— Выходи, — рассмеялся сказал Балаган. — Нам прокололи шины!
— Иван Георгиевич Рошка, испытанный человек. Наш человек. Коммунист со стажем. Второй секретарь Бендерского городского совета. Думаю, этим должен заняться именно он.
Собеседники, — двое немолодых мужчин, в советской военной форме, — помолчали. Тот, что постарше, обритый налысо, с папиросой в зубах, прихлебывал кипяток из стакана. Собеседник молча удивлялся тому, как можно прихлебывать кипяток, при этом не выпуская папиросу из зубов. Наконец, бритый ответил:
— Поймет ли Иван Георгиевич всю серьезность ситуации?
— Уверен, что да, — решительно сказал седовласый майор безопасности. — Человек этот не раз проверен в деле. Проверен нами. Всегда успешно выполнял задания партии, даже в сложных ситуациях.
— Думаю, — решился лысый, — нам надо ввести его в курс дела. Медлить более нельзя, майор. Вчера звонил из Москвы Сам…
Мужчины встали и почтительно помолчали. Затем лысый продолжил:
— Сам потребовал организовать лагерь как можно скорее и немедленно доложить о результатах.
Через полчаса нарочный спешил от дома — музея Пушкина в Кишиневе, где состоялась беседа, за Иваном Рошкой, проводившим с молдавской молодежью, вступившей в ряды освободительной красной армии, политические занятия. Еще через час Рошка, — отец человека, который впоследствии будет яро ненавидеть все то, за что боролся Иван, — предстал перед двумя военными.
На самом деле военными они не являлись, а были личными представителями Главнокомандующего на освобожденной от немцев и румын Бесарабии. Об этом не знал никто, кроме их шофера, но жить тому оставалось недолго: перед тем, как покинуть Молдавию, уполномоченные Главнокомандующего завели доверчивого водителя в погреб и утопили в бочонке с вином. Инцидент расследовать не стали, — подобные случаи происходили тогда часто. Как и отравления молдаван водкой: дружба народов только начиналась.
— Доложите ситуацию по лагерю военнопленных и сочувствующих советской власти, — сурово приказал майор Ивану Рошке.
Лагерь, о котором он говорил, открыли румыны, по требованию немцев, в 1942 году. Условия содержания в нем, в силу некоторых особенностей национального характера румын, жестокими не были. За пять леев заключенный мог покинуть территорию лагеря на сутки, за десять — не работать неделю, за пятнадцать — заказать шлюху из борделя, который предприимчивые румыны сами же у лагеря и открыли. Однако через год руководство лагеря сменили немцами, после чего заведение стало принимать черты старого доброго концентрационного лагеря. Освободили его в 1944 году советские войска, в рядах которых, в качестве переводчика с румынского, служил Иван Рошка.
— Среди тех, кто не умер, — волнуясь, начал рапортовать он, — от истощения, сорок процентов евреев, тридцать процентов — молдаване — подпольщики. Остальные тридцать, — те, кто попал в лагерь за бытовые антинемецкие высказывания. Всего в лагере сейчас две с половиной тысячи взрослых, тысяча подростков до двенадцати лет, и триста детей в возрасте до семи лет. После дезинфекции, намеченной на завтра, мы намерены отправить их по до…
— Теперь слушай меня, Иван, — глухо сказал полковник, поставив стакан на стол. — Как коммунист — коммуниста. Как советский человек — советского человека. Как сталинец — сталинца. По домам мы никого не отпустим. Никого, слышишь? И не «мы», а ты не отпустишь. Именно ты. Почему? Потому, что руководство лагерем, который продолжит работу, поручено именно тебе. Лично товарищем Сталиным.
Мужчины встали и почтительно помолчали. Сели. Офицер продолжил.
— Как ты знаешь, Иван, сейчас полным ходом на освобожденных территориях идет проверка тех, кто сотрудничал с немцами. Не избежать этой проверки и заключенным концентрационных лагерей. Может быть, ты скажешь, что это жестоко? Может быть, отвечу тебе я. Может быть, ответит тебе товарищ Сталин…
Мужчины встали, вытянулись и почтительно помолчали.
— Ну, а если человек, пусть он и заключенный, завербован врагом? В лагере-то легко сломаться! — нарушил молчание полковник. — Очень легко. Вдруг, заключенный — член пятой колонны?
— Что за член у колонны? — подумал Иван, еще не в совершенстве изучивший русский язык, но благоразумно промолчал, опасаясь быть обвиненным в политической близорукости.
Офицер продолжал:
— Сам понимаешь, нам нужно выяснить, кто есть кто. Кто сломался, кто сам предложил свои услуги врагу… Война-то ведь не окончена! Выслать их отсюда в Сибирь, как «кулаков», мы не можем. Они же в глазах народа герои, жертвы, не то, что жадные и вороватые «кулаки». А проверить каждого в лагере и отпустить мы тоже никак не можем. Ведь из ста человек один да проболтается! Посуди сам, какие настроения появятся в народе, когда на слуху будут троцкистские сплетни о том, что мы, якобы, заключенных концлагерей мучаем, подозреваем… Поэтому партия и товарищ Сталин…
Майор и Иван Рошка собирались было вскочить, но полковник, видимо уставший, поморщился, и все продолжали сидеть.
— … И лично товарищ Сталин дают тебе ответственное задание! В тридцатидневный срок лагерь должен быть восстановлен! Конечно, заключенные не должны думать, что это мы, представители советской власти, вновь подвергаем их таким истяза… испытаниям… Это было бы недальновидно. Политически близоруко. Да если б они это знали, сам понимаешь, мы бы не могли выпустить их оттуда. Их пришлось бы ликвидировать для блага советского народа, даже если б они не оказались врагами! Но выход есть: придуман он товарищем Сталиным. Запомни! Прежний режим работы и содержания заключенных в концлагере будут поддерживать люди в немецкой форме! Ты — комендант! Объект — секретный. Подчиняешься — лично товарищу Сталину. Срок работы — до полного выяснения врагов, замаскировавшихся под жертв фашизма. Рано или поздно они себя проявят тем, что придут к тебе с предложением о сотрудничестве. Тут-то ты их и в расход… В общем, срок работы неограниченный. Десять лет, двадцать, пятьдесят, наконец! Если надо, сто лет тебе партия даст!
— Но мы же их освободили, и они об этом знают… — выдохнул ошарашенный Иван.
— Придумать, как все обставить, это уже твоя забота, Иван! Мы в тебя верим! — довольно заключил полковник. — Средства будут приходить из Москвы на этот счет.
На столе появилась бумажка с цифрами.
— Ни армия, ни милиция, — продолжался инструктаж, — не приблизятся к объекту никогда! Мы, — кто именно, тебе знать необязательно, — уже распространили слух о том, что территория лагеря была местом испытания смертельного бактериологического оружия. И земля эта, якобы, заражена на семьдесят лет. Все щиты с предупреждениями будут расставлены после того, как ты начнешь работу в лагере. Даю совет: переодень своих подчиненных, — вот, кстати, список, — в форму СС, и возьми лагерь штурмом. Для пущей правдоподобности нашу часть, которая лагерь освободила, ликвидируй.
— Это же наши, советские люди… — побледнел Рошка.
— Иван, — зловеще сказал майор, — член партии всегда должен быть готов ликвидировать сто тысяч советских людей ради счастья десяти миллионов советских людей. Такова железная логика пролетариата. Или ты не читал Маркса?
Иван, никогда не читавший Маркса, тщательно скрывавший это и стыдившийся, почувствовал головокружение. Военные довольно переглянулись. Майор подмигнул.
— Видишь вот это? — процедил полковник, наставив пистолет на Ивана. — Если ты, гадина, откажешься выполнять задание партии, то я тебя, троцкиста!!!..
— Что вы, что вы, товарищи… — лепетал Иван, колышась грузным телом вместе со своим несмелым сердцем, — что вы… Я понимаю… Я выполню… Да… Я… Ко…
— Да ты не журись, Иван, — мягко сказал майор, подвигая вскочившему Рошке стул, — садись с нами. Водки хочешь?
Готовый расплакаться Рошка быстро кивнул и залпом проглотил стакан спирта.
— Мы так, — ласково пропел полковник, — мы просто… нервные мы, Иван. Всюду враги. Троцкисты недобитые. Ты не думай, мы-то знаем, что ты лично предан делу товарища Сталина и партии… Ан иногда нервы и у стальных людей взыграют… В общем, за семьдесят лет вы там в лагере справитесь… Если доживет кто…
Мужчины засмеялись. Военные — добродушно, а Рошка — нервно.
«Нет, нет, — думал Иван, — это бред какой-то. Наваждение. Враги. Переодетые враги. Шантажируют».
— Для прикрытия, — пристально глядя ему в глаза, чеканил слова военный, — вручаем тебе погоны генерала НКВД. А также — приказ Самого о назначении тебя вторым секретарем ЦК КП МССР. Могли бы и первым, но к первому секретарю внимания больше. На связь будешь выходить раз в год. Пакет с записями — наблюдениями за заключенными будешь класть каждые 7 ноября. Куда бы только…
— У них тут этот есть, как его, Степан… — икнул подвыпивший уже майор…
— Штефан, — машинально поправил Ион, — Штефан великий, знаменитый господарь…Только памятник его румыны увезли.
— А что, — поразмысли полковник, — идея хорошая… Герой — национальный… Дружба народов. Будет тебе памятник Штефана вашего! В центре города стоять будет!
Тут он хлопнул Ивана по плечу, отчего тот понял, что все происходящее с ним, не более, чем переутомление и нервы. Вот сейчас выйдет он на пыльный двор, вдохнет прогретой солнцем пыли, пойдет в часть, отоспится, и все будет, как прежде. Не могут же два сумасшедших троцкиста, подсунувших ему настоящие погоны генерала НКВД и приказ с подделанной подписью Самого Сталина, поставить в центре освобожденного Кишинева целый памятник? Нет, не могут… Иван радостно улыбнулся…
— И я говорю, будет тебе Штефан! — по-своему растолковал его радость полковник, и расцеловал Ивана в лоб. — Запомни! Просыпаешься утром, смотришь на календарь. Видишь на листочке дату 7 ноября, бегом к памятнику этого вашего Штефана, который мы быстренько поставим. Пакет с наблюдениями кладешь в букет. Букет — три белые и четыре красные розы. Успехов!
Ошеломленный крестьянин, коммунист и подпольщик Иван Георгиевич Рошка, уходя со двора старого домика генералом НКВД, комендантом концентрационного лагеря и вторым секретарем ЦК КП МССР (причем ни во что это он не верил) машинально отметил, что в автомобиле военных что-то булькает.
Но звук шел не из двигателя автомобиля, а из маленького зарешеченного окна, вентилирующего погреб. Булькал шофер уполномоченных, который, осознав, что вынырнуть из бочки с вином ему не дадут, с отчаяния выпустил в вино весть крик своего безумия…
На следующее утро политрук 2-го гвардейского полка 47-й краснознаменной дивизии 3-го Южного фронта Иван Рошка упал в обморок, увидев, как на центральной площади Кишинева солдаты с песнями и руганью устанавливали найденный памятник Штефану чел Маре, который едва не увезли и бросили в последний момент румыны.
Еще через двое суток, когда в газете «Красная Молдавия» вышел указ товарища Сталина о назначении товарища И. Г. Рошки вторым секретарем ЦК КП МССР, Иван поседел и, собрав по спискам людей НКВД, приступил к разработке плана захвата концлагеря…
— Бред какой-то! — перевел дух Юрий.
— А то, что ты с покойником разговариваешь, не бред? — мягко спросил отец.