— Да, потом. В обмен на кое-что. Но и об этом позже.
— Этих людей в городе много. Они какие-то сумасшедшие. Мне это не нравится.
— Не отвлекай меня. Я думаю о стране.
Отсмеявшись, Юрий, погасил свет, и, стоя у открытого окна, закурил. Жены с детьми дома не были: они уехали отдыхать в деревню.
— Беда нашей страны, сын, — начал отец, — в том, что все мы ее чересчур любим.
— А отчего это?
— Оттого, что мы, молдаване, каждый из нас, уверен в том, что Молдавия — это он сам. И ты уверен, и я, и каждый, кто здесь живет. Так думает каждый, кто здесь живет, даже если не хочет в этом признаться даже самому себе! Поэтому каждый из нас считает, что чем лучше он сделает для себя, тем лучше сделает для Молдавии. Где-то, не помню где, я читал историю про девушку в древней Японии, — такую красивую, что обладать ей хотели все женихи округи и даже женихи столицы. Знатные и простолюдины, красивые и уроды, — все хотели на ней жениться. Вот она, бедняжка, в один прекрасный день и бросилась со скалы, чтобы не быть причиной раздора. Жаль, что Молдавия никогда не бросится со скалы.
— Папа, — ужаснулся Юрий, — да что вы такое говорите?!
— Молчи, щенок, — властно сказал отец и тоже встал у окна, — твой отец знает, что говорит. Та девушка, о которой я тебе рассказывал, выбрала верный путь. И знаешь, почему? Если бы она не бросилась со скалы, пришлось бы ей, чтобы раздоры не сотрясали страну, стать шлюхой. Теперь понимаешь, почему Молдавии лучше было бы броситься со скалы?
— Если так думать, — возразил Юрий, — то никогда у человека не будет под ногами земли, а только угли, и зачем нам вообще нужна такая страна?
— А она, дурак ты этакий, нам и не нужна, — хмуро ответил отец, грызя заусеницу.
— Как это? — спросил Юрий и в растерянности тоже стал грызть заусеницу. Привычку эту он давно перенял у отца и потому большой палец его левой руки всегда был в подсохшей крови. — Мы же не хотим в Румынию на самом деле, а, отец?
— Объясню, — смягчился отец, — вот, возьмем тебя, к примеру. Взрослый человек, отец семерых детей, лидер партии, депутат… А, если присмотреться? Дитя! Большой ребенок! Пальцы вот кусаешь… Оттого ты меня раздражаешь, что уж больно на меня похож. И вот так вся страна у нас — не взрослые люди, а дети, право слово. Дети неразумные. Куда нам — страна? Тебе — страна? Что ты с ней делать будешь? Закопаешь в саду? Трахнешь, посыпав засохшими цветами? Хору с ней станцуешь? Вином обольешь?!
Отец сердито засопел. И резко закончил:
— Помни! Мы, молдаване, хорошо умеем делать только одно, — жить! Работать нам учиться надо, потому что работали мы пятьсот лет не на себя, а когда так бывает, работаешь плохо. Да еще хотим лишних сто лет еще на кого-то поработать. Ну, а уж руководить теми, кто работает, мы и подавно не умеем. Мы умеем только одно. Жить.
— Хорошо, — Юрий устало сел, — хорошо. Я понял тебя, отец. Хочешь, я выну иглу?
— Ребенок, — презрительно усмехнулся старик, — начал играть, играй до конца. И потом, я тебе еще нужен, а ты — мне.
— Что же за наплыв странных людей в городе, папа?
— Это не твои бараны с митингов?
— Нет, я своих баранов знаю. Эти люди странные. Изможденные. С татуированными номерами на руках.
— Хорошо. Я скажу тебе, откуда они.
— Откуда?
Отец долго молчал. Потом ответил:
— Это люди из концентрационного лагеря Треблинштрассе. Он действует до сих пор, и расположен в пяти километрах под Кишиневом. Я этим концлагерем руководил до самой смерти. Теперь делать это придется тебе.
После первого покупателя, который взял пачку сигарет, Азаэль взял купюру, и обмахнул ей весь товар на лотке. Так делают все лоточники Кишинева, веря, что это принесет им удачный день. Азаэль в примету не верил, — ему не положено было верить в нее просто хотя бы из-за должности, ведь он был ангелом третьей категории, — но для маскировки приходилось совершать нелепые обряды жителей этого грязного городка. Неподалеку от Азаэля второй ангел, — уже второй категории, Узза, — подметал асфальт.
В Кишиневе они находились уже третий месяц. Сюда их послали для наблюдения за жизнью людей. Официально. Неофициально господь Бог интересовался, что же там, черт побери, такое происходит в этом Кишиневе, что о маленьком клочке земли, — Молдавии, — говорят теперь везде и повсюду.
Узза похотливо взглянул на женщину, спешащую к троллейбусной остановке. Азаэль предостерегающе поглядел на коллегу. Он еще помнил ту, первую командировку на Землю, когда они совершили грехопадение (я бы даже сказал, вдоволь насовершали…) и были на время отлучены от ангельского сана. Зато от их семени произошли титаны, тибетцы и люди с третьим глазом, о которых так любили писать сумасшедшие Рерихи.
— Почем помада? — у лотка стояла сельчанка.
Продала оптом помидоры, а сейчас спешит на обратный поезд, неприязненно подумал Азаэль.
— Сегодня по пятнадцать.
— Да? — нерешительно мялась женщина, — ну, дайте глянуть.
Чего тут глядеть, думал Азаэль, тебе только морковный цвет и подходит. Помада была плохая, польская, и на губах оставляла жирные куски, сколько ни разглаживай. У Азаэля были причины не любить не только женщин, но и помаду. Ведь, — и это записали даже в Библии, в ту, первую поездку на землю, он, в довершение ко всему, научил еще женщин красить лицо. В результате теперь даже деревянным Мадоннам в католических церквях раскрашивают лик, а отбивать за это покаянные ежедневные поклоны (сто штук утром, двести вечером) — Азаэлю. А ведь началось все так забавно: голая туземка и уголек, которым так забавно было разрисовывать….
Дела у них шли хорошо. Каждое утро жители палаточного городка приходили купить то сигарет, то пива. Пару раз приобрели даже гигиенические салфетки.
Телефонный аппарат на здании, у которого стоял лоток, зазвонил. Узза бросил метлу, подошел, сунул карточку и сказал:
— Да, ангел на проводе.
В это время он засветился и исчез. Азаэль понял, что командировка кончилась, и тоже испарился. Сельчанка, выбиравшая помаду, грохнулась на лоток и опрокинула товар.
Голос в трубке произнес:
— Общая картина мне ясна. Пускай их мирят мудаки из Совета Европы. У меня вчера семь тысяч некрещеных филиппинцев прибыли. Алоха, братья.
В уездной библиотеке Унген члены Союза Писателей Молдавии раздавали автографы. Собравшиеся: библиотекари, и работники школ, подходили неохотно. У председателя делегации, — журналиста Спинея, — дрожали руки, и, то и дело, пропадал голос. Библиотекари понимающе переглядывались.
— А сейчас, — сказал Василий Спиней, писатель, не написавший ни одной книги и видный деятель национал-радикального движения Молдавии, — я скажу вам вот что…
В горле у него пересохло и пришлось отпить воды из стакана.
— Коммунисты, — продолжил он, — плохая власть…
Библиотекари негодующе зашумели. Коммунисты, конечно, воровали как все, но чуть меньше: пенсии и зарплаты стали выдавать вовремя, в городском саду прибрали, и перестали отключать в городе свет. Представитель коммунистической партии отвел глаза, будто от скромности. На самом деле ему было стыдно: в прошлом году на партийные взносы он купил для дочери караоке.
Дискуссия затихла сама собой. На столы поставили угощение, самовар и огромный кувшин с крышкой. За несколько секунд Василий Спиней, спрятав за спиной дрожащие руки, преодолел расстояние от стула до кувшина приставными шагами (совсем как в армии, где он служил в 76-м году и преодолевал полосу препятствий за 8 секунд, — тогда активист комсомола Спиней не пил). Резко дернул крышку и чертыхнулся:
— Да что это у вас тут?!
— Как что? Кипяток… Для чая…, - растерянно ответила одна из библиотекарей.
— Чай… — разочарованно протянул Спиней, и отошел от кувшина. — Чай…
Через час участники конференции со странным названием «Библиотеки Молдавии и ее писатели: проблемы и пути их решения», разошлись. Разошлись так же, как проблемы и пути их решения. Василий Спиней, выйдя на улицу провинциального городка, глянул под ноги и обмер: посреди дороги, в огромном ручье, болтался меховой шарик с горящими глазами.
Спустя несколько минут Спинея увозила в Кишинев «Скорая».