Ванные комнаты в общежитиях Академии Адамсон являются общими, но в них есть отдельные комнаты для туалетов, а также раздевалки, соединённые с душевыми кабинами. По сути только умывальники открыты для всех.
Папа был не в восторге от того, чтобы я пользовалась ванной, и настоял, чтобы я приходила в дом директора принимать душ, но я не собираюсь тащиться почти милю через весь кампус только для того, чтобы понежиться в горячей воде.
Извините, но нет.
Поэтому я жду, пока все уйдут завтракать, зная, что у меня не будет возможности поесть перед занятиями, и беру свою спортивную сумку с формой в ней в ванную дальше по коридору. Там парень с серебристо-светлыми волосами чистит зубы у раковины, но я проплываю мимо него в мешковатой толстовке с капюшоном и спортивных штанах. Даже без своей униформы я почти уверена, что выгляжу подходяще.
Кроме того, никто в академии не ищет девушку. Если они этого не ожидают, они этого не увидят, каким бы очевидным это ни было.
Ну, я имею в виду, до тех пор, пока они не увидят мою грудь.
Прокравшись мимо одинокого претендента в ванную, я направляюсь к одной из душевых кабинок, снимаю ключ с крючка и отпираю её, прежде чем войти в маленькую прихожую, похожую на раздевалку в универмаге.
— Богатые засранцы, — ворчу я, оглядываясь по сторонам.
Ладно, я, чёрт возьми, солгала.
Здесь намного лучше, чем в любом универмаге, в котором я когда-либо была.
Здесь есть атласная кушетка с оборчатой подушкой, на стене картина, нарисованная маслом, которая, я почти уверена, не является репродукцией, и небольшая книжная полка, уставленная классическими романами и увенчанная подставкой для чая/кофе, а также вазой со свежими фруктами.
Серьёзно, кто заходит в душ, чтобы почитать и съесть яблоки?
Я дважды, трижды и четырежды проверяю, заперта ли за мной дверь, вешаю крошечный ключик на крючок неподалеку и раздеваюсь догола.
Стены кабинки для переодевания и душа имеют добрых двенадцать футов в высоту (прим. — 3 м 65 см), но потолка как такового здесь нет. Я слышу звук открывающейся и закрывающейся двери, когда парень с зубной щеткой выходит из комнаты, а потом ничего.
Абсолютная тишина.
Блаженно вздохнув, я проталкиваюсь мимо занавески на выложенную плиткой площадку и останавливаюсь, всё ещё цепляясь одной рукой за ткань.
Верно.
— Богатые засранцы, — повторяю я, оглядывая мраморные полы, стены и душевую кабинку. Там есть стеклянная полуоткрытая дверь и что-то вроде четырёх насадок для душа с каким-то навороченным центром управления. На стене рядом со мной установлена звуковая система, которую я прокручиваю, выбирая классическую фортепианную композицию, которая слегка просачивается через динамики.
На одной стене есть полки с шампунем, кондиционером, свежими кусками мыла, завёрнутыми в бумажные обёртки, совершенно новыми мочалками, скрабирующими щётками, полотенцами и многим другим. Я просто потрясена.
«Пожалуйста, отнесите все использованные вещи обратно в свою комнату в общежитии в душевой подставке. Все оставшиеся использованные предметы будут выброшены. Спасибо. — Сотрудники Академии Адамсона».
Я опускаю взгляд и нахожу ряд деревянных подставок для душа на нижней полке, выбираю одну и откладываю в сторону. Затем я, не торопясь, выбираю мыло и средства для мытья тела.
— Это дерьмо такое роскошное, — ворчу я, думая о том, сколько шампунь с ароматом сирени и розмарина, который я держу в руках, стоил бы в салоне красоты. И он просто лежит здесь, бесплатно, чтобы любой мог его взять?
Потом, конечно, я понимаю, как глупо это звучит. Стоимость обучения в течение года в Адамсоне буквально вдвое превышает годовую зарплату моего отца на его последней работе. Во всей стране есть, может быть, только три средние школы, которые стоят дороже, и все они — чванливые подготовительные школы, такие как Академия Бёрберри. Мерзость.
Здешние студенты настолько богаты, что украсть что-то столь глупое, как кусок мыла за пятьдесят долларов (да, это вещь, я знаю), на самом деле им и в голову не придёт.
Я беру очень, очень, очень много средств и запихиваю их в свою сумку. Когда я вернусь в Калифорнию, я заберу всё это с собой. Вообще-то, в эти выходные я могла бы съездить в город и отправить Монике и Коди кое-что из этого по почте. Моника довольно богата, но совсем не похожа на парней, которые ходят сюда. Даже не в одной лиге с ними.
Мои пальцы скользят по фарфоровому краю гигантской ванны, и я не могу удержаться от фантазий о том, как воспользуюсь ею позже. Может быть, я могу относиться к своим неделям здесь как к отпуску или чему-то в этом роде? Да, да, прямо как на курорте.
«Всё закончится раньше, чем ты успеешь оглянуться», — обещаю я себе, включаю душ, а затем провожу добрых пять минут, пытаясь понять, как он работает, прежде чем действительно залезть в него.
Запрокинув голову, я наслаждаюсь горячей водой, закрывая глаза и позволяя пару окутать меня.
Звук открывающейся двери ванной комнаты едва слышен за шумом льющейся воды и классической музыкой, которую я выбрала. Но затем начинаются крики и звуки борьбы, и мои ноздри раздуваются, когда меня захлёстывает волна гнева.
— Мика! — кричит чей-то голос, а затем раздается смех и возня. Душевая кабина рядом с моей открывается, и я слышу ещё больше спора. — Пошёл ты, грёбаный придурок!
— Нет, пошёл ты. Я отравлю твой кофе.
— Ха. Ты бы умер без меня, созависимый засранец.
— О, пожалуйста. Ты как нарост, от которого я, кажется, не могу избавиться. Опухоль, что обитает на моей заднице только ради того, чтобы ты мог провести весь свой день, целуя её.
Ещё немного борьбы, и, клянусь, она продолжается в душевой кабинке рядом с моей.
— Извращенец. Пытаешься принять душ со своим старшим братом.
— Старше ровно на восемь минут. Выйди. Я был первым.
Судя по звуку голосов, я могу только предположить, что два спорящих парня — это вчерашние близнецы. Здорово. У меня все руки уже как чернослив, но теперь мне придётся их переждать. Либо так, либо опередить их…
Я выключаю душ и хватаюсь за полотенце.
— Ты груб с нашим душевым гостем, — говорит один из голосов, переходя от кабинки слева от меня к той, что справа. — Ты там в порядке, чувак?
Чувак. Забавно.
Я игнорирую его и проскальзываю в раздевалку, чтобы надеть форму, не торопясь перевязывая грудь. Это долбаный процесс, и я уже ругаюсь от боли, раньше, чем он заканчивается.
Закончив, я хватаю свою спортивную сумку, подставку для душа и распахиваю дверь.
Близнецы ждут меня там, стоя по обе стороны, опёршись локтями о дверной косяк.
Я официально зажата.
Начинаю пробираться обратно в раздевалку, когда один из них хватает меня за галстук и выдёргивает наружу.
— Ну, привет, — говорят они в унисон. Близнец, который не держит мой галстук, хлопает дверью раздевалки, а затем другой вталкивает меня обратно на неё. Они оба хватают меня за руки с обеих сторон и наклоняются ко мне, моргая своими большими глазами цвета мха. — Ты что, глухой? — спрашивают они хором.
— Или просто грубый? — растягивает слова тот, что справа, закатывая глаза.
— Такой грубый, — соглашается другой, пока я вырываюсь из их хватки. Они оба чертовски сильны, а я совершенно перегружена своей сумкой и подставкой для душа. Чёрт возьми. Мне не следовало красть столько грёбаного мыла.
— Отпустите меня, — шепчу я, и они обмениваются взглядами, которые говорят, что они не сделают ничего подобного. Я сопротивляюсь ещё яростнее, и тогда они оба просто внезапно отпускают меня, заставляя растянуться на земле. Моя сумка отлетает в сторону и открывается, мыло и шампуни рассыпаются по всему мраморному полу.
— О, что это? — спрашивает один из них, поднимая мою сумку и начиная в ней рыться. Чёрт. Чёрт, у меня там тампоны, скотч, чтобы перевязать грудь, и… — О! — восклицает близнец справа, одним пальцем приподнимая розовые кружевные трусики с белыми оборками. — У кого-то есть девушка.
— Откуда? — восклицает другой близнец, используя заднюю часть моего тёмно-синего академического пиджака, чтобы поднять меня на ноги. Он позволяет мне, спотыкаясь, отойти и безуспешно попытаться отобрать у его брата моё нижнее бельё. — Академия Эверли для девочек? — спрашивает он, но мои щёки пылают, и я не собираюсь стоять здесь и отвечать на какие-либо вопросы.
— Нет, это ебаные трусики твоей мамочки, — огрызаюсь я, поскальзываясь на пролитом шампуне и тяжело падая задницей на мраморный пол. — А теперь отдай их обратно.
— Почему мы должны это сделать? — спрашивают близнецы в унисон, глядя на меня сверху вниз со своими глупыми улыбками и несносными рыжими волосами. Они слегка завиты на макушке, всё ещё влажные после душа. Если бы они не были такими придурками по отношению ко мне, я бы могла пофантазировать о двойном сэндвиче… Фу. Ну уж нет. Просто нет.
— Потому что я заявлю на вас, — говорю я, вставая и пытаясь выглядеть достойно с шампунем на заднице.
Близнецы — напомните, как их звали? Мика и Тобиас? — обмениваются ещё одним взглядом, а затем снова смотрят на меня.
— Ты серьё-ё-ё-ё-ёзно? — они растягивают слова, и тот, что слева, хватает меня за плечи, в то время как тот, что справа, натягивает трусики мне через голову, выставляя промежность прямо перед моим долбаным лицом.
— Я не думаю, что ты донесёшь на нас, — говорит Мика — или это Тобиас — когда я стягиваю нижнее бельё со своего пылающего красного лица, а затем наклоняюсь, чтобы начать запихивать вещи обратно в сумку.
— Ты бы этого не сделал, только не после того, как украл всё это мыло, — отвечает Тобиас — или это Мика. Они оба наблюдают, как я пытаюсь собрать свои вещи обратно, но несколько шампуней и лосьонов разлились, когда сумка упала, и теперь всё это просто большой сладко пахнущий беспорядок.
— Оставьте меня в покое, — рычу я, вставая с сумкой в одной руке и подставкой в другой. — Мой отец — директор школы. Если я захочу, чтобы вас исключили, всё, что мне нужно сделать, это сказать об этом.
— Исключили? — спрашивают они в унисон, поворачиваясь, чтобы посмотреть друг на друга. А потом они оба смеются.
— Наш отец управляет крупнейшим конгломератом недвижимости в мире, — спокойно отвечает Мика (или кто он там), протягивая руку, чтобы щёлкнуть меня по носу длинным пальцем.
— Самый большой в мире, — повторяет Тобиас, выставляя ногу, так что я спотыкаюсь по пути к двери, и вся последовательность начинается сначала: мыло разлетается, я изо всех сил пытаюсь его поднять, в итоге у меня все колени в сиренево-розмариновом лосьоне.
— Нет, ты не станешь доносить на нас, правда, мудак? — повторяют они, а затем вместе выходят из ванной, пока я всё ещё собираю свои вещи. К тому времени, когда я поднимаюсь на ноги и собираюсь выйти из комнаты, обнаруживаю, что она заперта.
Фантастика.
Фан-блядь-тастика.
— Я всё ещё не понимаю, как ты умудрилась запереться в ванной, — говорит папа, когда мы вместе сидим в его новом доме и едим за массивным обеденным столом. Апартаменты директора здесь такие шикарные, что не похожи ни на одно место, где мы когда-либо жили. Я провела всю свою жизнь, существуя в дрянных маленьких квартирках, которые были вдвое меньше моей нынешней комнаты в общежитии, с бассейнами, которые всегда были не в порядке, и соседями, которые глубокой ночью выполняли сомнительную работу.
Для меня это… как долбаный дворец, этот гигантский деревянный домик, похожий на хижину, с высокими потолками, камином в человеческий рост и люстрами из оленьих рогов. Я имею в виду, что это чертовски грубо и совершенно не в моём стиле, но это не значит, что я не могу этого не оценить.
— Я же говорила тебе: какие-то парни заперли меня, — ворчу я, но папа вздыхает и кладёт вилку, поднимает салфетку с колен и вытирает рот.
— Шарлотта, — начинает он, но я перебиваю его.
— Чак. Пока мы здесь, зови меня просто Чак, ладно?
Он смотрит на меня разочарованными голубыми глазами, пока я тоже не кладу вилку.
— Что?
— Я не хочу, чтобы ты пользовалась мужской ванной. Это неуместно. — Я демонстративно закатываю глаза, откидываюсь назад и скрещиваю руки на груди. Первое, что я сделала, когда пришла сюда, это пошла в ванную и сняла повязку со своей груди. Мне слишком больно носить её даже на секунду дольше, чем длятся мои занятия.
— Папа, я не собираюсь проделывать весь этот путь пешком только для того, чтобы отлить.
— Следи за языком, Шарлотта, — говорит он, даже отдалённо не принимая во внимание моё заявление. — Просто это не нормально тебе там находиться, особенно без того, чтобы мальчики из твоего общежития не получили хоть какого-то права голоса. Им может быть некомфортно с девушкой в их ванной, и, честно говоря, дорогая, хотя я хотел бы быть лучшего мнения о своих учениках, это небезопасно. Что произойдёт, если кто-нибудь узнает и тебя загонят в угол в этой ванной одну?
Мои глаза сужаются.
— Ты такой старомодный. Прямо как этот динозавр из академии. Все здесь странные, грубые и настолько привилегированные, что у них в задницах торчат серебряные ложки. Я ненавижу это место. — Я бросаю салфетку на стол и встаю так быстро, что мой стул скрипит по блестящему деревянному полу.
— Ты едва ли дала шанс этому месту, Шарлотта, — произносит папа твёрдым, но негромким голосом. Я потратила годы, пытаясь довести этого человека до бешенства, но безрезультатно. Он никогда ни к чему не проявляет страсти, независимо от того, как сильно я бросаю ему вызов или как сильно раздражаюсь в ответ на его нескончаемый источник спокойствия. — Прошло всего два дня.
— Да, — огрызаюсь я, становясь язвительной. Это та девушка из Калифорнийской долины, которая живёт во мне. — Два отстойных, жалких дня. — Я кладу ладони на стол и наклоняюсь, глядя на отца сквозь мерцание канделябра. Он так претенциозно стоит в середине стола. Реально, кто ест при свечах, если только у него не романтическое свидание за ужином или что-то в этом роде? — Позволь мне вернуться в Калифорнию, папа. Я могу пожить у тёти Элизы, пока мама…
— Шарлотта. — Это единственное слово, твёрдое, как топор в моём черепе. Боль от мигрени овладевает мной, заставляя меня стискивать зубы от гнева.
— Почему нет? Элиза сказала, что я могу пожить у нее, пока мама не найдёт себе жильё. Моника даже предложила мне переехать к ней. Тебе ничего не придётся делать, кроме как достать мне билет на самолёт.
— Мы больше не будем это обсуждать, — говорит папа, кладя салфетку на стол и вставая с гораздо меньшим скрежетом ножек стула по полу. Он берёт свою тарелку и стакан и бросает на меня взгляд. — Доедай свой ужин, и я провожу тебя обратно в общежитие.
Мои глаза сужаются до щёлочек, и я чувствую, как гнев пылает в моей груди раскалённой добела звездой.
— Мне не нужно, чтобы ты провожал меня обратно, — резко бросаю я, впиваясь взглядом в его идеально отглаженный коричневый костюм в кремовую полоску. Его старомодный наряд сочетается с зачесанными назад волосами 1920-х годов, и отношение соответствовать этому времени. — Я теперь мальчик, помнишь? Я могу сделать всё, что угодно. — Читайте: сарказм.
Я разворачиваюсь на пятках, когда он окликает меня, но я уже мчусь к двери. Распахнув её, бросаюсь вперёд, но только для того, чтобы врезаться в чьё-то широкое тело. Снова.
— Оу, стой, — командует спокойный голос, и я поднимаю глаза, чтобы увидеть этого парня-принца, Черча Монтегю, стоящего с папкой под мышкой, его янтарные глаза изучают меня с затаённым интересом.
«Моя грудь не перевязана! — вспоминаю я, когда в сильном шоке протиснулась мимо него так быстро, как только смогла. Он чертовски высокий, и, если боль в моём носу хоть что-то значит, к тому же крепкий и мускулистый. Но я так удивляю его, что в конце концов он спотыкается, роняя папку через край перил, когда я спускаюсь по ступенькам и убегаю по извилистой дорожке. С обеих сторон есть маленькие солнечные фонарики, которые дают мне достаточно света, чтобы видеть.
Я пробегаю мимо общежития для мальчиков и продолжаю двигаться, наслаждаясь свободой, которую чувствую, пересекая кампус и углубляясь в лесную рощу, выходя с другой стороны, чтобы найти недостроенное общежитие для девочек.
Мои ноги перестают шаркать, и я наклоняюсь, кладу руки на колени и изо всех сил пытаюсь отдышаться. Я уехала из Калифорнии всего несколько недель назад, а уже чувствую, что я не в форме. Мне нужно найти какой-то выход своим эмоциям, но я точно не могу заниматься здесь серфингом.
Повсюду вокруг то тут, то там видны снежные пятна, а воздух холодный, как лёд. Тем не менее, я не совсем готова вернуться в свою комнату, и совершенно определённо не собираюсь возвращаться к папе. Вместо этого я расправляю передние полы пиджака и направляюсь к входной двери. Она, конечно, заперта, но окна на нижнем этаже заколочены досками, и одна уже отвалилась.
Я поднимаю её и заглядываю внутрь, ожидая увидеть строительную зону, несколько брошенных банок из-под краски, груды пиломатериалов и так далее. Вместо этого я нахожу сюрреалистическую сцену, похожую на мгновение, застывшее во времени. Здесь есть диваны, обтянутые полиэтиленовыми пакетами, журнальные столики, заваленные пыльными книгами, и картины на стенах, которые так же хороши, как те, что висят в общежитии для мальчиков.
— Что за чертовщина? — шепчу я, а потом моё любопытство берёт надо мной верх, и, в конце концов, я забираюсь внутрь, чтобы осмотреться. Доска захлопывается за мной, когда я отпускаю её, и этот звук заставляет меня подпрыгнуть. Стряхнув с себя это чувство, я направляюсь вглубь здания, с удивлением замечая, что полы выглядят довольно новыми, и на самом деле здесь осталось не так уж много того, что нужно сделать. — Почему это место не используется?
Мой голос эхом разносится по комнате, подчёркивая странное отсутствие человечности в месте, которое должно быть переполнено студентами. Пробираясь из гостиной к лестнице, я вижу, что она поднимается по спирали к тому, что выглядит как полностью законченный второй этаж. Моя рука тянется к перилам, когда я замечаю какое-то движение наверху.
Моё сердце подскакивает к горлу, и я чувствую прилив паники, переживания моего отца переполняют меня. Что, если здесь тусуется компания парней? Что, если они найдут меня? Я ненавижу жить в дерьмовом женоненавистническом мире, где девушки не могут гулять одни, но… это своего рода реальность, так ведь? Я не должна пытаться избежать изнасилования — парни не должны насиловать.
Но есть мир, в котором мы должны жить, мир, в котором мы хотели бы жить, и есть кошмар реальности.
Я поворачиваюсь и бросаюсь к заколоченному окну, отодвигаю доскув сторону и вылезаю наружу.
Моё дыхание вырывается облачками тумана, когда я направляюсь в общежитие для мальчиков.
Я не прекращаю бежать, пока не добираюсь до своей комнаты.