Ннканор пошел на конюшню.
Снова забились слезы в глазах Гордеевны. Вышла она на крыльцо. Темень, небо в тумане далекого Млечного Пути.
Вышла Катя к матери.
- Что ты, мама? Летом с Федей в гости приедем.
Ведь это скоро.
- Доченька, ясная ты моя.
Гордеевна расстегнула на себе кофту, крест свой
сняла.
- Вот крестик мой. На нем молитвы мои на счастье твое в дальней стороне, на чужих дорогах.
Катя склонила голову перед волей матери, готова была принять материнский крест, но все же сказала:
- Муж политрук, а я с крестом.
Никанор подогнал к крыльцу телегу.
В телегу уложили чемодан, два узла с подушками, корзину, где стояли кувшины с медом и топленым маслом.
Гордеевна забежала в избу поглядеть: не забыли ли чего? Так н есть: мешочек с сушеными грибами остался на лавке.
Аграфена Ивановна подозвала Катю к телеге для напутствия.
- Ты уж за Федей-то посмотри, не давай ему на бегу есть. Все на бегу он. И все-то на бегу. Пораньше ты уж встань, приготовь, что уж таи, сама гляди. Хозяйка теперь.
- Я, мама, человек непривередливый. Что есть - давай. Нет-буфет рядом. И чай там и винегрет всегда.
Голодный буду, а ее не потревожу,- сказал Федор на зависть всем женщинам.
Он привязал чемодан к гребенке телеги. Узлы с подушками на задок бросил, засмеялся:
- Посидим, Катя, на этих подушках до станции, а на обратный путь Кирьяну на них раздолье, хоть семейную жизнь заводи.
"Он заведет. Ему семейная жизнь как капкан волКУ",- подумал Никанор, оглядывая упряжь: не разладилось бы что в дороге, и сказал:
- Подушки оставишь, а спать на чем?
- Мы под головы кулак, а под бока и так. Верно, Катя?
- Верно. Но на подушках лучше.
- Как ты скажешь,- согласился Федор и сразу дал понять, как он будет уважать Катю.
Кнрьян сел в телегу. Вот и Катя и Федор сели, простившись со всеми...
- Прощайте!.. Прощайте... Я так люблю всех вас! - крикнула Катя и заплакала.
Кпрьян хлестнул коня.
- Дочка!.. Доченька!
Гордеевна побежала за телегой, упала на дорогу, где только матери помнились завеянные временем первые следки дочки ее.
Подняли люди Гордеевну.
Никанор довел ее до избы.
- Не горйй, мать. И там родная земля.
А телега мчалась все дальше и дальше. Вслед ей из северного угла неба разом, одна за другой, блеснули зарницы. Гул раскатился и уже не затихал в тяжких вздохах, а зарницы метались и гасли, низкие, сумрачные какие-то.
Не гроза это, а орудийный гул из-под Дорогобужа.
Так почти каждый год осенью, и все знали, что это начались стрельбы. Но долго не спалось в эту ночь, озаряемую из северного угла напоминанием, что бродят по земле военные грозы.
* * *
Ночь скоротали у Новосельцева, в его избе, которая стояла неподалеку от станции, иод сгарой липой.
На рассвете простились.
Кнрьян и Новосельцев сошли в ров от тронувшегося со скрипом поезда.
Федор стоял на подножке вагона. Глядел на друзей.
Он знал, что теперь не скоро увидит их.
Из окна выглянула Катя, замахала косынкой, прощаясь и с братом, и с Новосельцевым, и с далеким в тумане хутором. Когда вернется?
Зовет в прощаньях родное, и нет горше прощанья с отчим домом.
Кирьян и Новосельцев поднялись по откосу к ненастно шумевшим тополям над кругом. Тут недавно еще танцевал с Феней Кирьян в ту летнюю ночь, когда привозили хлеб.
Засыпало листвою круг, стынет среди зеленой травы червонный ворох. На миг остановился Кирьян.
- Вспомнил? - сказал Новосельцев.
- А ты не подглядывай,-шуткой ответил Кнрьян.
- Я тогда заметил, как ты завихрил с ней. Правда, не думал, куда тебя нелегкая занесет.