Я никогда не была так взволнована, как в тот первый день зимних каникул, когда собрала вещи и побежала вверх по склону к дому отца. По дороге я натыкаюсь на Спенсера, сидящего на одной из бревенчатых скамеек, стоящих вдоль дорожки, постукивающего пальцами по краю подлокотника и наблюдающего за мной своими чудесными глазами.
— Едешь повидаться со своей девушкой, ха? — спрашивает он, и его голос звучит чертовски язвительно по поводу всего этого. Я останавливаюсь рядом с ним, всё ещё раздражённая из-за фиаско с выпечкой торта, и скрещиваю руки на груди.
— Да, и что?
Спенсер вскакивает на ноги, его блейзер весь измят, галстук ослаблен и перекошен, и подходит ко мне вплотную, проводя костяшками пальцев по моей щеке.
— Не притворяйся, что ты, чёрт возьми, тоже этого не чувствуешь, этого напряжения между нами. — Моё сердце бешено колотится, и я внезапно покрываюсь потом и язык заплетается.
«Я чувствую это; конечно, я чувствую».
Но это не имеет значения. Сегодня я еду домой к Коди. Возможно, никогда больше сюда не вернусь, никогда больше не увижу Спенсера Харгроува.
— И что с того? — спрашиваю я, и он рычит на меня, хлопая ладонью по стволу дерева слева от меня. Мои глаза сужаются, когда я смотрю ему в глаза.
— И что с того? — повторяет он, явно разозлённый. — И что с того?! Я подвергаю сомнению всё, что знаю о себе, о своей сексуальности. Ты единственный парень, который меня когда-либо привлекал. — Часть меня почти жалеет Спенсера, но я ничего не могу с собой поделать, если… я нравлюсь ему. «О боже, я ему нравлюсь?! Как, почему?! Тогда почему он такой долбаный хулиган?» — И ты сказал мне, что ты гей, а потом вдруг я узнаю, что у тебя есть девушка?
— Я бисексуал, — выпаливаю я, чувствуя вину за то, что приняла личность, которая мне не принадлежит. Однако в тот момент я чувствую, что это мой единственный выход из сложившейся ситуации.
Не то чтобы это имело значение… верно? Ведь, я уезжаю?
Я прикусываю нижнюю губу и резко выдыхаю, когда Спенсер отходит от меня, проводя пальцами по своим серебристо-пепельным волосам. У него тёмные корни, но я думаю, что это сделано намеренно, и мне нравится его многослойный мрачный вид.
— Господи, Чак, — рычит Спенсер, вздыхая и проводя ладонями по лицу. Он качает головой, чертыхается и выпрямляется, откидывая голову назад, чтобы посмотреть на синее-синее небо над головой. Здесь чертовски холодно, но на небе ни облачка. — Просто уходи. Повеселись в Калифорнии. — Он опускает руки по швам и смотрит на меня, и мне интересно, может ли он сказать, как тяжело я дышу, или сколько капель пота стекает по моей спине.
Спенсер снова подходит ближе, и я прижимаюсь спиной к дереву, давая ему шанс командовать мной.
— Или, может быть, нам стоит поцеловаться напоследок, чтобы тебе было с чем сравнить Монику? А ты как думаешь, Чак? — он протягивает руку и большим пальцем оттягивает мою нижнюю губу вниз, наклоняясь ко мне и дыша мне в рот. Мои глаза полуприкрываются, а сердцебиение учащается. Мне следовало бы оттолкнуть его, но… Я действительно в сложном положение.
Спенсер сокращает расстояние между нами и прижимается ртом к моему, целуя меня с такой страстью, что мои ноги подкашиваются. Сильная рука, обвившаяся вокруг моей талии — единственное, что удерживает меня на ногах, и я обнаруживаю, что у меня перехватывает дыхание, голова кружится, звёзды вспыхивают за моими закрытыми веками.
Это такой поцелуй, о котором вы только читали, такой, который вы никогда не сможете забыть, ни когда пройдёт дюжина лет, ни когда пройдёт столетие.
Оттолкнувшись от Спенсера, я взбегаю на холм, бросаю вещи в папин багажник, а затем надеваю наушники, чтобы заглушить эмоции, которые так отчаянно требуют моего внимания.
После двух пересадок и одному богу известно, сколько часов мы провели в переполненных креслах эконом-класса на каком-то бюджетном самолёте, мы с папой прибываем в международный аэропорт Сан-Хосе. Несмотря на то, что здесь тоже зима, здесь примерно в миллион раз теплее, чем в тупом Натмеге, штате Коннектикут.
Поездка в Санта-Круз мучительна, особенно когда Моника и Коди перестают отвечать на сообщения. Я вся как на иголках, но тихо сижу на пассажирском сиденье нашей взятой напрокат машины и ничего не говорю. Дорога, по которой мы едем — шоссе штата 17 — считается одной из самых опасных во всём штате.
Как только мы въезжаем в сам Санта-Круз, моё сердце чуть не разрывается в груди. Я практически подпрыгиваю вверх-вниз, вцепившись руками в края сиденья и ожидая, когда папа отвезёт меня прямиком в особняк Моники на пляже.
— Что ты будешь делать после того, как высадишь меня? — спрашиваю я, и папа тяжело вздыхает.
— Возвращаюсь в отель на работу. Эта поездка для тебя, Шарлотта, а не для меня. Я оставил всё позади, когда мы переехали, и я счастлив, что всё так и осталось. — Я хмуро смотрю на него, когда он отворачивается. Как он может так небрежно говорить о маме? Как будто она какая-то разбитая ваза, которую нужно выбросить? Это просто выводит меня из себя.
— Неважно, — бормочу я, но моё раздражение быстро проходит, когда мы подъезжаем к огромным парадным ступеням, слева от нас фонтан, а справа — новенький серебристый «Бимер» Моники.
Я выхожу из машины и убегаю ещё до того, как у папы появляется шанс полностью остановиться. Сегодняшний день особенный не только потому, что это каникулы от академии и её дурацкого Студенческого совета, но и потому, что я вернулась домой, и так уж получилось, что сегодня мой семнадцатый день рождения.
Входная дверь открывается ещё до того, как я успеваю к ней подойти, и вот она, тёмные волосы коротко подстрижены, макияж на месте, уголки рта изогнуты в широкой улыбке.
— Добро пожаловать домой, детка! — кричит она, когда я обвиваю руками её шею в крепком объятии. Смеясь, Моника отталкивает меня на шаг назад и держит за плечи, чтобы оглядеть с головы до ног. — Ты бледная, как привидение. — Она протягивает руку и играет с моими волосами. — И эта причёска, девочка, нам нужно отвести тебя к стилисту моей мамы.
Небольшой укол боли пронзает меня насквозь, но я не обращаю на это внимания. На самом деле… Сейчас я просто ищу Коди. Он сказал, что встретит меня здесь.
— Привет, милашка! — зовёт Коди, неторопливо входя из соседней комнаты. Он такой же красивый, как всегда, со своим золотистым загаром, выгоревшими на солнце волосами и сияющей белоснежной улыбкой. Я готовлю себя к появлению бабочек, которые в тысячу раз сильнее тех, что я испытывала, целуя Спенсера.
Только… ничего не происходит, и я остаюсь стоять там, чувствуя себя такой потерянной и одинокой, что меня вроде как тошнит.
Коди с важным видом подходит и обнимает меня, притягивая к себе для крепкого объятия. Он немного оживляется и обхватывает мою задницу, и мы с Моникой обе издаём звук отвращения.
— Ладно, ладно, — смеюсь я, но в этом есть какой-то дискомфорт, которого я не понимаю. Перед отъездом я не могла перестать прикасаться к Коди. Мне нравилось, когда он прикасался ко мне. А теперь… от него пахнет маслом для загара и чем-то сладким, что кажется знакомым, но я не могу точно определить, что именно.
Коди отступает от меня, сжимая мою руку, и тоже оглядывает меня. Он прикусывает нижнюю губу, и по блеску в его бледно-голубых глазах я вижу, что он чертовски рад меня видеть, гораздо больше, чем, кажется, Моника.
Я на мгновение останавливаюсь в прохладном фойе с кондиционером и перевожу взгляд между ними двумя, людьми, которых я знаю ещё с детского сада. И всё же… они оба кажутся чужими. Моника пытается улыбнуться, а Коди ухмыляется, но всё это похоже на притворство.
Дверь позади меня открывается, и появляется папа с моей сумкой и ставит её прямо в комнате.
— Моника, Коди, — говорит он, и его глаза слегка прищуриваются. Ему никогда не нравился Коди, и от этого Коди нравился мне ещё больше. А сейчас не так уж сильно. — Я заеду за тобой в понедельник, без исключений. Ты меня слышишь? — я киваю, и папа уходит, закрывая за собой дверь. Мы уже договорились с родителями Моники, что я останусь здесь. Они не возражают; их дом площадью около десяти тысяч квадратных футов.
— Итак, мы как раз собирались прогуляться по пляжу, — говорит Моника, и я заставляю себя улыбнуться. Как раз собирались отправиться на пляж? Типа, они не ждали, пока я приеду сюда? Я в некотором роде сбита с толку, и всё это возбуждение, которое накапливалось во мне в течение нескольких месяцев, начинает улетучиваться. — Мы подумали, что ты могла бы переодеться, и мы пошли бы все вместе? Там какой-то конкурс купальников, в котором Хизер и Шейла умоляли меня принять участие, так что… мы сделаем это, а потом пообедаем?
Я просто стою там, слушая её речь, и чувствую, как мой желудок наливается свинцом.
«Это просто нервы, Шарлотта», — говорю я себе, стряхивая с себя это и заставляя себя улыбнуться. «Я уверена, что они не упомянули о твоём дне рождения, потому что ждут подходящего момента».
Я не хочу и не нуждаюсь в подарках или чём-то ещё от них, просто… простое поздравление было бы неплохо.
— Тогда я пойду оденусь, — отвечаю я, стараясь оставаться бодрой, беру сумку и направляюсь в гостевое крыло наверху. Да, в доме Питерсов есть целое крыло, предназначенное для гостей. И я останавливалась здесь так много раз, что точно знаю, где находится моя комната.
С тех пор как я уехала, здесь мало что изменилось, и я вздыхаю с облегчением. По крайней мере, что-то осталось таким, каким я это запомнила. Застонав, я опускаюсь на край кровати и закрываю лицо руками.
Моника кажется сдержанной, в то время как Коди, кажется… чрезмерно заинтересован во мне физически. Я не уверена, что со всем этим делать. Опустив руки на колени, я заставляю себя стряхнуть это.
«Моника устроила ту вечеринку-сюрприз на твой шестнадцатый день рождения, помнишь? И весь тот день ты дулась, потому что думала, что никто не знает и им нет до этого дела».
Этого достаточно, чтобы я встала, переоделась в свое розово-белое бикини в горошек, накинула сверху пляжную тунику и спустилась вниз. Когда я добираюсь туда, то нахожу Коди и Монику, отчаянно шепчущихся возле входной двери.
Они оба замирают, когда я добираюсь до нижней ступеньки, и ловлю себя на том, что сдерживаю улыбку. Ага. Она что-то замышляет.
Я избавляюсь от этого странного ощущения в руках и ногах и подхожу, чтобы встать рядом с ними, надевая тёмные очки и выставляя бедро.
— Давай выиграем для тебя этот конкурс купальников, — говорю ей, и Моника улыбается в ответ.
По дороге на пляж Коди садится на переднее сиденье, что странно. Единственная причина, по которой я запрыгнула на заднее сиденье, заключается в том, что я думала, что он будет сидеть рядом со мной. С опущенным верхом в кабриолете слишком громко разговаривать, поэтому мы просто слушаем какую-то поп-песню, которую поёт Моника, совершенно фальшиво.
Как только мы припарковались, и я обнялась с дюжиной разных подруг, которые на самом деле, кажется, больше рады меня видеть, чем моя лучшая подруга или парень, мы приступаем к соревнованиям в купальниках, и Моника с важным видом идёт по набережной.
Приятно вернуться на пляж, где шумит прибой и солнечные блики отражаются от воды. И мне приятно быть одетой в бикини и в то же время не пытаться скрыть какой-то секрет.
«Плюс, я недосягаема для этих придурков из Студенческого совета».
Мои пальцы сжимаются на груди, и я выдыхаю. Прямо сейчас я должна быть на вершине блаженства, стоя под калифорнийским солнцем и вдыхая аромат морской соли, ириски и свежих корн-догов, наполняющий воздух. Но… Я чувствую себя как рыба, вытащенная из воды. Хуже. Я чувствую себя рыбой, которую только что бросили обратно в пруд, который она когда-то знала, но больше не может там ориентироваться.
Фу.
Я качаю головой и заставляю себя улыбнуться, изображая волнение из-за победы Моники в конкурсе купальников, а затем изо всех сил пытаюсь расслабиться в объятиях Коди, пока мы все сидим в аркаде на набережной (прим. — аркада — часть архитектурного сооружения — ряд арок, опирающихся на столбы или колонны) и едим картофель фри с чили и бургеры.
В конце концов, когда мы едем обратно к Монике и она впускает нас в тёмный дом, я понимаю, что никакой вечеринки-сюрприза нас не ждёт. Моника и Коди, мои самые близкие друзья, люди, которые знают меня с тех пор, как нам было по пять лет… забыли о моём дне рождения.
— Что-то не так, милашка? — спрашивает Коди, когда мы останавливаемся в фойе, и я чувствую, как моё сердце замирает и пропускает несколько ударов. Это холодное чувство овладевает мной, и мне вдруг просто хочется вернуться в Академию Адамсона, чтобы мои волосы были политы кленовым сиропом. Это было бы лучше, чем это. Всё было бы лучше, чем это — чувствовать себя чужаком в единственном месте, которому, как мне казалось, я принадлежала.
Теперь, мне нет места в Коннектикуте… и мне также нет места в Калифорнии.
— Это… — я начинаю, и Моника поднимает на меня одну идеально изогнутую бровь. На языке появляется кислый привкус, и я решаю, что просто не стоит ничего говорить. Какой в этом смысл? Выдыхая, я заставляю себя дышать, преодолевая разочарование, и изображаю на лице улыбку. — Коди. — Я поворачиваюсь к своему парню, в которого была влюблена в детстве в течение многих лет, и всё, что я чувствую, — это грусть. — Могу я позаимствовать твой джип?
— Мой джип? — повторяет он, поглядывая на Монику. Они смотрят друг на друга так, словно между ними происходит какое-то тайное, безмолвное общение. Коди смотрит на меня своим бледно-голубыми взглядом и расплывается в улыбке, которая, по его мнению, должна заставить меня сбросить трусики. Но она больше похожа на подтягивание трусиков. Она просто заставляет меня съёживаться. — Мы подумывали о том, чтобы посмотреть фильм, а потом прыгнуть в бассейн и немного поплавать в полночь. Ты не хочешь присоединиться к нам?
«Присоединиться к нам?» — думаю я, переводя взгляд с одного на другого, и мне не нравится то, что я чувствую, то, что я чувствовала всего через несколько недель после того, как мы с папой переехали.
— Мне просто нужно… навестить тётю, — вру я, чувствуя это потное, зудящее ощущение в ладонях. Всё, чего я хочу — это убраться оттуда к чёртовой матери.
— Ты вернёшься? — спрашивает Коди, передавая мне ключи, но я просто пожимаю плечами. Вернусь ли? Я понятия не имею.
Я поворачиваюсь и направляюсь к входной двери, спускаюсь по ступенькам и запрыгиваю в старый дерьмовый красный джип Коди «Вранглер». Двигатель несколько раз взрёвывает в ответ, прежде чем, наконец, заводится, и я выезжаю на гравийную дорожку, во все стороны летят камни.
Санта-Круз не совсем большой город, так что допоздна здесь мало что открыто, но я направляюсь к набережной. В аркаде устраивают какое-то специальное ночное соревнование, так что оно открывается на несколько часов позже обычного. Как только я паркую машину и пробираюсь сквозь толпу, то покупаю себе корн-дог и сажусь на одну из лошадок на карусели. Они закрыты на техническое обслуживание, но свет всё ещё горит. Через две лошади, на одной из скамеек целуется парочка. Вскоре после этого они встают и убегают, держась за руки и смеясь, как будто отправляются в более уединённое место.
— Везучие ублюдки, — бормочу я, мои мысли ненадолго возвращаются к Спенсеру. То, как он целуется, это… преступно. Его рот горячий, а руки… Интересно, какими бы они были напористыми, если бы скользнули вверх по моей талии и обхватили грудь. — Не думай о Спенсере, — шепчу я, откусывая огромный кусок своего корн-дога и закрывая глаза. Как только мои ресницы закрываются, я пытаюсь представить себе один из моих страстных моментов с Коди. Вместо этого всё, что я могу увидеть — это то, как неуклюже он лапал меня, и как от него всё время пахнет маслом для загара. — Блядь. — Мои глаза снова открываются, и я обнаруживаю, что смотрю на дом с привидениями. Коди и Моника трахаются, не так ли? Я не идиотка, я вижу это ясно, как божий день.
Слёзы щиплют мои глаза, и я прислоняюсь лбом к золотому шесту.
— Почему такое вытянутое лицо? — спрашивают в унисон два голоса, и я подпрыгиваю, разворачиваясь в седле, чтобы увидеть близнецов, стоящих по обе стороны от крупа искусственной лошади. — У тебя сегодня день рождения, не так ли, Чак? — повторяют они, наклоняясь ко мне и ухмыляясь. У каждого из них одна рука на бедре, и они одеты в свободные джинсовые шорты и красные майки, татуировки в виде роз на их плечах яркие и красивые в свете сверкающих огней карусели. Мои глаза наполняются слезами, и, хотя я сильно шмыгаю носом и пытаюсь сдержать их, в конце концов, я плачу. Совсем чуть-чуть.
Близнецы обмениваются взглядами и делают шаг вперёд, по одному с каждой стороны от меня.
— Ты плачешь, Чак? — спрашивает Тобиас, протягивая руку и смахивая слезинку с моей щеки, его зелёные глаза темнеют от беспокойства. Он наклоняется так близко, что, когда моргает, я клянусь, его ресницы касаются моего лба.
— Думаю, моя лучшая подруга трахается с моим парнем, — говорю я, а затем вздыхаю, протягивая руку, чтобы смахнуть слёзы с лица. Тобиас откидывается назад и изучает меня, в то время как Мика скрещивает руки на своей широкой груди. — И они оба забыли о моём дне рождения.
Два парня смотрят друг на друга, и мне внезапно приходит в голову, что… мы не в Коннектикуте. Мы в Калифорнии. Какого чёрта они здесь делают?!
— Эм, что вы двое здесь делаете? — спрашиваю я, и они оба поворачиваются, чтобы посмотреть на меня.
— Наша мама — декан университета, — отвечают они мне, в унисон пожимая плечами. — Она хотела, чтобы мы были здесь на каникулах. — Они оба смотрят на меня большими красивыми глазами, прежде чем склонить головы набок. — Как, по-твоему, твоего отца определили на должность в «Адамсон»?
Чёрт. Слышать, как они произносят одно или два слова в унисон, впечатляет, но целые предложения? Это жутковато… и, может быть, совсем чуточку-чуточку сексуально.
— Они забыли о твоём дне рождения, да? — спрашивает Тобиас, снова нарушая рутину близнецов. — Это довольно хреново. Почему ты думаешь, что они спят вместе? — он запрыгивает на следующую лошадь и обхватывает шест своими длинными руками, в то время как Мика уходит прочь.
— Моника едва может смотреть на меня. А Коди, похоже, заинтересован только в том, чтобы заглянуть мне под рубашку. — Мы с Тобиасом замираем, когда из-под нас доносится скрип, и начинается музыка. Лошадки начинают подпрыгивать, и карусель начинает вращаться.
Мика неторопливо обходит с другой стороны и запрыгивает на золотого единорога с розовыми бантиками на голове, поворачиваясь на сиденье так, что он сидит спиной вперёд, обхватив пальцами край седла. Он смотрит на меня так пристально, что я неловко ёрзаю на месте.
Однако я не могу сдержать улыбку, которая появляется на моих губах.
— Как тебе удалось её запустить? — спрашиваю я, и он одаривает меня мрачной улыбкой, которая делает его совершенно непохожим на брата-близнеца. Именно в этот момент я задаюсь вопросом, как я вообще могла путать их двоих.
— Волшебство, — отвечает он, а затем пожимает плечами, как будто в этом нет ничего особенного. — Ты собираешься противостоять им? Иногда такие вещи становятся уродливыми. — Я резко отворачиваюсь и выдыхаю, этот кислый привкус скручивается у меня в животе. С этим ничего не поделаешь: я должна что-то сказать. И всё же часть меня знает, что как только я это сделаю, пути назад к тому, как всё было, не будет. Моя дружба с Моникой и Коди, жизнь, которая была у меня до того, как мы с папой переехали в Коннектикут — всё это действительно закончится.
— Ты говоришь так, словно знаешь, о чём говоришь? — молвлю я, формулируя это как вопрос. Но когда я оборачиваюсь и смотрю на Мику, он смотрит на океан, его глаза темны и устремлены вдаль.
— Что ты хочешь сделать на свой день рождения? — спрашивает Тобиас у меня за спиной, и я оглядываюсь через плечо, чтобы увидеть озорную улыбку на его полных губах.
— Понятия не имею. Честно говоря, всё, чего я хотела, это — поздравляем тебя с Днём рождения, Шарлотта.
Тобиас ухмыляется и спрыгивает с лошади, чтобы подойти и встать рядом со мной, положив одну руку на моё обнажённое бедро. Я чувствую жар его ладони, маленькую огненную линию, идущую от моей ноги прямо к сердцу. Мой пульс начинает учащаться, и мне приходится трижды сглотнуть, чтобы прогнать комок из горла.
— Как насчёт того, чтобы прокатиться на «Ламбо» по побережью, прямо рядом с пляжем? Это был бы забавный подарок на день рождения? Потом мы можем поесть блинчиков, и я куплю тебе какую-нибудь уродливую мальчишескую одежду, чтобы скрыть твою красивую фигуру.
— Извращенец. — Я высовываю язык и ставлю ногу ему на грудь, отодвигая его на несколько дюймов, пока он смеётся. — Но ладно. Всё лучше, чем возвращаться к тому неловкому напряжению между Моникой и Коди.
Тобиас протягивает руку и помогает мне спуститься с лошади. И это хорошо, потому что в нашу сторону направляется охранник.
— Пора сваливать, брат, — говорит Тобиас, и Мика кивает, соскальзывая с лошади и следуя за нами. Мы бежим остаток пути к выходу, и, в конце концов, я оказываюсь у водительской двери канареечно-жёлтого «Ламборгини Авентадор» Тобиаса. Чёрт. Возьми.
Я бы потеряла девственность в этой машине.
Эта мысль заставляет меня покраснеть, когда Тобиас протягивает ключи, глупо улыбаясь мне.
— Ладно, каковы правила этой маленькой вечеринки? Мика? — он бросает взгляд на близнеца, который прислонился к боку такого же жёлтого «Ламбо», скрестив руки на груди, его красно-оранжевые волосы падают ему на лоб. Его глаза всё ещё темные и задумчивые, когда он наблюдает за нами.
— Она едет, пока мы не выедем на подъездную дорогу, чтобы разогреться, но это всё. Затем мы выстраиваемся в очередь у ворот, и вы можете начинать. Побеждает тот, кто первым доберётся до вершины.
— Что получает победитель? — спрашиваю я, и моё сердце бешено колотится. Это серьёзно опасное занятие, то о котором мы говорим. Мне даже не следовало соглашаться на это, но моё сердце бешено колотится, и я внезапно обнаруживаю, что не могу думать ни о чём другом. Я чувствую себя живой так, как не чувствовала с тех пор, как мы переехали.
— Как насчёт того, если я выиграю… — Мика начинает, отталкиваясь от машины и направляясь ко мне. Он берёт меня за подбородок пальцами и ухмыляется, придавая ему эту жестокость, которой я никогда не замечала в его брате. — Я получаю поцелуй. — Мои щёки вспыхивают ярко-красным, и я шлёпаю его по руке, пока он смеётся. Тем временем Тобиас яростно переводит взгляд с меня на брата. — Чего ты хочешь со своей стороны?
— Ты не получишь поцелуя, — ворчу я, но потом, когда думаю об этом… о том, как Мика прижимает меня к боку своей желтой спортивной машины, запускает пальцы в мои волосы и притягивает меня ближе… звучит не так уж плохо. На самом деле, это звучит как рай. Он ухмыляется мне, явно не впечатлённый моими слабыми протестами. — Ладно, ладно, можешь поцеловать меня, если выиграешь, — когда ты выигрываешь, вероятнее всего, потому что я ни хрена не смыслю в гоночных автомобилях, — но, если я выиграю, то хочу знать о Дженике всё. Всё.
Мика и Тобиас переглядываются, но, думаю, они так же, как и я, осведомлены о моих шансах на победу, поэтому оба пожимают плечами, прежде чем повернуться ко мне.
— Договорились, — говорят они, а затем Мика с важным видом возвращается к своей машине, в то время как Тобиас открывает для меня дверцу со стороны водителя.
— Миледи, ваша колесница ждёт, — произносит он, когда я улыбаюсь и опускаюсь на роскошное сиденье из чёрной кожи. Перед тем, как закрыть дверь, он наклоняется, обдавая меня запахом сладкой и терпкой вишни и кедра, и прижимается губами к моему уху. — С днём рождения, Шарлотта.
Тобиас встаёт, закрывает дверь и обходит машину со стороны пассажира, пока я пытаюсь — и безуспешно — снова взять под контроль своё бешено колотящееся сердце.
Это… лучший подарок на день рождения, который у меня когда-либо был.