— Мать твою, ты что, не понимаешь, да ведь с этой книгой весь город можно перебить. Весь мир! — заорал Лоринков.
— Мне то что? — пожал плечами человечек, — купил и пользуйся.
— А вот хрен тебе!
— Пятьдесят леев.
— Что?
— Стоимость книги пятьдесят леев.
Лоринков отсчитал деньги. Почему-то он не чувствовал себя обманутым. И вернулся к рекламе:
— Каким вы хотите видеть материал?
— Напиши что-нибудь, — ответил директор, — что-нибудь свое. Что подскажет тебе сердце.
— Мужик, — я склонился Лоринков к весам, — скажи мне, только честно. Вся эта хрень. Вся эта хрень у Кастанеды. Перевоплощения в ворона. Это реально?
— По-видимому, — склонил он голову, оценивая журналиста, — перевоплотиться в реальное тело ворона вам не удастся. Но познавать окружающий мир как ворон, ощущать все так, как он… у вас может и выйдет.
— Хорошо, — устало согласился Лоринков, — хорошо. Вечные недомолвки. А хочется чего-то конкретного. Конкретного чуда. А?
— Вы же католик, — улыбнулся директор, — просто верьте.
— Количество строк? — вновь вернулся я к рекламе.
— Сколько подскажет вам сердце.
— Хорошо. Хорошо. Последний вопрос.
— Я слушаю тебя, брат.
— Трава есть?
Лоринков юркнул из дверей магазина «Кастанеда», провожаемый многочисленными благословениями обслуживающего персонала. После травки снег пах необычайно свежо. Увы, это было единственное, что изменилось. Другой Лоринков стоял напротив. В темной витрине через дорогу. Лоринков перешел ее и приблизился к нему. Это был он же. Правда, немного другой. Глаза у отражения-Лоринкова были ясные. Осанка прямее. Кожа чистая.
— Что надо?
— Друг, — радостно осклабилось отражение, — это же я. То есть, ты! Ты меня потерял! Я же часть тебя — твое отражение. А ты меня взял, да и потерял!
— Когда это? — потряс головой журналист.
— Летом 1995 года. Ты остановился попить воды у стола напротив «Детского мира», я и отражался себе в витрине, пока вдруг не прошла кучка студентов. Этих кретинов! А когда они прошли, тебя уже не было! Я тебя долго искал. Долго!
— На кой черт?
— Как на кой? Да ты же не-пол-но-цен-ный без меня, понимаешь? Неполноценный! Все люди всего мира ходят с отражениями. Все. Без этого они не до конца люди, понимаешь? Без этого они — не самодостаточные. Неполноценные. Ублюдк…
— Но-но! — разозлился Лоринков.
— Прости, — расстроилось его отражение, — прости. Не хотел тебя обижать, уж больно рад встрече!
— Ну и что дальше? — поинтересовался журналист у самого себя.
— Пора вернуться к себе!
— Как?
— Все просто, — отражение суетилось, и это было неприятно, Лоринков не любил, когда люди суетятся, это больше пристало животным, — очень просто. Ты стоишь напротив меня, своего отражения, ровно двадцать минут. И — все. У тебя вновь появляется отражение в витринах. Стеклах. Лужах. Небесах.
— Смысл? Что будет? — вяло сопротивлялся Лоринков.
— Полноценность, мужик! Самодостаточность.
Отражение — Лоринков стало похоже на продавца польской косметики, из тех, что ходят по офисам. Лоринкову стало неприятно: это же в каком-то смысле я, мать вашу, стал продавцом польской косметики, подумал он.
— Самодостаточность. Полноценность. Крепкий сон. Меньше выпивки. Меньше депрессии. Вообще не будет депрессии. Плохих мыслей. Перестанешь мучаться. Перестанешь писать. Перестанешь искать что-то, сам не зная, что это…
— Стоп! — поднял руку Лоринков.
Отражение тоже подняло руку.
— Да прекрати паясничать, — рявкнул журналист, — прекрати! Опусти руку.
Отражение послушалось. Так они и стояли: Лоринков — с поднятой рукой, и его отражение — руки по швам.
— Еще раз, подробнее, — сказал Лоринков, — про то, что я, якобы ищу, не зная, что это.
— А, — улыбнулось отражение, (о, у меня отвратительная улыбка!), — это… Такое бывает, когда потеряешь свое отражение. Кажется, что потерял что-то. Ну, поэтому вы и мучаетесь.
— Кто это мы, так тебя?! — не выдержал Лоринков и слегка пнул витрину.
На него стали оглядываться прохожие.
— Люди, которые пишут. — испуганно ответило отражение.
— А, — начал понимать Лоринков, — ты про так называемое творчество?
— Типа творчество, — улыбнулось нахальное отражение Лоринкова, глядя на него с витрины.
— Ты же говорил, — сопел Лоринков, — что это только со мной было. Что только я отражение потерял.
— Ну, — замялось отражение, — преувеличил. Преувеличил, да. Но так долго как ты, никто еще без части себя не жил.
— Даже Хэм? — удивился Лоринков.