— Не «наладиться», швейцарец ты наш, а «привыкнуть». Так, кажется, правильнее.
— Ну, привыкнуть.
— Так кого поддержите?
— Понимаете, — протянул Гусман, — мы исходим из того, что, как бы не завершился нынешний конфликт, одно мы должны считать непременным условием его разрешения: учет интересов всех граждан республики…
— Ты мне политкорректные речевки не читай, — резко оборвал его Лоринков, — ты не в Альпах. Отвечай по существу. Кого поддержит ПАСЕ?
— Скорей всего, оппозицию, — грустно сказал Гусман. — В Европе коммунистов не любят. А здесь власть — коммунисты. Понимаю, что лишь по названию, но… От Молдавии потребуют выполнить ряд условий оппозиции. Я бессилен что-либо сделать.
— Так бы и ответил, — довольно улыбнулся Лоринков, — чего крутил-то?
— Отчего вы улыбаетесь, — удивился Франк, — вы же должны, как это, а, впасть в грусть?
— В меланхолию, — машинально поправил его Лоринков, — а улыбаюсь…
— Да, улыбаетесь. Почему. Это же поражение?
— Ну да, поражение. Не окончательное. Зато веселье, — проникновенно сказал Лоринков, полуобняв за плечи Гусмана и увлекая того к буфету с коньяком, — веселье, сырный ты мой друг, продолжается…
— Ну и подонки у вас во фракции, — нервно сказал Юрий, и выругался.
— Да, — задумчиво ответил Воронин, — кадры у меня там как на подбор. Ни дать ни взять персонажи Стругацких. Вурдалаки с волосатыми ушами.
— Что вы имеете против волосатых ушей? — подал из угла голос Лоринков.
— Не цепляйтесь к словам, — улыбнулся президент.
Встреча непримиримых противников проходила в кафе «Жаба», расположенном напротив здания городского отделения службы безопасности. Эта неприметная, дешевая забегаловка, где, однако, готовили отменные гратарные блюда, была излюбленным местом местной интеллигенции. В «Жабе» напивались с утра все известные молдавские поэты, музыканты, артисты и газетчики. В помещении, поделенном на небольшие квадраты с кирпичными, не достающими до потолка стенами, было очень темно. Поэтому когда Воронин спросил Лоринкова, где можно было бы встретиться с Рошкой, не вызывая подозрений, и не привлекая ничьего внимания, первое, что пришло на ум журналисту — «Жаба».
Собрались к девяти часам вечера — времени, когда всех окончательно пьяных уже вытолкнули на улицу, а оставшиеся опасности не представляют, так как в глазах у них троится. Рошка на встречу согласился, влекомый неосознанным предчувствием очередного приступа пассивности. Юрий понимал, что через месяц — другой весь мир ему вновь опостылеет, и никакого желания продолжать акции протеста у него не будет.
Рошка попросил минеральной воды. Журналист ел двойную порцию мититеев. Воронин, заказавший одинарную порцию, косился в сторону журналиста с нескрываемой завистью. Ему хотелось еще мититеев. Но заказывал Лоринков (президент и Рошка к освещенному прилавку все-таки подойти боялись). И Воронин боялся насмешек журналиста. Рошка, предусмотрительно заказавший двойную жареную печень, посмеивался.
— Господа, — прервал короткое молчание Лоринков, — все свои, с этим, я надеюсь, спорить никто не станет.
Про отца моего вы данные раскопали? — спросил Рошка.
— Да, — ответил журналист, скромно кивнув.
Хвалю, — протянул Юрий, и выпил воды, — впрочем, я вас прервал. Прошу…
— Да, все свои. Поэтому чего же это мы, так…гм… в общем, что ж не выпьем?!
— Отчего бы и нет, — потер руки Воронин, и вопросительно глянул на Рошку, — а вы как?
— Да и я бы не прочь, — отвечал Юрий, прожевывая печень.
— Две бутылки коньяку, пожалуйста, — попросил Лоринков…
— А у вас и вправду уши волосатые? — полюбопытствовал Рошка, когда первую бутылку распили.
— Не без того, — мрачно ответил Лоринков, и спросил в темноту, — что есть старость? Старость, это когда в парикмахерской тебе бреют уши, уже не спрашивая твоего согласия.
— Ну, не только это старость, — отечески сказал Воронин.
— Да какая мне разница, что еще старость? — оборвал его Лоринков, и ехидно добавил, обращаясь к обоим собеседникам, — Да и у вас, господа, уши волосатые. Они у всех волосатые.
— Не имеет значения, — резюмировал Рошка, и налил, — так о чем вы хотели побеседовать со мной, господа? Неужели только о волосяном покрове органов слуха?
— Лихо загнул, — одобрительно хмыкнул Воронин, — а вообще-то мы хотели поговорить о золоте. Золоте партии. Есть человек, который знает, где оно. Человек мертв.
— Чем могу служить?
— Оживить нам его надо.
— Бодюла, что ли, убили? — оживился Юрий.
— Какая разница, — улыбнулся Лоринков, пристально глядя в глаза Юрию, — кого убить, Бодюла или гадалку?
— Что это глаза у вас так отсвечивают? — поежился Юрий.
— Мальчик-феномен он у нас, из цирка вытащили — вступился за помощника президент. — А суть картины ясна. У нас Бодюл и, практически, уже в кармане золото. Ты нам поможешь его оживить. Зомби, как я знаю, очень послушные. Берем золото, делим на троих.
— А потом?
Президент помолчал. Уж больно доброжелателен был тон Юрия. Воронин вдруг почувствовал прилив теплого чувства к молодым людям, сидящим с ним за одним столом. Тем более, что Лоринков заказал еще коньяка.
— Помиримся? — осторожно спросил он Рошку. — Разойдемся миром? Вы своих юнцов с площади уберете, мы вам пост какой-нибудь дадим…
— Надо подумать, — также осторожно ответил Юрий, — мало ли что, народ нас может не понять… Хотя мир нужен нашей истерзанной земле…
— Да и меня, — приторно вздохнул Воронин, — народ может не понять…. Хотя мир, да…. Нужен…конечно…
— Эй, вы, — процедил Лоринков, и опрокинул бокал на пол.
Осколки разлетелись под столом. Старая официантка бросилась подметать стекло. На нее не обратили внимания.
— Вы, — угрожающе сказал Лоринков, — пьяны, что ли? Пьяны, да? У вас у каждого свой народ, что ли? Какой мир, о чем вы? Страна в дерьме по уши, ничто не работает, никто не работает. Только уберите с глаз народа это веселое шоу под названием «власть борется с оппозицией, оппозиция борется с властью», и что? Да они же за-ду-ма-ют-ся! И что будет?
Воронин с Рошкой не знали, что ответить.
— А будет, — продолжал Лоринков, — то, что они задумаются и возмутятся. И гореть тогда нам всем синим пламенем. Всех порвут. Бунт будет. Бессмысленный и беспощадный. Как у этого, а, да, Пушкина. Так что — никакого мира. По крайней мере, официально. Берем золото, делим, и продолжаем бороться.
— Разумно, — согласился Юрий.