Андрееску заспешил к политическому руководителю. Он как раз шел по противоположной стороне и приказал Кристеа выйти вперед. Отец Кристеа был худым и уже на исходе сил. Он дрожал в своей рваной одежде. Начальник был упитанным, закутан в пальто, а на голове у него была русская меховая шапка. "Я слышал, что вы верите в Бога?" - сказал он. Отец Кристеа открыл рот, чтобы ответить. В тот момент можно было понять, почему в Евангелии от Матфея в начале Нагорной проповеди сказано: "Иисус, отверзши уста Свои, говорил" это само по себе удивительно, потому что никто не говорит с закрытым ртом. Теперь Кристеа только открыл рот, чтобы начать говорить, но каждый понимал, что в этот момент из его рта выйдет драгоценная жемчужина. Христиане застыли в благоговении.
Кристеа сказал: "Когда я был посвящен в сан, мне было известно, что тысячи священников на протяжении всей истории христианства платили своей жизнью за веру. Когда я подходил к алтарю, я обещал Богу: "Я служу теперь в прекрасном облачении. Но даже, если меня бросят в тюрьму, я хочу всегда служить Тебе". Господин лейтенант, тюрьма не является аргументом против веры. Я верю в Бога".
Наступившая тишина нарушалась лишь шумом ветра. Казалось, что у лейтенанта не было слов. Наконец, он сказал: "А выверите в папу?" И был ответ: "Со времени Святого Петра всегда поставлялся папа, и он будет всегда, пока не вернется Иисус Сегодняшний папа не заключил мира с коммунизмом. Его последователи также не сделают этого. Да, я верю в папу".
Аббат закончил свою историю и сказал: "Мне крайне трудно было простить своего православного брата, который стал шпиком. Я не приверженец Рима, но в тот момент охотно бы закричал: "Виват, папа!"
"А что случилось с отцом Кристеа?" - спросил кто-то. Его на неделю заперли в карцер, где можно было только стоять, нельзя было спать. Его сильно били. Когда впоследствии он все равно не отрекся от веры, его убрали. Больше мы его уже не видели.
Бунт
Переобучение требовало каждый день новых жертв. Все очевиднее становилось, что мы все шли или навстречу "обращению" или смерти, если чего-то не произойдет. В комнату номер 4 просочился слух, что среди жертв партийных чисток, коммунистических заключенных - самых смелых среди нас зрело сопротивление. Охранники обращались с ними осторожнее, потому что те, кто сегодня сидел в тюрьме, вчера сами обладали могуществом. И можно было предположить, что завтра они снова вернут себе свое положение.
Христиане совещались, что делать. Должны ли они в случае призыва, принять участие или это было поводом "подставить другую щеку?" Некоторые были против насильственных мер.
Я сказал: "Иисус изображался обычно "кротким и милосердным", но Он был и борцом. Кнутом Он изгнал торговцев из храма, а своим последователям дал в качестве руководства Ветхий завет с его огненным пылом".
Так мы решили сотрудничать с мятежниками. Но лишь немногое могло остаться в тайне. Среди нас находилось много стукачей. К тому же, нашему единству мешало недоверие между антисемитами и евреями, крестьянами и помещиками, православными и католиками.
В Тыргул-Окна были развлекательные программы. Одной из них был еженедельный футбол. Стадион находился совсем близко от тюрьмы. Празднование 1 мая сопровождалось новым жестоким потоком переобучения. До нас дошли слухи, что в этот праздник в пять часов дня на стадионе должна состояться игра, на которой будет присутствовать весь город. Это был шанс начать демонстрацию. Один из нас должен будет давать сигнал, разбивая окно.
Вскоре, после того как началась игра, где-то раздался тихий звон разбитого стекла. В тюрьме воцарился дикий хаос. Дребезжали окна, из них выбрасывались тарелки и ложки разбивались на куски стулья. Кто-то беспрерывно кричал: "Помогите, помогите". Из верхних окон, откуда можно было обозреть стадион, мужчины кричали: "Нас здесь пытают! Ваших отцов, братьев и сыновей убивают!"
Игра была приостановлена. Толпа людей двинулась к тюрьме и вскоре заполнила улицу у тюрьмы. Один из заключенных разрезал себе вены, охранники начали избивать заключенных дубинками. Вскоре толпа была разогнана войсками, махавшими прикладами винтовок. Не оставалось ничего другого, как снова навести порядок в тюрьме и подсчитать потери. Среди них находился Борис. Он пытался вытащить заключенного из под ног охранника, но был сбит дубинками и ранен. Доктор Алдеа снова должен был ухаживать за ним. Мы посылали ему приветы, ноне получали ответа. Потом узнали, что его перевели в другую тюрьму.
Известие о бунте быстро распространилось по всей стране. Ответных мер не последовало, только режим стал строже. А подозреваемых зачинщиков перевели в другую тюрьму. Многие из них умирали, лишенные медицинского обслуживания, которое они получали в Тыргул-Окна.
Рука об руку
Приступы кашля у аббата Иску с каждым днем становились все дольше. Его тело, изнуренное многолетним голоданием и лишениями, которым он был подвержен во время строительства канала, мучили страшные судороги. Мы лежали и видели, как он умирал. Иногда он не мог узнать друзей, приходивших ему помочь. Немногие часы, когда он был в сознании, он проводил в молитве, произносимой шепотом. У него всегда были слова утешения для других.
Остальные рабочие из лагеря на канале, оставшиеся в живых, поступили в Тыргул-Окна. Их ужасные истории напоминали Египетское рабство детей Израиля. Особенно горько было то, что угнетенные должны были хвалить своих угнетателей. Среди заключенных находился известный композитор. Он вынужден был писать хвалебные гимны о Сталине. Под эти гимны бригады маршировали на работу.
А когда один из заключенных был окончательно обессилен, врач заявил, что он мертв. "Чушь, - ответил всеми ненавидимый полковник Албон, комендант Поарта-Альбы, и пнул труп ногой. - Поднимите его на работу".
Моя кровать была расположена между кроватями Иску и Василеску. Последний был молодым человеком. Он, как и многие другие, оказался жертвой строительства канала, но имел свои особенности. Он был уголовником, и его сделали начальником "бригады священников". Он заставлял их работать до изнеможения. Однако, по какой-то причине полковник Албон не мог его терпеть. И обращался с ним настолько жестко, что тот был близок к смерти. Его мучил туберкулез, который весьма быстро прогрессировал.
Василеску не был злым по природе. У него было четырехугольное грубое лицо с темными кудрявыми волосами, которые падали ему на лоб и придавали ему вид молодого озадаченного бычка. Упрямый и почти безо всякого образования, он не был способен заниматься пристойной работой. Ему постоянно мешало в этом пристрастие к благам жизни. И, как у вероломного убийцы из "Макбета", у него была крайне тяжелая жизнь.
"Я, государь, на
целый свет в обиде,
Меня ожесточила так судьба,
Что я пойду на все, чтоб за несчастья
Отмстить другим!"
"Если однажды попадешь в один из таких лагерей, то сделаешь все, чтобы снова выбраться, - рассказывал он нам. - И Албон сказал мне, если я буду делать то, что он скажет, он позволит мне убежать". Ему хотелось иметь одежду и девочку, с которой можно было бы пойти на танцы. Партия поставила его перед выбором: мучить или самому быть замученным.
"Большинство из нас они поместили в особый лагерь, в котором готовили тайную полицию, - сказал он. - Одной из наших обязанностей было стрелять в кошек и собак, затем приканчивать штыком тех, кто остался в живых. "Я не могу этого делать", - сказал я. Мне ответили: "Тогда то же самое мы сделаем с тобой!"
Василеску испытывал угрызения совести. Он снова и снова рассказывал нам о злодеяниях, которые совершал в лагере, созданном для строительства канала. Мучил он также и аббата. Я старался утешить его, но он не находил покоя. Однажды ночью он проснулся, и с трудом переводя дыхание, сказал: "Господин, пастор, я умираю! Пожалуйста, помолитесь за меня!" Он задремал, затем снова проснулся и закричал:
"Я верю в Бога!" И начал плакать.
Когда стало рассветать, аббат Иску позвал к своей постели двух заключенных и попросил: "Выньте меня!"
"Но вы слишком больны для этого", - протестовали они. Вся комната была возбуждена. "Что случилось?" - раздавались голоса, - Не можем ли мы это сделать?"
"Нет, - сказал аббат. - Выньте меня". Его подняли. "К постели Василеску", - сказал он. Аббат сел рядом с молодым человеком, который пытал его, и нежно положил свою руку на его руку. "Успокойся, - сказал он. - Ты был тогда еще так молод, что едва ли мог осознать, что делаешь". Тряпкой он вытер пот со лба парня. "Я прощаю тебя от всего сердца, и любой другой христианин сделал бы то же самое. Когда мы прощаем, Христос, который лучше, чем мы, конечно же тоже простит. На небе есть место и для тебя". Он выслушал исповедь Василеску и причастил его, прежде чем его снова отнесли в постель.
Ночью умерли оба: аббат и Василеску. Я убежден, что они возносились на небо рука об руку.
В сочельник разговоры в тюрьме становились серьезнее. Не было слышно ни ссор, ни проклятий, лишь изредка кто-то смеялся. Каждый из нас думал о своих любимых. Мы чувствовали себя связанными с остальным человечеством, от которого наше тюремное существование отстояло слишком далеко.
Я говорил о Христе, но руки и ноги мои были словно кусками льда; мои зубы стучали, леденящий приступ голода в желудке, казалось, охватил все мое тело, и только сердце оставалось еще живым. Когда я не смог продолжать говорить, меня заменил простой крестьянин. Аристар никогда не учился в школе, но говорил о Рождестве Иисуса Христа так естественно, будто это произошло на этой неделе в его собственном хлеву. У всех слушателей на глазах были слезы.
В этот вечер в тюрьме кто-то начал петь. Вначале голос звучал очень тихо. Постоянно занятый мыслями о моей жене и сыне, я едва ли воспринял его вначале. Но постепенно пение нарастало в прозрачном холодном воздухе. Оно зазвучало с особой полнотой. Его было слышно и в коридорах. Каждый из нас прервал свое занятие и слушал.
Все продолжали молчать и после того, как человек допел свою песнь до конца. Охранники сидели в своем помещении, тесно прижавшись друг к другу вокруг коксовальной печи. Завесь вечер они никого не ударили. Мы начали рассказывать друг другу истории. Когда я попросил слова, то, вспоминая о прекрасной песне, рассказал следующую старую еврейскую легенду:
Саул, царь Израиля, взял к себе на службу Давида-пастуха овец, который победил в битве с Голиафом. Давид очень любил музыку, и ему доставляло удовольствие смотреть на очень красивую арфу, которая стояла во дворце. Саул сказал: "Я дорого заплатил за этот инструмент, но был обманут. Она издает только грубые звуки". Давид взял арфу и извлек из нее такую музыку, что никто не мог устоять на месте. Казалось, арфа и смеется, и поет, и плачет. Царь Саул спросил: "Почему же все музыканты, которых я просил сыграть, извлекали из арфы только шум и грохот, и только ты заиграл музыку?" Давид, будущий царь, ответил: "До меня каждый старался сыграть собственную песню на этих струнах, а я сыграл собственную песню арфы. Я напомнил ей о том, что она была молодым деревом с птицами, поющими на ее ветвях, с зелеными листьями, играющими на солнце. Я напомнил о том дне, когда люди пришли срубить это дерево, и вы услышали, как арфа заплакала под моими пальцами. Я объяснил ей, что это еще не конец, что эта ее смерть, как дерева, означает начало новой жизни, в которой она будет славить Господа, как арфа. И вы услышали, как она возликовала в моих руках. И когда придет Мессия, многие будут стараться сыграть на арфе свои собственные песни, и звуки их будут ужасны. Мы должны играть на арфе ее собственную песню, песню ее жизни, страстей, радости, страданий, смерти и воскрешения. Только тогда музыка будет прекрасной".
Это была песня подобная той, которую мы слышали этим рождеством в тюрьме Тыргул-Окна.
Евангелие от Иоанна
Аристар умер в феврале. Чтобы его похоронить, мы должны были разгрести снег и вскопать каменную землю. Мы похоронили его рядом с аббатом Иску, Гафенсу, Букуром и множеством других из комнаты номер 4, которых он знал. Его кровать занял Аврам Радоновичи, бывший музыкальный критик из Бухареста.
Аврам наизусть знал отрывки из партитур Баха, Бетховена и Моцарта и часами мог напевать их вполголоса. Нам казалось, что мы слышим симфонический оркестр. Но он принес с собой еще большую Ценность. Он был болен туберкулезом, захватившим и позвоночник, на нем была гипсовая повязка. Вскоре мы заметили как Аврам залезал в свой гипсовый чехол и вынимал на свет маленькую зачитанную книжку. Уже в течение многих лет мы не видели ничего печатного. Он лежал и тихо перелистывал страницу за страницей, пока не заметил, что на него пристально смотрят жадные глаза.
"У вас есть книга, - сказал я, - что это? Откуда она у вас?" "Это Евангелие от Иоанна, - ответил Аврам, - когда пришла полиция, чтобы забрать меня, я быстро спрятал ее за гипсовую повязку". Он засмеялся: "Хотели бы ее взять на время?"
Я накрыл книжечку руками, как будто она была живой птицей. Никакое чудодейственное лекарство не смогло бы меня обрадовать больше. Я вел семинар по Библии и многое выучил наизусть. Но с каждым днем библейские стихи все больше покидали мою память. Часто я пытался утешить себя тем, что их отсутствие имело следующее преимущество: теперь я вынужден был слушать то, что Господь непосредственно говорил мне, в то время как в Библии я читал только то, что было открыто святым и пророкам.
Евангелие от Иоанна переходило из рук в руки. Мне было трудно отказаться от него. Я думаю, что образованному человеку тюрьму перенести намного труднее, чем рабочему или крестьянину. Они часто находили в тюрьме более интересное общество, чем-то, что было у них раньше. Но человек, привыкший много читать, чувствовал себя в заключении как рыба, выброшенная на сушу.
Многие заучивали Евангелие наизусть. Каждый день мы беседовали об этом, но должны были тщательно продумать, кто из заключенных мог бы быть посвящен в нашу тайну. Евангелие от Иоанна помогало найти путь ко Иисусу. Среди тех, кто нашел его, был и профессор Попп. Жизнь в обществе христиан приблизила его к вере. Слова Иоанна были предназначены, чтобы завершить эту подготовку. Однако следовало преодолеть еще последнее препятствие.
"Я снова пробую молиться", - сказал профессор. - Но между произнесением православных формул, которые я выучил еще мальчиком, и прошением о милости Всевышнего, на которое я не имею никакого права, сказать можно немногое. Это как у короля из Гамлета: "Слова парят, а чувства книзу гнут".
Я ему рассказал о священнике, которого позвали к смертному одру одного старого человека. Он хотел сесть в кресло рядом с постелью, но старик попросил: "Пожалуйста, не садитесь туда". Священник достал стул, выслушал исповедь и преподал ему святое причастие. Старый человек снова ожил и сказал: "Я хотел бы вам рассказать историю этого кресла. Пятьдесят лет назад, когда я был молодым парнем, меня посетил старый пастор и спросил, привык ли я молиться. Я ответил: "Нет. У меня нет никого, кому бы я мог молиться. Даже когда я громко кричу, как только могу, меня не может услышать даже человек, который живет на следующем этаже; а как же может услышать меня Бог на небе?" "Тогда позволь быть только молитве, - ответил дружелюбно старый пастор. - Каждое утро в полном покое садись, поставив напротив себя другой стул. И представь себе, что Иисус Христос сидит напротив тебя, как Он делал во многих домах Палестины. Что бы ты сказал Ему?" "Если бы я был честным, я бы сказал, что не верю в Него", - ответил он. "Хорошо, - сказал пастор. - Это свидетельствует, по крайней мере, о том, о чем ты действительно думаешь. Ты бы мог продолжать это делать и дать Ему испытательный срок. Если Он существует, Он должен это доказать! Или, если ты не одобряешь Божественный способ управления миром, почему ты Ему об этом не скажешь? Ты будешь не первым, кто жалуется на это. Царь Давид и Иов также говорили Богу, что, по их мнению, Он несправедлив. А если у тебя есть желание, тогда сообщи о нем Иисусу. Поблагодари, если оно будет удовлетворено. Этот обмен мыслями возможен в молитве. Не говори бездумно набожных фраз. Говори то, что ты действительно думаешь".
Умирающий продолжал: "Хотя я и не верил в Христа, но я любил старого пастора. Из любви к нему я сел перед креслом и делал так, будто Христос сидел в нем. В течение нескольких дней это было только игрой, но потом я уже знал, что Он и в самом деле присутствовал.