать, раскрывала перед ним бесстыдные картины измены. По ночам ему даже слышался голос Фени.
"Люблю... люблю тебя, Киря. Я твоя, Киря... Вот я",- шептала она где-то рядом, в темноте, и ждала, притаившись тенью, из которой бледно, красиво грезилось ее лицо.
Он вглядывался. Безысходная темнота барака напоминала ему, как далеко она от него, и опять ее шепот:
"Люблю... Люблю тебя, Киря. Я твоя, Киря... Вот я".
- Замучила ты меня, змея,- шептал он тени, стоявшей за нарами.
А утром он видел висевший за нарами ватник - это и было в бреду тенью его жены.
Глаза Мити лихорадочно блестели, и никто не знал, что билось в душе этого человека. Внезапные и безумные мысли звали его бежать, бежать, местью или встречей с женой избавиться от мук. Жизнью уж не дорожил.
Жизнь его слишком тяжела и жестока с ним, чтоб дорожить ею.
Если бы не случай, так в бессилии своем и выгорело бы в душе, как выгорает пень, оставляя среди зеленой травы пепел и место для нового семени...
Четверо заключенных под охраной поехали в лес пилить дрова для лагерной кухни.
Они слезли с машины на опушке. Березняк в полосах солнца, от которого рубиново блестели мокрые с дождя ягоды костяники. Тонкий свист синицы в тишине был звуком осенней печали.
Подрубленные и подпиленные березы со скрежетом и треском валились на землю. Взвихривалась в взрывучем потоке воздуха листва и падала с затихающим шорохом.
Митя с напарником, лысым пожилым мужчиной, бывшим бухгалтером, который потратил казенные деньги на пьяные ночки с возлюбленной, не спеша, чтоб отдышаться, перешел к березе возле кустов орешника.
- Ты, Жигарез, полегче пилой води,- сказал напарник и приложил руку к сердцу.- А то мне еще жить охота.
Митя, как только подошел к орешникам, почувствовал, как ужас охватил его. В лицо вдруг хлестнули ветви, земля качнулась, толкнула.
Охранники сразу как-то не поняли, что случилось.
Жигарев был на хорошем счету, а главное - срок его скоро кончался.
Один из охранников сидел на сваленной березе, занялся куревом. Другой был поближе к заключенным, наблюдал за их работой.
- Стой! Стой! - закричал он и выстрелил по кустам, за которыми скрылся Жигарев.
Тот охранник, который был занят куревом, побежал в кусты и тоже выстрелил с колена выше следа, над которым, вспархивая, расцеплялись ветви.
Потом он побежал с криком:
- Стой! Стой!
Крик был хриплый, задыхающийся и безнадежный...
Бежал Жигарев.
Пилку прекратили и сразу поехали в лагерь.
Из лагеря оповестили начальников ближайших станций и председателей сельсоветов о бегстве заключенного.
Лагерная охрана кинулась в погоню по свежим следам.
Напрасно искали Жигарева на далеких от лагеря верстах.
Он, опомнившись и поняв, что сделал, решил, что расплата за бегство обождет.
По безлюдной дороге прошел в сторону лагеря и неподалеку от запретной зоны зарылся в ельник. Кто подумает, что он тут, рядом?
Это была хитрость Мити, расчет: беглец не пойдет к такой опасной для него близости, он должен уходить дальше и дальше, куда-нибудь в глухие места.
Там и искали со страхом, что вдруг не найдут его.
Двое охранников должны отвечать. Если бы он им попался!..
Все это знал Митя, и это прибавляло ему зла против Кирьяна: из-за него, из-за него бежал. Раздул ноздри в припадке бешенства.
"Погоди, Кирька Стремнов... Дай выберусь".
Пахло от пригретой травы и ельника землею хутора.
Но не родное манило его, а звало зло, которое только месть напоит.
Скорей бы кончался день!
Тепло смолистой хвои все же тронуло какой-то сокровенный край души. Захотелось в свой лес. Зарыться бы там вот в такой же ельник с какой-нибудь девчопрсой и лежать, жить, жить невидимо, чтоб никто никогда не тронул его наказанием, которое взяло и волю и сурово грозило расплатой за это бегство.
Сумерки засквозили в полях, а вскоре застелила их непроглядная мгла.
Митя пошел.
Казалось, в одну ночь дойдет он до хутора: такое было желание скорей прийти. Но устал. К полуночи едва добрался до железной дороги. Залег тут в кустах во рву.
Хотелось есть. В голове было сумрачно. Тоска знобила.