- Ладно, но за то, что после войны у нас должен быть социализм, - за это я буду спорить с любым, хоть бы и до крови. Кто этого не понимает, тот или тупица, или сволочь. Что с тобой. Бацилла? Крутишься, будто у тебя под задницей стул горит. Не по носу тебе? - колюче спросил он.
- Да нет... то есть да, - испуганно залепетал толстяк. - Я с тобой совершенно согласен насчет социализма... Просто у меня живот болит.
Этот инцидент оставили без внимания, Милан только рукой махнул. С минуту он вслушивался в тишину, потом трескуче откашлялся н начал говорить. Удивил всех: то, что он предлагал, как это ни странно, было вполне законченно и необычайно трезво и продуманно. Быть может, здесь сказался какой-то опыт, хотя Милан о нем и словом не упомянул. Организация, система связи, все как можно проще. Многие группы провалились именно на сложной конспирации; чем меньше людей посвящено в дело, тем безопаснее. Их будет только пятеро. Первое условие: абсолютное молчание. Никому ни слова. Даже самым близким. Болтовня равнозначна предательству. А за предательство мыслимо одно лишь возмездие... Понятно? На заводе ограничить свои отношения до минимума, однако же так, чтобы не бросалось в глаза. Никаких письменных сношений, только устные. Регулярно собираться - иногда тут, а чаще у Павла. Можно у тебя? Можно. Система паролей. Их разработает Гонза. Разделение задач. Связным будет Бацилла, у них дома есть телефон, ему станем звонить, если случится что-нибудь исключительное, а его дело - как можно быстрее информировать остальных. Командир? Старший группы? Милан поразил товарищей, предложив, чтоб не было никакого командира. Нас мало, обо всех операциях будем договариваться совместно, решать простым большинством. Нейтральная точка зрения исключается. Ясно? Потом он предложил еще собираться для самообразования, это можно делать здесь. О чем говорить на таких собраниях? Обо всем! Будут обмениваться запрещенными книгами, обсуждать их, потому что надо объединиться и идейно, попросту говоря - политически. Мы не гангстеры и не анархисты.
Поначалу ребята не видели смысла в таких сборищах, но Милан так упорно настаивал, что в конце концов убедил всех.
- Имейте мужество сознаться, что в башке у вас дикая путаница! запальчиво кричал он. - Я не хвастаюсь, у меня дело обстоит не многим лучше. Ну, нахватался кое-чего, но ведь ясно же, на этом останавливаться нельзя! Вот передо мной мир, и если я хочу что-то такое делать в нем, должен же я хоть немного в нем разбираться! Нельзя отмахнуться от него, потому что он нас в покое не оставляет, хотим мы того или нет...
С этим должен был в конечном счете согласиться и Гонза. Что в самом деле знаем мы? Ни шиша! Коммунизм, социализм - под этими словами для него скрывались только общие и безнадежно путаные представления о добре и социальной справедливости. А дальше-то что? Где узнать что-нибудь толком? В книжках из публичной библиотеки? Чепуха! Где же взять те, настоящие? Раз как-то попала ему в руки одна такая; он бился над ней, продирался, как сквозь дремучий лес, сквозь сложные экономические выкладки, но ему не хватало соединительных звеньев, основ, в общем всего. Демократия, капитализм... Само собой, уже простая и вполне определенная ненависть к нацистам и безусловная симпатия к тем, кто бьет их в хвост и в гриву, не позволяли клюнуть на идиотские сплетни, извергаемые газетными писаками. Даже те, кто вынужден был выслушивать все эти гадости в гимназии и потом держать по ним экзамен перед немецкими инспекторами, - и те им не верили! Гонза вспомнил, как однажды пошли они всем классом на выставку с мнимо невинным названием: «Советский рай». От чудовищных экспонатов всех бросило в дрожь. Бациллу чуть не стошнило. Вот и пиши об этом сочинение для «немца»! Брр! Решающее большинство надело броню неверия, но были и исключения. Страшно, правда? А в трамвае Патка, одноклассник, оказал; «Если это правда хоть на одну десятую - благодарю покорно!» И был он совсем бледный. Не могли же вот так просто взять да из пальца высосать! Еще как могли! Все это штучки из арсенала колченогого пустобреха Геббельса. Пропаганда! Ребята не поверили и не хотели верить всем этим гнусностям о терроре в Советах, о варварстве на Востоке и о плутократах на Западе, о заговоре международного еврейства против арийской расы, во имя которой на всех фронтах проливает кровь героический вермахт. Гнусность, тупая клевета на тот мир, который приближается, и поверить в это значило авансом рехнуться и спрятать голову под крыло. Вранье! Тем более что, кажется, и взрослые-то не верят этому, Даже дед, а ведь он воевал против большевиков. Так что тут вроде порядок, только... Одно дело - вера, но ведь надо еще и самим все узнать, ощупать собственной мыслью, и тут Милан прав, хотя в общем-то он фанатик и в голове у него, пожалуй, путаница невероятная. Ррреволюция, грохочущая раскатистым «р»!
Послушай, как они перебивают друг друга, Милану приходится даже успокаивать их, хотя сам он пылает ярче всех!
А не мало нас? Может, прихватить еще, например, всех приличных ребят из цеха? Нет, для начала не надо. Там посмотрим. А кого-бы еще? Леоша? А, у него свои заботы с недостающими лампочками. Густа бешеный какой-то и обиженный на судьбу за то, что ростом не вышел: Богоуш? Нет, труслив больно, а фатер его, говорят, подписал какое-то сволочное воззвание Лиги против большевизма. Да, но Богоуш очень переживает, говорит, отца заставили подписать. Ни хрена не заставили. Но Богоуш ни при чем - он за отца не ответчик. Ну, так кого же? Никого! В том-то и выгода, что нас будет только пятеро, поймите же наконец, черт возьми, и никаких осложнений... Думаете, мы одни такие на заводе? Чепуха, спорить готов, что нет, все эти аварии не сами по себе получаются. Как бы установить связь с другими? А как ты это хочешь сделать? В газетах объявление дай, олух! Хватит трепаться, ребята, думайте! И к тому же, - добавил Милан, не стану я связываться ни с какими горе-патриотами: если не с левыми - так ни с кем! Ясно? Не то лучше брошу это дело. Ребята, не начинайте со ссоры! Сначала будем работать одни, на свой страх, а там увидим. Да, но что мы можем сделать? Пять человек и один пугач! А мы попробуем начать с малого. Потом все больше и больше. Вредить на каждом, шагу, тормозить производство. Воровать! А что? И листовки! Распространять по заводу, пусть люди знают, что фашиги не полные хозяева, что им объявлена подпольная война...
Войта предложил портить машины. В сборочном, на электростанции, короткие замыкания у сверлильных станков... А взрывчатка? Где возьмешь? Кажется, ее можно сделать самим. Кто разбирается в химии? Ладно, посмотрим! Дальше! Отомстить за Пишкота и сотни других! Правильно. Но как? Сделать налет на живодерку? Не сходите с ума, ребята! А если убить Заячью Губу и нагнать страху на всех веркшуцев? Пристрелить Каутце? Или директора-немца с его нацистским значком на лацкане? А чего ты этим добьешься? Кого еще прикончить? Может, самого Адольфа? А вот бы избить Жабу, напугать всех «колобков»... В этом что-то есть!
- Ну, хватит на сегодня, - сказал Милан, протирая глаза, которые щипало от дыма. - Гонза, да не кури ты все время эту гадость, сдохнуть можно!
Шаги в коридоре встревожили их. Где револьвер? Порядок. Павел сунул руку в карман, Гонза успел сгрести все газеты на край стола, Милан бросился к постели, за гитарой.
- Не подавайте виду, пойте.
Он провел пальцами по струнам, простыми аккордами нащупал меланхолический мотивчик. «Вот видишь, Маня, мы с тобой расстались...»
Вошел худощавый человек в куртке, вызывающе заляпанной красками; необычное, какое-то выдуманное лицо. Венчик спутанной бороды придавал ему оттенок исключительности. В нем было что-то от отрешенности Христа, если б в колючих глазах не засело озорство.
Вошедший ухмыльнулся:
- Вокальный квинтет или пакостные разговоры о бабах?
От слов его веяло пренебрежением к этим молокососам, хотя сам он был ненамного старше их.
- Это Лекса, ребята, - чуть ли не виноватым тоном проговорил Милан, он мог бы и не представлять брата, у них было что-то общее в чертах лица и одинаково раскатистое «р». - Лекса, это мои товарищи...
Они собрались было встать, подать руку Лексе, но, как выяснилось, он вовсе не желал утруждать себя проявлением интереса к пятерым козликам; прошел мимо них в соседнюю комнату и только на пороге обернулся к Милану, строго сказал:
- А ты в следующий раз не копайся в моих вещах, не то я тебя отсюда вышвырну, друг любезный!
В наступившей смущенной тишине слышно было, как Лекса посвистывает за дверью, у Милана был такой пристыженный вид, что и всех охватила неловкость. Он опять забренчал было на гитаре, но никто не подхватил напева. Гм... Вскоре художник появился тщательно причесанный, в стареньком вельветовом пиджаке; завязывая на ходу галстук, он снисходительно сказал:
- Через полчаса извольте убраться, лорды. Ко мне придут. Это и тебя касается, Милан, и предлагаю явиться не раньше полуночи. Итак, адье!
Дойдя до входной двери, он обернулся, окинул стол беглым взглядом и ни с того ни с сего, как бы догадавшись обо всем, бросил с усмешкой, показывая на покрасневшего Милана:
- Не советую связываться с ним... - Лекса очень понятным жестом постучал себя по лбу. - Он вас доведет до беды, оглянуться не успеете. Псих!
Хлопнула дверь, шаги, свист Лексы замерли в тишине этого странного дома, а за столом испортилось настроение. Будто ребят окатили ледяной водой.
Милан сидел понурив голову и кусал губы.
- Как... Как он догадался, ребята? - вертел головой Бацилла. - Мы еще и не начали, а уже все видно...
- Ничего не видно, - хмуро сказал Павел, стукнув по столу костяшками пальцев, - Случайность! Пошли дальше!
И вдруг как-то сразу оказалось, что им, собственно, не о чем больше говорить; воинственный восторг испарился, и сидели они тут мокрыми курицами, будто их застигли врасплох за ребячьим грехом. Гонза вертел в руках продавленный портсигар и отчаянно дымил.
- Вот воображала, - бросил он.
- Нет! - Милан поднял голову, медленно покачал ею. - Нет, ребята! Лекса хороший. Вы его не знаете. Он настоящий художник... хотя это пока никому не известно. Вы должны понять. Он озлоблен и мучается. А насчет меня... тут он прав, да! Я виноват... - Милан с мучительными усилиями выворачивал из себя признание, и голос его срывался от волнения. - Я его подвел один раз, не из трусости, просто глупый был. И он никогда этого не забывает, я знаю...
Слушать это самообвинение было просто невыносимо, хотя никто ничего не понимал. Опять он преувеличивает, - с неприятным чувством подумал Гонза. Видно, оба братца чокнутые немного. Черт знает, что там между ними происходит? А может, Милан бредит?
- ...но если вы думаете, что я и вас подведу... как Лекса сказал... Если вы хоть чуть-чуть сомневаетесь, ребята... Тогда я отойду от дела добровольно...
Да ладно уж! Гонза положил ему руку на плечо.
- Слушай, хватит молоть чепуху, понял?
- Если бы мы так думали, не сидели бы тут, - проговорил Павел.
Милан распрямился от этих слов мужественного доверия и обвел товарищей таким взглядом, будто к нему возвращалась вера в спасение.
- Ну и ладно. И хорошо, - уже спокойно прошептал он, поднимая голову, и снова загорелся. - Я ему докажу! - Он ударил кулаком себя по колену. - Докажу, что он во мне ошибается, ребята! Что он несправедлив! Он хороший, но несправедливый, вы сами видали, как он меня обидел. Он думает, что я никуда не годен... Всю жизнь он бросает это мне под ноги... И сбивает с ног... А я даже не знаю, за что! Завидует мне, что ли? Может, у меня дарование больше... А я страшно уважаю его за все, что он знает, и за то, что он не мещанин... Но я докажу ему, что и я не лыком шит... Что и на меня может положиться мировой пролетариат... даже если придется жизнь отдать...
- Иди ты в болото! - довольно грубо прекратил его излияния Павел. - Нам до всего этого дела нет, и пора уматывать отсюда.
- Еще бы! - язвительно подхватил Гонза, показывая через плечо большим пальцем на нары. - Тут работа предстоит. Живопись, она вдохновения требует...
- Знаете, ребята, - робко заговорил Бацилла, - мне пора домой. Меня ждут к ужину...
- Слыхали? - вдруг оживился Милан. - Ему пора домой! Вот будет он нужен где-то, а что он сделает? Домой побежит! Чтоб мамочка не волновалась. Хорошо же ты начинаешь, Бацилла.
- Я только сегодня, - с несчастным видом отбивался толстяк. - У нее сегодня как раз день рождения, и я обещал ей...
На него махнули рукой, попытались придумать еще что-нибудь, да ничего нового не приходило в голову. Гонза собрал вещи из свертка в бумагу и вызвался подробно изучить их дома. Павел, хмурясь, предложил все остальное обсудить в следующий раз. Как, где? Он сказал свой адрес и объяснил, как приходить, чтобы не внушить подозрения обитателям старого дома. Довольно и десятиминутного интервала, три раза стучать в дверь его чуланчика из коридора. Два удара сразу, третий - погодя: вот так!
- Решено?
Все решено. Но никто не вставал. Переглядывались растерянно, и казалось им немножко неестественным, что вот разойдутся они после такого волнующего заседания, буднично и незаметно, словно собирались перекинуться в картишки. И тот же Милан позаботился о том, чтобы этого не случилось.
- Не можем мы так разойтись, ребята, - провозгласил он с важным видом и, взяв с плиты бутылку недопитого молока, поставил ее на стол. - К сожалению, нет ничего приличного, чем бы запить, у меня есть только это. Но кто хочет глотнуть молока, еще осталось немного...
Он первым сделал глоток, за ним остальные: каждый отпил немножко этой синеватой протекторатной жидкости; все разыгрывалось в благоговейной тишине.
- Так, - удовлетворенно промолвил Милан, когда бутылку снова поставили на стол. - То, что мы тут говорили, может быть, просто слова, брошенные на ветер, но то, что мы собираемся делать, ужасно серьезно. Вопрос жизни и смерти. И прежде чем приняться за дело, надо нам как-то обязаться друг перед другом, что мы не подведем. И что тот, кто хоть как-то, пусть одной лишь болтовней, предаст своих товарищей по борьбе, - тот сам себя осудит и сознательно подчинится приговору остальных. Это главная заповедь всякой конспирации, друзья...