Когда они подъезжают к дому доктора Сайденхема на Пэлл-Мэлл, уже давно пробило шесть и на улице совсем темно. Анна выходит из кареты в кромешную тьму ночи и вдыхает холодный воздух, настоянный запахом цветущей растительности и плодородной, влажной земли, все еще благоухающей после вчерашнего дождя. Этот район Лондона малонаселен; аристократические особняки, которые выросли здесь за последние годы, летом утопают в зелени садов, общественных парков, окружены широкими полями. По сравнению с соседними имениями резиденция доктора Сайденхема по размерам и внешнему виду довольно скромна. Этим она чем-то похожа на своего владельца, пуританина, который лишь по недоразумению живет среди роялистов. Дверным молотком, сделанным в виде кадуцея[37], Анна стучит в дверь, и скоро им открывает женщина в белом чепце с оборками.
– Анна Брискоу! – восклицает она, и глаза ее загораются неподдельным восхищением, – Неужели это вы?
– Она самая.
Они тепло обнимаются. Служанка доктора Сайденхема Морин мало изменилась с тех пор, как Анна видела ее в последний раз. Разве что немного располнела, но волосы ее с медным отливом все так же пышны и красивы, а широкое лицо светится искренним гостеприимством.
– Давненько вы к нам не захаживали!
Морин отступает на шаг и нетерпеливым жестом приглашает их войти.
В обшитой деревом передней Анна рекомендует Эдварда и, пока они снимают шляпы и перчатки, справляется о докторе Сайденхеме.
– Он дома, – отвечает Морин, – правда, весь день что- то неважно себя чувствует. Но я уверена, что он будет очень рад вашему приходу. Подождите минутку, я сообщу, что вы здесь.
– Что-то мне страшновато, – говорит Эдвард, глядя в спину уходящей по коридору Морин, – Я слышал, ваш добрый доктор бывает такой важный, что не подступишься.
– Это верно, особенно если вы заспорите с ним о достоинствах патологической анатомии, – говорит Анна. – Но со мной он всегда был прост и мил.
– Скажете тоже, разве к вам можно относиться иначе? Лично я представить себе не могу.
В тускло освещенном коридоре кажется, что большие глаза его горят каким-то странным светом. Анна вдруг замечает, что в этой тесноте они стоят друг к другу совсем близко и от него исходит тепло и сладковато-пряный запах. Наверное, так пахнет его кожа. По дороге сюда они старательно избегали говорить о предметах личного характера, как бы заключив негласный договор подобные темы не затрагивать, пока они заняты делом куда более важным: поисками истины. Но чувства надолго не спрячешь, при первой возможности они всегда готовы всплыть на поверхность. Эдвард подвигается к ней ближе, так близко, что стоит ей совсем немного приподнять голову, и губы их встретятся. Остается всего несколько дюймов, и желание, словно электрический разряд, пронизывает воздух между ними.
– Анна, – шепчет он внезапно охрипшим голосом, и на секунду она представляет, как это будет: исчезнет все – все тревоги, все проблемы, все препятствия, исчезнет сам этот дом, где они оба вдруг очутились, – останется только ощущение губ, прижавшихся к ее губам.
В конце коридора снова появляется Морин. Она наверняка видит, как быстро они отпрянули друг от друга, но благоразумно не обращает внимания.
– Он ждет вас в своем кабинете, – весело говорит она.
Анна идет за ней, надеясь, что никто не заметит вспыхнувшего на ее лице румянца. Этот не состоявшийся поцелуй вызывает трепет во всем ее теле, сердце замирает, как в тумане вслед за горничной она входит в уютную комнату, где в камине с веселым треском пламя пожирает поленья сухого дерева. Доктор Сайденхем сидит лицом к огню, ноги его в домашних шлепанцах стоят на специальной скамеечке, а на колени наброшен легкий плед.
– Простите, что не встаю, – приветливо говорит он.
Анна с удовольствием отмечает, что открытые и вместе с тем приятные манеры доктора, его непритязательное облачение – темный шерстяной костюм с отложным воротником из простого полотна – производят на Эдварда приятное впечатление. В свои сорок восемь лет доктор Сайденхем все еще очень красивый мужчина: голова его, осененная длинными седеющими волосами, волнами ниспадающими на плечи, держится величественно, на выразительном лице еще не видно глубоких морщин и других примет, свойственных людям его возраста, если не считать складки между бровями, говорящей о том, что этот человек постоянно и сосредоточенно о чем-то размышляет. Увидев это лицо, человек, с ним незнакомый, назвал бы его самоуверенным и высокомерным, но Анна прекрасно знает, что доктор способен на любовь и сострадание к другим людям. Кроме того, как считал ее отец, он может быть и решительным, и смелым, а также невероятно упрямым – последнюю черту доктор Сайденхем нередко приписывал и своему другу.
– Мой ревматизм сегодня что-то меня совсем замучил, – жалуется он.
Хронической подагрой он страдает вот уже почти два десятка лет, а в последние годы на него навалилась куча других болезней. Но он продолжает писать медицинские трактаты, преподавать и заниматься лечебной практикой, причем широко, и в разряд его пациентов входят как нищие бедняки из больницы Святого Варфоломея, так и люди знатные, например Джон Локк и лорд Шефтсбери.
– Входите и будьте как дома.
Он указывает на два стула, завершающие собой уютный полукруг вокруг пылающего камина.
– Анна Брискоу, – голос его звучит с сердечной теплотой, а карие глаза весело сверкают из-под очков, в стеклах которых пляшут языки пламени, – гляжу я на вас и думаю: неужели это та самая девочка, которая только вчера вгоняла в краску моих студентов? Когда-то она частенько приходила сюда со своим отцом, – поясняет он Стратерну, – а также посещала с ним его пациентов. В шестнадцать лет она знала о медицине больше, чем двадцатидвухлетние выпускники Оксфорда или Кембриджа.
Нечаянное воспоминание доктора Сайденхема о прошлых днях вызывает у нее странное чувство: с тех пор произошло столько событий, что ей кажется, будто он говорит о ком-то другом, что все это было в какой-то другой жизни.
– По-моему, вы слишком великодушны ко мне, – улыбается Анна, хотя действительно, она прекрасно помнит, какими невеждами казались ей тогда выпускники университета.
Искорки в глазах его гаснут.
– Я очень жалею, что не смог присутствовать на похоронах вашего отца в прошлом году.
– Вашего письма с выражением соболезнования было вполне достаточно, – искренне говорит Анна.
– Не могу согласиться с вами, но я жил в деревне в то время и был не способен к такому путешествию. Очень жаль, поскольку нет ничего полезнее для здоровья и целительней для подагры, чем движение и свежий воздух. Но, увы, не пустили другие болезни.
– Для подагры вы рекомендуете движение и свежий воздух? – переспрашивает Эдвард.
– Верховая езда для тех, кто может, а для тех, кто не способен, – ежедневная прогулка в коляске. А также постоянное употребление пива в небольших дозах и ранний отход ко сну, не позже девяти вечера, – отвечает он Эдварду с улыбкой, – Вы удивлены? Не верьте вздорным слухам, которые ходят обо мне по городу. Большинство этих слухов – сущая чепуха, нелепые сплетни, которые сочиняют обо мне люди пристрастные. После того как больным оспой я стал рекомендовать охлаждающие процедуры, всюду стали рассказывать, что я выволакиваю пациентов из их постелей и сажаю в ванну с ледяной водой. Это все чепуха, конечно. Но если берешь на себя смелость быть непохожим на других, приходится мириться. Некоторым, например, не нравится, что я не прописываю больным много лекарств. Но ведь часто бывает так, что лучше оставить больной организм в покое, чтобы на него благотворно воздействовал величайший из врачевателей – время. Правда, от такого лечения ни врачи, ни фармацевты не становятся богаче.
Он тихо, как бы самому себе, усмехается и качает головой, словно сам удивляется собственным причудам.
– Но что-то я заболтался. Мне кажется, вы явились ко мне совсем не для того, чтобы выслушивать мои теории врачевания.
– Доктор Сайденхем, – начинает Анна, – мы с доктором Стратерном обнаружили нечто ужасное. Мой отец был убит вовсе не уличным грабителем, но человеком, у которого были для этого какие-то темные мотивы. Пока мы не знаем, кто это. Но мы уверены, – она бросает быстрый взгляд на Эдварда, который серьезно кивает в ответ, – что гибель моего отца каким-то образом связана со смертью сэра Генри Рейнольдса, а теперь еще и совсем недавним убийством дяди доктора Стратерна, сэра Грэнвилла.
– Сэра Грэнвилла Хейнса? – удивленно переспрашивает доктор Сайденхем.
– Да.
– Я об этом еще не слышал.
Он с недоумением смотрит на Эдварда.
– Это случилось буквально только что, – отвечает тот.
– Да-а, это действительно ужасно.
Складка на лбу его становится глубже – он пытается осмыслить то, о чем только что узнал.
– Мы считаем, что все эти убийства имеют какое-то отношение к тому времени, когда мой отец был в Париже и был врачом принцессы Генриетты Анны, – продолжает Анна, – Он когда-нибудь разговаривал с вами о том времени?
Доктор задумчиво смотрит на пламя. Наконец решительно поворачивает голову и заглядывает Анне прямо в глаза.
– Отец вам когда-нибудь рассказывал, почему он оставил двор?
– В общем-то, нет. Говорил только, что он поссорился с лордом Арлингтоном.
– Это была не совсем ссора. Ваш отец отказался сделать то, о чем попросил его лорд Арлингтон.
– А именно?
– Солгать.
Доктор Сайденхем наклоняется вперед, словно собирается встать, но как только ноги его касаются пола, гримаса боли искажает его лицо.
– Доктор Стратерн, не будете ли вы столь добры?
– Разумеется, что я должен сделать?
– На верхней полке вон того шкафа, – говорит он, протягивая руку, – стоит шкатулка вишневого дерева. Пожалуйста, принесите ее мне.
Эдвард достает шкатулку и кладет ее на протянутую ладонь доктора Сайденхема. Внутри лежит стопка пожелтевших от времени бумаг: юридические и другие документы, старые письма. Он достает лежащий на самом дне сложенный лист бумаги, на котором видна сломанная восковая печать. Пристально смотрит на него, словно еще не совсем уверен, что с ним делать.
– Сэр, – говорит Анна, – если это письмо может пролить свет на тайну убийства моего отца, я считаю, что имею право взглянуть на него.
– Я размышляю сейчас не потому, что ставлю под сомнение это ваше право, но потому, что мне пришла в голову странная мысль: по меньшей мере, два человека, которые знали содержание этого документа, были убиты. Честь моей дружбы с вашим покойным отцом может быть поколеблена, если я хоть в малейшей степени подвергну вас опасности.
– Я твердо решила... – Она снова бросает быстрый взгляд на Эдварда. – Мы оба твердо решили узнать правду во что бы это ни стало.
Доктор Сайденхем вскидывает брови и смотрит на Стратерна.
– Она говорит совершенную правду, сэр, – твердо отвечает на его немой вопрос Эдвард.
Доктор Сайденхем отдает бумагу Анне.
– Вы поистине дочь своего отца.
Она разворачивает документ. И почти сразу поднимает на Эдварда округлившиеся глаза.
– Это отчет моего отца о вскрытии принцессы Генриетты Анны, – говорит она потрясенным голосом.
– Он отдал мне его на хранение вскоре после своей размолвки с лордом Арлингтоном, – поясняет доктор Сайденхем.
Анна сосредоточенно пробегает глазами строчки, написанные знакомой рукой отца.
– Коррозия стенок желудка, болезнь печени, симптомы повреждения почек... – читает она вслух и снова недоуменно смотрит на коллег. – Он не говорит об этом прямо, но описание явно указывает на отравление.
Доктор Сайденхем с серьезным видом кивает.
– Читайте дальше, – говорит он.
Она быстро прочитывает оставшуюся часть отчета.
– Господи боже, – шепчут ее губы.
– Что такое? – спрашивает Эдвард.
Анна молча передает ему листок. Эдварду хватает минуты, чтобы увидеть, что ее так поразило.
– Матка увеличена, – читает он, – Дальнейшее обследование показывает, что принцесса носила ребенка. Судя по размерам плода, ему три месяца.
– Беременна и отравлена, – озадаченно говорит Анна. – Значит, мой отец не сказал мне правды. Он говорил, что принцесса умерла от естественных причин, и даже не заикнулся о том, что она носила ребенка.
– Уверен, что он просто хотел уберечь вас, – говорит доктор Сайденхем, – Он понимал, что знать об этом опасно.
– А что вы имели в виду, когда сказали, что лорд Арлингтон попросил его солгать?
– Он попросил вашего отца уничтожить этот отчет и написать новый, в котором не было бы ни слова про отравление и про беременность принцессы. А доктор Брискоу отказался это сделать.
– А зачем лорду Арлингтону понадобилось скрывать, что сестра короля убита? – спрашивает Анна – Его за это могли отправить в Тауэр.
– Не только отправить в Тауэр, но и казнить, – добавляет врач. – Отравитель, кем бы он ни был, убил не только принцессу, но и ее ребенка – ребенка герцога Орлеанского и потенциального наследника французского престола. Это преступление – измена не одной только Англии, но и Франции.
– Возможно, Арлингтон скрывал его потому, что он сам в нем замешан, – замечает Эдвард.
– Почему вы с таким подозрением относитесь к Арлингтону? – спрашивает Анна.
– Известно, что, стремясь к своей цели, он безжалостен и не брезгует никакими средствами.
– Но убийство? Это уж что-то слишком, даже для человека с такими амбициями, как у Арлингтона. А как вы думаете, доктор Сайденхем, за этим убийством может стоять министр? – спрашивает Анна. – И что думал об этом мой отец?
– Я много размышлял о роли Арлингтона в этом деле. Ваш отец своими мыслями по этому поводу со мной не делился, поэтому не могу сказать, что думал он. Что касается меня, я думаю, что министр – человек беспринципный и в средствах действительно неразборчивый, думает только о своих интересах, хотя повсюду кричит о своих заслугах перед королем и страной. Но на убийство я никогда не считал его способным. А главное, я не вижу, какую пользу могла принести ему смерть принцессы.
– Вы поднимаете очень важный вопрос, сэр, – говорит Эдвард, – Кому могла быть выгодна смерть принцессы? Я вспоминаю, что в то время ходили сплетни, что это дело рук любовника ее мужа, шевалье де Лорана. Говорили, что он отравил ее в отместку за то, что его удалили от французского двора. Но как только стало широко известно, что смерть ее наступила от естественных причин, слухи прекратились.
– Мне очень жаль говорить об этом, доктор Стратерн, но именно ваш дядя весьма способствовал распространению этого вымысла. Лорд Арлингтон добился-таки своего, и сэр Грэнвилл написал новый, фальшивый отчет о вскрытии, который и стал официальным.
– А взамен, разумеется, получил выгодную должность при дворе, – кивает Эдвард.
– Похоже на то, – подводит итог доктор Сайденхем, – что все эти убийства имели целью во что бы то ни стало скрыть, что принцесса была отравлена.
– Кто-то решил устранить всех, кто знает правду, – соглашается Анна.
Они многозначительно обмениваются взглядами: все трое вполне отдают себе отчет в том, что это означает для каждого из них: все они теперь – потенциальные жертвы.
Эдвард лезет рукой в карман.
– Есть еще кое-что, чего мы никак не можем понять, сэр. Мы были бы очень признательны, выслушав ваше мнение об этом.
Он протягивает врачу листок писчей бумаги, и тот внимательно изучает нарисованные на нем символы.
– Моего отца, да и других тоже, не только убили, их еще изуродовали одним и тем же способом, – говорит Анна – У всех на правой руке отрублены пальцы, причем количество их соответствует той последовательности, в какой их убивали. Мой отец был первым, и у него отсутствовал один палец, а у сэра Грэнвилла, который был последним...
– У него уже не было четырех, – заканчивает за нее Эдвард. – А на груди у всех были вырезаны вот эти знаки.
– Буква «X» в квадрате – это знак, принятый у фармацевтов, – говорит Анна.
– Да, я это знаю. Он заменяет латинское слово «menses», то есть месяц.
– А что вы скажете о других?
– Вот эти два, видите, – он указывает на них Анне, – выглядят очень похоже на астрологические символы, означающие созвездия Козерога и Льва.
Он передает ей листок.
Она впервые видит все символы вместе. Всего их двенадцать: на теле каждой жертвы убийца оставил три знака. Значит, если доктор Сайденхем прав, они расшифровали еще только три знака из двенадцати: два астрологических, означающих созвездие Льва и созвездие Козерога, а также букву «X», заключенную в квадрат, что у фармацевтов заменяет слово «месяц». То есть нет, латинское слово «menses». Некоторые другие символы, теперь она видит это, вообще не похожи на символы. Это обыкновенные буквы.
– Доктор Стратерн, мне кажется, вот этот знак на теле сэра Генри не крест, а буква «Т». А вот этот на теле моего отца – буква «Р». И у нас получается какое-то слово, точнее, начало слова. «Р-О-Т-I». Совершенно очевидно теперь, что это латинское слово «potio», что значит «яд».
Эдвард кивает, соглашаясь с ее догадкой, но потом озадаченно вскидывает голову.
– Однако если убийца пытается скрыть правду, зачем тогда сам намекает на то, как была убита принцесса?
– Тот, кто совершил эти гнусные деяния, по-видимому, не отличается здравым умом, – говорит Анна, – И я начинаю подозревать, что это не мужчина.
– Не мужчина? – усмехается Эдвард.
– Это мадам Северен, – продолжает Анна, – Когда я только приступила к лечению Луизы де Керуаль, поведение ее мне показалось очень странным: она боялась, что мадемуазель будет отравлена.
– Еще бы ей не бояться. Один раз она уже видела, как умерла ее госпожа.
– Но она сама проверяла мои лекарства, и я убедилась, что с ядами она обращаться умеет.
Анна умолкает на минуту, словно вспоминая кое-что еще.
– А помните, как на балу я потеряла сознание? Раньше я думала, что это от лауданума. Но ведь ни прежде, ни потом он на меня так не действовал. И еще я припоминаю, что вино показалось мне странно горьковатым.
– Вы думаете, она подсыпала туда яду? – спрашивает Эдвард.
– Не знаю наверняка, но у нее была такая возможность, – качает головой Анна, – С той самой минуты, как я с ней познакомилась, я сразу поняла, что ей доверять нельзя, во всем ее облике есть нечто зловещее. Да вы ведь и сами говорили, что у сэра Грэнвилла в тот вечер была женщина.
– Возможно, сообщница, но только не убийца. Если бы вы видели, что стало с моим бедным дядюшкой, ни за что бы не поверили, что на такое способна женщина.
– Вы идете против заповедей своей науки, – напоминает ему Анна. – К сэру Грэнвиллу пришла какая-то женщина, а потом он был найден мертвым. Какой напрашивается вывод? Во всяком случае, нельзя недооценивать точку зрения, согласно которой женщина тоже может быть убийцей. Я бы не стала сбрасывать мадам Северен со счетов.
– Но как это можно доказать? – спрашивает Эдвард.
– Мне приходит в голову только один способ. На все наши вопросы может ответить только сам лорд Арлингтон.
– Но вы же сами сказали, что связываться с этим человеком опасно.
– Но если этого не сделать, мы никогда не докопаемся до истины.
– Я согласен с Анной, – вмешивается доктор Сайденхем. – Вы должны с ним поговорить. Кстати, мне пришло на ум, что есть еще одна причина поступить именно так. В слове «potio» пять букв, на руке пять пальцев. Я думаю, убийца намеревается нанести еще один удар.
– Но как можно обвинять лорда Арлингтона в заговоре с целью скрыть факт убийства сестры короля? Мы рискуем тем, что нас всех посадят за решетку, – говорит Эдвард.
– Я думаю, есть какой-нибудь способ найти к нему подход, – говорит доктор Сайденхем, вертя в руке бумагу доктора Брискоу, – Однако ни на минуту не забывайте о том, что вы подвергаете себя величайшему риску.
Кадуцей – у древних греков и римлян жезл глашатаев, жезл Гермеса (Меркурия), обвитый двумя змеями.