Он говорит с женщиной довольно мягким тоном и осторожно направляет на ребенка свет своего фонарика, а мистеру Снегсби почему-то вспоминается другое дитя, окруженное сиянием, - дитя, которое он видел только на картинах.
- Ему еще трех недель нету, сэр, - отвечает женщина.
- Это ваш ребенок?
- Мой.
Другая женщина стояла, наклонившись над спящим младенцем, когда путники входили; теперь она нагибается снова и целует его.
- А вы, должно быть, любите его, как родная мать, - говорит ей мистер Банкет.
- Я сама была матерью, хозяин; был и у меня такой же ребеночек, да помер.
- Эх, Дженни, Дженни! - говорит ей другая женщина, - оно и лучше так. Лучше вспоминать о мертвом, чем думать о живом, Дженни! Куда лучше!
- Надеюсь, вы не настолько бессердечная женщина, - строго внушает мистер Баккет, - чтобы желать смерти своему собственному ребенку!
- Бог свидетель, конечно нет, хозяин, - отвечает она. - Я не бессердечная. Я не хуже любой нарядной леди отдала бы за него жизнь, кабы это было возможно.
- Ну, значит, и не говорите таких глупостей, - поучает ее мистер Баккет, снова смягчаясь. - Зачем это?
- Мне эти мысли в голову лезут, хозяин, когда ребенок вот так лежит у меня на коленях, а я на него смотрю, - говорит женщина, и глаза ее наполняются слезами. - Случись ему не проснуться больше, вы скажете, что я с ума сошла, так я буду по нем убиваться. Это я хорошо знаю. Я была при Дженни, когда у нее ребенок помер, - ведь правда, Дженни? - и помню, как она горевала. Но оглянитесь кругом, посмотрите на эту лачугу. Поглядите на них! - Она взглянула в сторону спящих на полу мужчин. - Поглядите на мальчишку, которого вы дожидаетесь, - того, что пошел за лекарством для меня! Вспомните, каких ребят вы то и дело встречаете по своей работе и какими они вырастают у вас на глазах!
- Ладно, ладно, - говорит мистер Баккет, - воспитайте его порядочным человеком, - увидите, что он будет вас утешать и покоить в старости; так-то.
- Я всячески буду стараться его воспитывать, - отвечает она, вытирая глаза. - Но нынче вечером я прямо из сил выбилась, да и лихорадка меня трясет, вот я и стала раздумывать, что трудно ему будет вырасти хорошим человеком. Хозяин мой будет против этого, мальчонка и сам хлебнет колотушек и увидит, как меня колотят, и дома ему станет страшно - убежит, а там, глядишь, и вовсе с пути собьется. Как я ни старайся, как ни работай на него изо всех сил, одной не справиться, а помощи ждать неоткуда; так что, несмотря на все мои старания, он все-таки может вырасти плохим человеком, и придет час, когда я буду глядеть на него сонного, - вот как теперь, - а он уже огрубеет, будет не такой, как прежде, ну, значит, и немудрено, что сейчас, когда он лежит у меня на коленях, я все о нем думаю и хочу, чтоб он помер, как ребенок Дженни.
- Ну, будет, будет! - говорит Дженни. - Ты устала, Лиз, да и больна. Дай-ка мне его подержать.
Она берет на руки ребенка и при этом нечаянно распахивает платье матери, но сейчас же оправляет его на истерзанной, исцарапанной груди, у которой лежал младенец.
- Это я из-за своего покойничка души не чаю в этом малыше, - говорит Дженни, шагая взад и вперед с ребенком на руках, - а она из-за моего покойничка души не чает в своем мальчике, так что даже думает: уж не лучше ли схоронить его, пока он еще мал? А я в это время думаю: чего только я не отдала бы, чтобы вернуть свое дитятко! Ведь обе мы - матери и чувствуем одинаково, только, бедные, не умеем сказать, что у нас на сердце лежит!
В то время как мистер Снегсби сморкается, покашливая сочувственным кашлем, за стеной слышны шаги. Мистер Баккет направляет свет фонарика на дверь и говорит мистеру Снегсби:
- Ну, что вы скажете насчет Тупицы? Тот самый?
- Да, это Джо, - отвечает мистер Снегсби.
Джо, ошеломленный, стоит в кругу света, напоминая оборванца на картинке в волшебном фонаре и трепеща при мысли о том, что он совершил преступление, слишком долго задержавшись на одном месте. Но мистер Снегсби успокаивает его заверением: "Ты просто нужен нам по делу, Джо, а за труды тебе заплатят", и мальчик приходит в себя; когда же мистер Баккет уводит его на улицу для небольшого частного собеседования, он хотя и дышит с трудом, но неплохо повторяет свой рассказ.
- Ну вот, от мальчишки я толку добился, и все в порядке, - говорит мистер Баккет, вернувшись. - Мы вас ждем, мистер Снегсби.
Но, во-первых, Джо должен завершить свое доброе дело - отдать больной лекарство, за которым ходил, - и он отдает ей склянку, кратко объясняя: "Все зараз выпить немедля". Во-вторых, мистер Снегсби должен положить на стол полукрону - свое привычное всеисцеляющее средство от самых разнообразных недугов. В-третьих, мистер Баккет должен взять Джо за руку повыше локтя, чтобы вести его перед собой, ибо только таким порядком Тупой малец, как и любой другой малец, может быть приведен полицией на Линкольновы поля. Сделав все это, посетители желают спокойной ночи женщинам и снова погружаются в мрак и зловоние Одинокого Тома.
Но вот они постепенно выбираются из этой трущобы теми же отвратительными путями, какими забрались в нее, а вокруг них толпа мечется, свистит и крадется, пока они не выходят за пределы Одинокого Тома и не возвращают потайного фонарика мистеру Дарби. Здесь толпа, подобно скопищу пленных демонов, с воем и визгом поворачивает назад и скрывается из виду. Путники идут и едут по другим улицам, лучше освещенным и более благоустроенным - никогда еще они не казались мистеру Снегсби так ярко освещенными и такими благоустроенными, - и, наконец, входят в те ворота Линкольнс-Инна, за которыми обитает мистер Талкингхорн.
Когда они поднимаются по темной лестнице (контора мистера Талкингхорна расположена на втором этаже), мистер Баккет объявляет, что ключ от входной двери у него в кармане, а значит, звонить не нужно. Но для человека столь сведущего в такого рода делах Баккет что-то уж очень долго и шумно отпирает дверь. Возможно, он подает кому-то сигнал подготовиться к при ходу посетителей. Как бы то ни было, они, наконец, входят в переднюю, где горит лампа, а потом - в комнату мистера Талкингхорна, ту самую, где он сегодня вечером пил свое старое вино. Самого хозяина здесь нет, но свечи в обоих его старинных подсвечниках зажжены, и комната довольно хорошо освещена.
Мистеру Снегсби чудится, будто у мистера Баккета столько глаз, что им счету нет, а мистер Баккет, по-прежнему крепко, по-сыщицки, стискивая руку Джо, делает несколько шагов вперед; но Джо внезапно вздрагивает и останавливается.
- Что с тобой? - спрашивает Баккет шепотом.
- Она! - вскрикивает Джо,
- Кто?
- Леди!
В середине комнаты, там, куда падает свет, стоит женщина под густой вуалью. Неподвижная, безмолвная. Она стоит, окаменев, как статуя, лицом к вошедшим, но как будто не замечает их.
- Теперь скажи мне, - громко спрашивает Баккет, - откуда ты взял, что это та самая леди?
- А вуаль-то, - отвечает Джо, пристально вглядываясь в нее, - а шляпа, а платье... узнал сразу.
- Смотри, не ошибись, Тупица, - предостерегает Баккет, внимательно наблюдая за мальчиком. - Взгляни-ка еще разок!
- Да я и так во все глаза гляжу, - говорит Джо, уставившись на женщину, - и вуаль та же, и шляпа, и платье.
- Ты мне говорил про кольца, а где же они? - спрашивает Баккет.
- Они у ней прямо сверкали, вот тут, - отвечает Джо, потирая пальцами левой руки суставы правой и не отрывая глаз от женщины.
Женщина снимает перчатку и показывает ему правую руку.
- Ну, что ты на это скажешь? - спрашивает Баккет.
Джо качает головой.
- У этой кольца совсем не такие, как те. И рука не такая.
- Что ты мелешь? - говорит Баккет, хотя он, как видно, доволен и даже очень доволен.
- Та рука была куда белей, и куда мягче, и куда меньше, - объясняет Джо.
- Толкуй там... ты еще, чего доброго, скажешь, что я сам себе родная мать, - говорит мистер Баккет. - А ты запомнил голос той леди?
- Как не запомнить, - отвечает Джо.
Тут в разговор вступает женщина:
- Похож ее голос на мой? Я буду говорить сколько хочешь, если ты не сразу можешь сказать. Тот голос хоть сколько-нибудь похож на мой голос?
Джо с ужасом смотрит на мистера Баккета.
- Ни капельки!