На следующее утро у меня затуманенные глаза, и я истощена, но испытываю удовлетворение от осознания того, что вернула кристалл. Половица не поддалась чисто, легко и красиво. Вместо этого она раскололась на части, и, хотя я вернула её на место, она выглядит не так уж хорошо. Под досками было только грубое дерево основания пола, несколько монеток и множество пыли.
Ничего крутого или таинственного видно не было.
Когда я рассказываю близнецам о записке, они переглядываются и просят меня встретиться с ними после школы.
На уроке английского у мистера Мерфи я пытаюсь отвлечься, разглядывая его, но каждый раз, когда думаю о чём-то приятном в нём — например, о его подтянутой заднице или полных губах — это кажется гораздо менее заманчивым по сравнению со Спенсером. Или близнецами.
Кажется, я никак не могу выкинуть из головы этих задиристых придурков из Студенческого совета.
После окончания занятий близнецы удивляют меня, устраивая пикник, а затем провожают в общежитие для девочек. Я скучала по этому месту, но только идиотка стала бы бродить по лесу одна в темноте, чтобы тусоваться в заброшенном здании с разгуливающим на свободе маньяком.
— Как вы думаете, я должна рассказать отцу о записках? — спрашиваю я, когда они отпирают дверь и впускают нас внутрь. Мне кажется почти неправильным не идти своим обычным путём. — И вообще, где вы взяли эти ключи?
— На какой вопрос ты бы хотела, чтобы мы ответили в первую очередь? — говорят они, отступая назад и протягивая руки, приглашая меня войти.
Я проскальзываю мимо них и устраиваюсь на диване, замечая, что классная фотография Дженики, которую я оставила на столе в прошлый раз, когда была здесь, исчезла.
— Какого чёрта…? — бормочу я, осматривая пол и даже под диваном. Она не вернулась на гвоздь. Она просто… исчезла. — Фотография Дженики пропала.
Близнецы обмениваются взглядами, а затем снова переводят взгляд на меня.
— Ты не брала её? — спрашивают они, и я качаю головой. Казалось неправильным убирать её из этого места, как будто это общежитие для девочек явно было построено для неё, первой студентки Адамсона. Этой фотографии самое место здесь.
— Нет. По крайней мере, у меня всё ещё есть фотография в моём телефоне, хотя… — Я смотрю на них прищуренными глазами. — На Самсунге. К счастью, у меня всё настроено на автоматическую выгрузку в облако. Вы могли стоить мне нескольких невосполнимых воспоминаний, вы это знаете?
— Мы должны сохранять лицо, — отвечают парни, пожимая плечами, прежде чем занять по одному из больших, удобных (но довольно пыльных) кресел, которые стоят друг напротив друга.
— Ты никому в академии не нравишься, Чак, — говорит Мика, ухмыляясь мне и скрещивая ноги в коленях. Я замечаю, что когда они не пытаются одурачить всех, заставив думать, что они просто две половинки одного целого, он сидит, скрестив ноги, в то время как его брат ставит обе ступни ровно на пол. — Ты была странным, замкнутым придурком, который избегал любых предложений дружбы или доброй воли. Ты отказалась помочь Черчу исправить допущенную тобой ошибку, и теперь твоя судьба решена. Ты — постоянный изгой. Просто радуйся, что мы, как сострадательный, добросердечный Студенческий совет, решили взять твоё наказание на себя.
— То есть вы хотите сказать, что если бы вы, ребята, не приставали ко мне, это сделал бы кто-нибудь другой? Довольно дешёвое оправдание, скажу я вам. — Я плюхаюсь обратно на диван и провожу руками по лицу. Мы пришли сюда не для того, чтобы обсуждать меня. Откровенно говоря, это последнее, что я хотела бы обсуждать в этом мире. На самом деле я бы предпочла обсудить записку с угрозами, парня с ножом или пропавшую фотографию. Насколько всё это запутанно? — Так кто же забрал этот снимок?
— Это мог бы сделать Рейнджер, — размышляет Тобиас, разглядывая красивые детали на потолочных плитках. Я думаю, они оловянные. — С другой стороны, он знал, что фотография была здесь в течение многих лет, и не прикасался к ней.
— Тогда, может быть, тот подонок, который оставлял мне эти записки? — я наблюдаю, как Тобиас наклоняется и расстёгивает блейзер медленным движением пальцев, его зелёные глаза сосредоточены на мне, когда он снимает его с мучительной точностью, призванной вывести из себя все мои девчачьи прелести.
«Мудак», — думаю я, с трудом сглатывая и пытаясь сосредоточиться на том, что он сейчас достаёт из корзины для пикника. Он протягивает мне пиво, и я беру его.
— Здесь больше не работают камеры. — Мика указывает на угол, где на нас смотрит тихий чёрный глаз камеры слежения. — Раньше работала, но сейчас в этом здании нет электричества.
— Итак… все знают, что это должно было быть общежитие для девочек? — спрашиваю я, и Мика поднимает брови. — Я так понимаю, это значит «нет»?
— Нам сказали, что они хотят расширить школу. Никто никогда ничего не говорил о женском общежитии. — Мика хмурится и наклоняется вперёд, чтобы принять пиво от брата. — Кто тебе это сказал?
— Папа, — отвечаю я, пожимая плечами. — А что?
— Большинство людей ничего не знают о Дженике. Даже мы не знали, что это должно было быть общежитие для девочек. — Мика откидывается на спинку стула и откручивает крышку со своего пива, отхлёбывая изрядную порцию, прежде чем поставить его на бедро и медленно начать вращать по кругу.
— Ребята, может вы перестанете говорить загадками и расскажете о Дженике? Почему Рейнджер думает, что она была убита, когда все остальные верят, что она совершила самоубийство? — я снимаю куртку и делаю глоток пива. У него почти… послевкусие корицы. На самом деле, лучше, чем большинство сортов пива. Я приятно удивлена.
Близнецы обмениваются взглядами, и Тобиас вздыхает, протягивая руку, чтобы провести пальцами по своим песочно-оранжевым волосам. Он поджимает губы и бросает на меня долгий, томительный взгляд.
— Как только я понял это, я начал беспокоиться о тебе. — Тобиас встаёт и пересаживается на противоположный от меня конец дивана, делая глоток своего пива. — Единственная девушка, которая когда-либо посещала Адамсон, и она была убита.
— Но почему все думают, что это было самоубийство? — повторяю я, начиная расстраиваться. Близнецы обмениваются ещё одним взглядом, а затем Мика усмехается, как будто он раздражён на своего брата.
— Она была найдена повешенной в петле в лесу за пределами школы, босиком и в ночной рубашке. — Мика вытягивает руку, указывая на заднюю часть общежития. — Это здание как раз готовилось к официальному открытию, когда она умерла. Они отвели ей первую комнату, ту, что на верхнем этаже, чтобы у неё было немного уединения. Дженика перевезла вещи в ночь перед смертью, вроде?
— Двумя днями ранее, — поправляет Тобиас, допивая пиво и доставая ещё одно. — Конечно, это всё слухи. Рейнджеру тогда было восемь лет. Никто из нас ни хрена не знает о том, что здесь на самом деле произошло. — Он снова вздыхает, и Мика закатывает глаза.
— Но мы точно знаем, что перед смертью она была замешана в куче дел. Там был дневник… ну, в нём не хватает страниц, но, судя по тому, что мы видели, Дженика писала о каком-то довольно хреновом дерьме.
— Дневник у Рейнджера?
— Ага. Почти уверен, что он прочитал его уже сотню раз. Он позволил нам просмотреть несколько страниц тут и там, но я думаю, он хочет защитить то, что осталось от памяти о его сестре. — Тобиас смотрит прямо перед собой, на маленькие капельки красного воска на кофейном столике. — Не могу его винить, я бы сделал то же самое. — Его голос странно срывается, и, клянусь, напряжение в Мике возрастает во сто крат. И снова между ними происходит что-то, чего я не понимаю. Я решаю оставить всё как есть. Близнецы — болтуны: если бы они хотели мне сказать, они бы это сделали.
— Она наткнулась на брата Спенсера, продававшего наркотики в лесу, — добавляет Мика. — Мы это знаем. Какое-то время Рейнджер размышлял, не мог ли он или кто-то из его дружков убить её.
— Наркотики? — спрашиваю я, скептически приподнимая бровь. — Вроде травки, которую продаёт Спенсер?
Тобиас поднимает голову, чтобы взглянуть на меня.
— Нет, вовсе нет. Я имею в виду жесткое дерьмо. Хардкор. Спенсер отличный парень, но его брат — придурок. Он бы уже сидел в тюрьме, если бы их семья не продолжала платить полиции. — Он пожимает плечами, делает ещё глоток пива, а затем отводит взгляд в сторону, к стене с заколоченными окнами. — Хотя нет смысла говорить ему об этом. Он слишком сильно любит этого парня, чтобы видеть его истинные недостатки.
— Ты пытаешься сделать из этого какой-то вывод? — огрызается Мика, снова становясь раздражительным. — Потому что, если это так, то просто признайся и, блядь, скажи это. Я устал ходить вокруг да около проблемы Эмбер.
О-о-о. Мои глаза расширяются, и я смотрю прямо перед собой, прихлёбывая из коричневой бутылки, которую держу в руке, и притворяясь, что меня не очень интересует направление, в котором развивается этот разговор.
— Я упоминал Эмбер? — Тобиас рычит, поворачиваясь и свирепо глядя на своего брата. — Нет. Ты вчитываешься в дерьмо, которого там нет. Перестань вываливать всё на меня.
Мика усмехается и встаёт, глядя на своего брата сверху-вниз прищуренными глазами.
— Ты ведь никогда не оставишь это в покое, да? Сколько раз я могу извиняться, прежде чем ты прекратишь делать такое дерьмо, как запихивать хорошеньких девушек в её комнату, просто чтобы подразнить меня?
Оу. Оу, оу, оу. Комната, в которой я останавливалась, принадлежала Эмбер? Во-первых, почему у неё была комната в доме близнецов? И… Мика только что сказал «симпатичная девушка» по отношению ко мне? Тобиас игнорирует его, приводя Мику в полный раздрай. Он швыряет пивную бутылку в стену и вылетает вон, хлопнув за собой дверью с такой силой, что с потолка оседает пыль.
— Если я спрошу об Эмбер… — я вздрагиваю, когда Тобиас поворачивается в мою сторону.
— То ты не получишь ответов, извини. — Он пытается улыбнуться, но выражение его глаз не соответствует. Напоминает мне о Черче. Тобиас вздыхает, и некоторое время мы сидим в тишине. Я не могу перестать задаваться вопросом, кто мог забрать фото Дженики, и не тот ли это человек, который оставлял мне все записки. Не забывай: как они вообще узнали твой секрет? Вероятно, прячась в кустах возле папиного дома, вот как. Я дрожу от одной только мысли об этом.
— Есть ещё что-нибудь, что мне следует знать о Дженике? — спрашиваю я, и Тобиас, наконец, оглядывается на меня, прежде чем встать.
— Кроме того факта, что полиции всё равно, администрации всё равно, и даже её собственная мать отвернулась от неё? Да, больше ничего особенного. Это всего лишь одна большая грёбаная тайна. — Он делает ещё глоток пива, бросает бутылку в корзину для пикника и тянется к моей руке. Когда я беру её, меня охватывает лёгкий трепет, и Тобиас притягивает меня к себе.
— Что ты делаешь? — спрашиваю я, чувствуя, как горят мои щёки, и он кладёт руки по обе стороны от моей талии. Моё сердце бешено колотится, когда я кладу ладони ему на грудь. Он смотрит на меня сверху-вниз тёмно-зелёными глазами, за которыми танцуют тени, намекающие на миллион скрытых эмоций. — Предполагается, что мы здесь должны беспокоиться о Дженике.
— Я беспокоюсь о Дженике только потому, что её ситуация касается тебя. — Тобиас делает паузу и слегка наклоняет голову набок, слабая улыбка появляется на его губах. На этот раз я действительно встречаюсь с ним взглядом. — Знаешь, с тех пор как мой брат поцеловал тебя, я умираю от любопытства.
Мой румянец усиливается, и я облизываю нижнюю губу, отводя глаза в сторону, потому что прямо сейчас смотреть на него слишком тяжело.
— Я поцеловала тебя, — неуверенно добавляю я, и он смеётся, крепче сжимая мою талию.
— Если ты считаешь это настоящим поцелуем, Чак Карсон, тогда есть пара вещей, которым я мог бы тебя научить. — Тобиас протягивает руку и берёт меня пальцем за подбородок, приподнимая моё лицо, чтобы я посмотрела на него. Он вообще почти не оказывает давления; если бы я захотела, я могла бы сопротивляться. — Хочешь небольшой урок?
Поскольку я внезапно обнаруживаю, что не могу говорить, вместо этого я киваю, и Тобиас улыбается.
— Хорошо, тайная девушка, давай посмотрим, на что ты способна. — Он кладёт одну руку мне на затылок, нежно обхватывая его, и прижимается своими губами к моим, обжигая меня жаром. Я издаю тихий звук, даже не осознавая этого, это настойчивое, отчаянное хныканье, которое побуждает Тобиаса притянуть меня ближе. Его язык обводит край моей нижней губы, прежде чем проскользнуть в них. Я ловлю себя на том, что растворяюсь в нём, хотя изо всех сил стараюсь сопротивляться.
Но связь с одним близнецом означает связь с обоими, не так ли? Они говорили что-то о совместном использовании, но… Я и близко не так опытна, как они. И не уверена, готова ли ко всей этой интенсивности и страсти.
И всё же я не могу перестать целовать Тобиаса.
Нет, он слишком хорош на вкус, слишком приятен на ощупь, и за моими веками вспыхивают фейерверки.
Поцелуи с Коди никогда не были такими, как сейчас.
Когда я прижимаюсь к нему сильнее, Тобиас смеётся и отстраняется, одаривая меня самоуверенной улыбкой, которая творит всякие странные вещи с моими трусиками. А именно, она их расплавляет.
— Нет, я так не думаю, Чак. Это было всего лишь пособие. Ты ещё не готова к полному курсу.
Я набираю пригоршню сухих листьев и бросаю их в него, отчего они разлетаются в воздухе, как коричневые снежинки.
— Ты серьёзно рулон-туалетной-бумаги, ты это знаешь?
Он запрокидывает голову и смеётся надо мной, как будто это самая глупая вещь, которую он когда-либо слышал в своей жизни.
— Оу, жжёшь, Чак, жжёшь. — Тобиас подмигивает мне, а затем указывает подбородком на дверь. — Давай сваливать отсюда, пока не появился убийца, хорошо? Я не могу умереть, пока не надеру задницу Мике во время драг-рейсинга. Ублюдок всегда выигрывает.
— Против тебя?! — спрашиваю я, выходя вслед за ним на прохладный вечерний воздух. — И ты всё равно позволил мне участвовать с ним в гонках? — Тобиас просто смеётся и продолжает идти, а я бегу трусцой, чтобы не отставать от его длинных шагов. Где-то недалеко от тропинки ухает одна из этих дурацких сов.
И где-то там… есть тайна смерти Дженики, которая только и ждёт, чтобы её раскрыли.