Мы все трое вошли в дом. В этом доме было не только холодно и сыро, но и душно. В коридоре за дверью стоял перепуганный, расстроенный маленький человек в сером сюртуке, очень вежливый, с мягким голосом.
- Пройдите, пожалуйста, вниз, мистер Баккет, - сказал он. - Леди извинит меня за то, что я веду вас в кухню, - в будни она заменяет нам гостиную. В чулане при кухне обычно спит Гуся; она и сейчас там, бедняжка, и так мучается, просто ужас!
Мы стали спускаться по лестнице, а за нами следовал мистер Снегсби так звали маленького человека, как я скоро узнала. В кухне у огня сидела миссис Снегсби и глаза у нее были очень красные, а лицо очень суровое.
- Крошечка, - начал мистер Снегсби, входя следом за нами, - не лучше ли нам прекратить, - говоря напрямик, дорогая, - прекратить вражду хоть на одну минутку за всю эту длинную ночь? К нам пришли инспектор Баккет, мистер Вудкорт и одна леди.
Миссис Снегсби очень удивилась, да и немудрено, и, оглядев нас всех, бросила особенно недружелюбный взгляд на меня.
- Крошечка, - продолжал мистер Снегсби, присев в самом дальнем углу у двери, словно он считал, что, садясь на стул у себя дома, позволяет себе некоторую вольность, - ты, может быть, спросишь меня, почему инспектор Баккет, мистер Вудкорт и эта леди зашли в переулок Кукс-Корт в такой неурочный час? Не знаю. Не имею ни малейшего понятия. Если бы мне и сказали, почему, я все равно ничего бы не понял, и лучше пускай не говорят.
Он сидел, опустив голову на руку, и казался таким жалким, а мое появление здесь, очевидно, было столь нежелательным, что я уже хотела извиниться, как вдруг мистер Баккет решил вмешаться.
- Вот что, мистер Снегсби, - начал он, - подите-ка вы сейчас с мистером Вудкортом и позаботьтесь о своей Гусе...
- "Своей Гусе", мистер Баккет! - воскликнул мистер Снегсби. Продолжайте, сэр, продолжайте в том же духе. Того и гляди, меня заподозрят и в том, что она "моя".
- Держите свечу, - продолжал мистер Баккет, не исправив своей оплошности, - или держите девушку и вообще помогайте, когда вас попросят. Вы безусловно будете делать все это охотно, потому что вы человек учтивый и мягкий, сами знаете, и сердце ваше полно сочувствия к ближнему. (Мистер Вудкорт, осмотрите ее, пожалуйста, и если вам удастся найти письмо, отдайте его мне как можно скорее.)
Мистер Вудкорт и мистер Снегсби вышли, а мистер Баккет, ни на минуту не умолкая, заставил меня сесть в углу у камина и снять сырые башмаки, потом повесил их сушиться на каминную решетку.
- Не огорчайтесь, мисс, что миссис Снегсби встретила вас не очень-то приветливо, - проговорил он, - ведь все дело в том, что она давно уже находится в заблуждении. Она это скоро поймет, - что будет не слишком приятно для столь здравомыслящей особы, как она, - ибо я сейчас объясню ей все. - Стоя у камина со своей мокрой шляпой и моими шалями в руках и сам смахивая на ворох мокрого тряпья, он обратился с речью к миссис Снегсби: Первое, что я вам скажу, как замужней женщине, притом одаренной так называемыми чарами, - помните песню: "Поверьте, когда б эти милые чары..." и так далее? - полно, вы же знаете эту песню, раз ее знают в свете, и зря вы будете мне твердить, что не вращаетесь в светском обществе, - так вот, значит, первое, что я вам скажу, как женщине, одаренной чарами и прелестями, - которые, заметьте, должны бы внушить вам веру в себя, - это то, что вы сами во всем виноваты.
Миссис Снегсби испуганно посмотрела на него, но немного смягчилась и, запинаясь, спросила, что хочет этим сказать мистер Баккет.
- Что хочет этим сказать мистер Баккет? - повторил он, а я увидела по его лицу, что он, и болтая, все время прислушивался к тому, что делалось за стеной, стараясь угадать, нашлось ли письмо, - увидела и взволновалась, поняв, какое большое значение оно имеет. - Сейчас я вам объясню, что он хочет сказать, сударыня. Пойдите-ка посмотрите спектакль "Отелло". Эта трагедия - самая для вас подходящая.
Миссис Снегсби в искреннем недоумении спросила: почему?
- Почему? - повторил мистер Баккет. - А потому, что вы кончите тем же, если не возьмете себя в руки. Да что говорить - ведь в этот самый момент, пока я тут с вами беседую, у вас душа не на месте и в голове вертятся всякие мысли насчет этой вот молодой леди. А сказать вам, кто она такая? Ну, слушайте: вы, что называется, женщина большого ума, хотя коли на то пошло, душа у вас слишком велика для тела, - так и выпирает, - и вы меня знаете, а также помните, в каком доме вы виделись со мной на днях и о чем шла речь в той компании. Ведь помните? Да! Прекрасно. Так вот, эта молодая леди - та самая, о которой тогда шла речь.
Миссис Снегсби, видимо, поняла его слова лучше, чем я могла их понять в то время.
- А Тупица, иначе говоря Джо, был замешан в этом деле, и только в нем одном; и переписчик, которого вы знали, был тоже замешан в этом деле, но только в нем; и ваш супруг, который разбирался во всем этом не больше, чем ваш прадедушка, был замешан (покойным мистером Талкингхорном, своим лучшим заказчиком) именно в этом деле, и только в нем; и вся эта злобная орава была замешана все в том же самом деле, но только в нем одном. И вот замужняя женщина, столь одаренная прелестями, сама замазывает себе глазки (да еще такие блестящие!) и бьется изящной головкой об стену. Ну, знаете, мне прямо стыдно за вас! (Пора бы уж мистеру Вудкорту найти письмо.)
Миссис Снегсби покачала головой и приложила платок к глазам.
- Вы думаете, это все? - с жаром продолжал мистер Баккет. - Нет, не все. Смотрите, что вышло. Другая особа, тоже замешанная в этом деле и только в нем одном и попавшая в очень тяжелое положение, приходит сюда нынче вечером, разговаривает с вашей служанкой и передает ей бумагу, за которую я и ста фунтов не пожалел бы отдать. А что делаете вы? Вы прячетесь и подглядываете за ними, а потом налетаете на девчонку - зная, какая у нее болезнь и каким пустяком можно вызвать приступ, - налетаете так неожиданно и с такой яростью, что она, черт подери, валится наземь в припадке, да так и валяется до сих пор, а ведь чья-то человеческая жизнь, быть может, зависит от одного ее слова!
Он говорил все это так внушительно, что я невольно сжала руки, и вся комната закружилась передо мной. Но это сразу же прошло. Вернулся мистер Вудкорт, отдал мистеру Баккету какую-то бумажку и снова ушел.
- Ну, миссис Снегсби, единственное, чем вы можете искупить свою вину, сказал мистер Баккет, быстро бросив взгляд на бумажку, - это оставить меня здесь вдвоем с этой молодой леди - я хочу с ней поговорить. И если вы знаете, как помочь джентльмену, который возится в чулане, или чем можно привести в чувство девушку, да поскорее, действуйте как можно проворней и усердней!
Миссис Снегсби немедленно вышла, а он закрыл за нею дверь.
- Теперь, душа моя, скажите, вы спокойны и вполне владеете собой?
- Вполне, - сказала я.
- Чей это почерк?
Это был почерк моей матери. Несколько строк, написанных карандашом на измятом, надорванном клочке бумаги, покрытом пятнами сырости и наспех сложенном в виде письма на мое имя, адресованного на квартиру опекуна.
- Вы узнали почерк, - сказал мистер Баккет, - и если вы достаточно владеете собой, чтобы прочесть мне вслух это письмо, читайте! Но не пропустите ни слова.
Письмо было написано по частям, в разное время. Вот что я прочла:
"Я пришла сюда, в этот домик, с двумя целями. Во-первых, мне хотелось увидеть еще раз свою любимую, если удастся, - только увидеть; ни говорить с нею, ни дать ей знать, что я близко, я не хотела. Вторая цель - ускользнуть от погони и скрыться навек. Не осуждай той другой матери за ее участие. Она помогла мне, но лишь после моих самых настоятельных уверений, что это - на благо моей любимой. Ты помнишь ее умершего ребенка. Согласие мужчин я купила, но женщина помогла мне, не требуя награды".
- "Я пришла сюда". Значит, она писала это, когда отдыхала у кирпичников, - сказал мой спутник. - Это подтверждает мои выводы. Я оказался прав.
Следующие строки были написаны позже.
"Я прошла длинный путь, бродила много часов и знаю, что скоро умру. Ох, эти улицы! Я хочу лишь одного - смерти. Уходя из дому, я хотела поступить иначе, гораздо хуже; но теперь я избавлена от необходимости добавить этот грех ко всем другим своим грехам! Я замерзла, промокла, выбилась из сил, и этого достаточно, чтобы меня нашли мертвой; но я умру от других причин, хоть и страдаю от всего этого. Все, что было моим оплотом, рухнуло мгновенно, и это справедливо; справедливо и то, что мне суждено умереть от ужаса и угрызений совести".
- Крепитесь! - сказал мистер Баккет. - Осталось лишь несколько слов.
Последние слова были написаны еще позже, вероятно, когда уже стемнело.
"Я сделала все, что могла, чтобы скрыться. Так меня скорее забудут, а его позор будет менее тяжким. При мне нет ничего такого, что помогло бы узнать, кто я. С этим письмом я расстаюсь сейчас. Место, где я успокоюсь, если только буду в силах дойти до него, вспоминалось мне часто. Прощай. Прости".
Мистер Баккет обнял меня одной рукой и осторожно опустил в кресло.
- Успокойтесь! Не осуждайте меня за жестокость, душа моя, но как только вам станет лучше, наденьте башмаки и приготовьтесь.
Я надела башмаки и приготовилась; но ждать мне пришлось долго - он ушел в соседнюю комнату, а я сидела одна и все время молилась за свою несчастную мать. Все в доме хлопотали около больной девушки, и я слышала, как мистер Вудкорт отдавал распоряжения и то и дело заговаривал с нею. Наконец он вернулся вместе с мистером Баккетом и сказал, что с девушкой необходимо обращаться очень мягко, поэтому он считает, что мы скорее получим нужные нам сведения, если расспрашивать ее буду я. Теперь она уже в силах отвечать на вопросы, надо только говорить с нею ласково, стараясь не испугать ее. Мистер Баккет сказал, что спросить ее надо о том, каким образом к ней попало письмо, о чем она говорила с женщиной, которая отдала ей это письмо, и куда ушла женщина. Стараясь по мере сил запомнить все эти вопросы, я прошла в чулан вместе со своими спутниками. Мистер Вудкорт хотел было остаться, но по моей просьбе последовал за нами.
Больная девушка сидела на полу, на том месте, куда ее положили после припадка. Все стояли вокруг нее, но - поодаль, чтобы ей легче дышалось. Она выглядела слабой и болезненной, а лицо у нее было некрасивое, но доброе и какое-то жалкое, хотя все еще немного безумное. Я стала на колени рядом с бедняжкой и положила ее голову к себе на плечо; а она обвила рукой мою шею и залилась слезами.
- Бедная моя девочка, - сказала я, прижавшись лицом к ее лбу, - ведь я тоже плакала и дрожала, - я знаю, это жестоко - беспокоить тебя в такое время, но нам очень нужно кое-что узнать об этом письме, так нужно, что мне не хватило бы и целого часа, чтобы объяснить тебе почему.
Жалобным голосом она принялась уверять, что не хотела сделать ничего плохого... "не хотела сделать ничего плохого, миссис Снегсби!"
- Мы в этом не сомневаемся, - сказала я, - но прошу тебя, скажи мне, как попало к тебе это письмо.
- Да, сударыня, я скажу, скажу чистую правду. Я скажу все по правде, миссис Снегсби.
- Мы тебе верим, - отозвалась я. - Так как же это случилось?
- Меня послали по делу, сударыня... поздно вечером... и вот пришла я домой и вижу - какая-то женщина из простых, вся мокрая, вся в грязи, смотрит на наш дом. Как завидела она, что я подхожу к дверям, окликнула меня и спрашивает, не тут ли, мол, я живу. Я говорю, - да, тут. А она говорит, что знает в этом околотке только два-три дома, но заблудилась и не может их отыскать... Ох, что мне делать, что мне делать? Не поверят они мне! Она не сказала мне ничего плохого, и я не сказала ей ничего плохого, право же, миссис Снегсби! Пришлось самой хозяйке уверять служанку, что ее не обвиняют ни в чем, и миссис Снегсби, надо отдать ей должное, с покаянным видом успокоила девушку, которая лишь после этого смогла отвечать мне.
- Так, значит, она заблудилась и не могла отыскать эти дома? - спросила я.
- Не могла! - со слезами ответила девушка, качая головой. - Нет! Никак не могла! И она была такая слабая, хромая, несчастная, - ох, до чего несчастная! - если б вы только увидели ее, мистер Снегсби, вы обязательно дали бы ей полкроны!
- Ну, Гуся, ну, девочка, - пробормотал мистер Снегсби, не зная, что и сказать, - дал бы, конечно.