Завалился в шубе на деревянную голую кровать.
Желавин на лавке ощипывал глухаря, перья бросал в лукошко. Осторожно поглядывал на барина: томился барин, тяжко томился.
"Зачем я здесь? Время теряю. Надо бежать,-думал он в смутных страхах.Взять драгоценности, переодеться в мужицкое и бежать... в Польшу-проживал там знакомый пан. А дальше в Гамбург и за океан".
Он повернулся, сел, прислонившись спиной к стене.
Желавин финкой резал и рубил глухаря, бросал куски в чугунок.
- Сейчас у нас тушеная дичь на ужин. А после чай цейлонский. Читал я, на этом Цейлоне всегда лето, ананасные пальмы растут.
- А почему мы здесь?
- Да, видать, повыгоняли нас с хороших мест.
- Я не о том. Чего-то мужики долдонили? На охоту собирался, толком не разобрал.
- Ну, слышали, Додонова-то убили. А еще присказывают, будто какие-то люди замышляют царя зарубить.
- Вот-вот,- проговорил Викентий, будто это самое и интересовало его.
- Когда в Москве были, Серафимка рассказывала:
один фабричный всем волю сулил и землю, и косынки бабам самые красивые.
- Из каких доходов?
- Какие у него доходы. Пустые щи хлебает.
- А сулит. Значит, чужое грабить?
Желавин поставил в печь чугунок с глухариным мясом. Ухватом порушил тлеющие жаром поленья.
- Жуткие у нас леса, барин. Куда повесельше перебраться бы. Разве в жутких лесах жизнь. И царю-то страшно. Видел я картинку. Среди жутких лесов виселицы по Волге плызут. Того и жди.
Викентий снова завалился на кровать: места не находил. Мучил визитёр.
Явится. За бриллиантами явится. А не дашь-топор и перстень к убийству приложит. Бежать! Ночью, полночью, а бежать.
Желавин поставил на стол чугунок.
- Ужинать, барин.
- Ешь, а я не хочу,- поднялся. Волосы раскосмачены, глаза, как у филина, горят,-Жуткие леса, говоришь? Бежать? А землю на кого?
Желавин посмотрел в печной огонь, сказал:
- Озябли вы, барин. На печь полезайте. Стемнеетразбужу... А земля по новому писанию не ваша.
- Выйди на ветер. Угорел! - с угрозой произнес Викентий.
Викентий залез на печь. Лег на теплые камни.
"Бежать!" - встряхнуло страхом, сказал Желавину:
- Коня посмотри. Чтоб сыт был.
- Больше пуза не влезет. Сам знает,- лег на кровать Астафий, доворчал:Нам все мало, сверх пуза кладем.
Жар из печи озарял избу, огнистые полосы тускнели на стенах, меркли и вздрагивали, что-то лохматое пробегало-то^ волком, то мужиком в шапке.
"Ум свой не показывай,- назлобливали слова Антона Романовича.-Молись да шапку снимай. Чужим будем проживать, как свой-то отсохнет, битый да переказненный,- подремывал Желавин, засыпал да приоткрывал глаз, глядел на мореную спинку, в снеговую стену за окнами.- В ознобе барин. Чего-то не так на уме. Переворот или стрясение".
В стене мрачнел пыточный огонь, да будто нес палач раскаленное железо.
"Так как, Викентий Романович, ваши драгоценности или убийство?"
Глядел барин на дорогу среди черных кустов в желтоватом тусклом мареве. Вспомнил: дорога к усадьбе.
А усадьбы-то не было, лишь бугор перед частым осинником. В прошлом, в прошлом все.
Викентий очнулся в холодном поту. Сон прибавил тягости и совсем подавил душу: "Бежать!"
В избе что-то поскрипывало, мело с шорохом.
"Да вы, Викентий Романович, подстрекали к убийству еще на банкете,-сказал тайный голос господина в полицейском мундире.- Вы дали перстень убийце".
"Я все объясню. Человек прибыл от Додонова для переговоров. Я передал перстень ему в знак мира. Исходило предложение соединить наши капиталы, что было выгодно и мне и Додонову".
"На станции вы пошли купить билет гостю. Сами ходили за билетом. Гость не показывался. А когда садился в поезд, повернулся лицом не от метели, а от фонаря проводника. Скрывал лицо".
"Он просил переговоры и приезд держать в секрете.
Раз так, я и пошел купить билет, чтоб гостя никто не видел".
"А топор?"
"Топор лежал под подстилкой в санях. Видимо, был взят, когда я ходил за билетом".
"Откуда было известно, что топор под подстилкой?"
"Когда выезжали, я положил топор под подстилку.
В дороге без топора нельзя. Зачем ему было брать мой топор?"
"Для соединения капиталов убийством".