Он закурил и поднял глаза.
- Ну давай!
Павел не пошевелился, по-прежнему лицо его было в тени. Только заговорив, Гонза почувствовал какое-то облегчение. Он старался рассказывать как можно подробнее обо всем, что ему пришлось пережить, боясь упустить самую незначительную, пусть даже ничтожную мелочь; он опустил все относящееся к его личным чувствам, зато изложил свои соображения.
- Нужно все хорошенько продумать, ребята! Этот старикан, я его знаю, мы должны найти его и попробовать, что можно... Не знаю... Может, его кто-нибудь подослал и через него найдем нить. Что он там делает? Не знаю. Может, случайно услышал что-то, а может, и так сбрехнул - следует допустить и это. Нет, я не ослышался, в этом готов поклясться, хотя, признаюсь, я там совсем обалдел. Там знают обо всем, что мы до сих пор затевали.
Пепек Ржига. Факт. Нам надо повести дело иначе и быть осторожней, ребята, а то нас сцапают как пить дать! Твой нож, Войта, я сам видел, собственными глазами, в лапах Мертвяка...
Они слушали затаив дыхание, ошеломленные, волненье их достигло высшей точки, когда он передал им оскорбительный совет Башке. Они были явно задеты. Милан плюнул, Бацилла, выпучив глаза, заерзал на стуле. Страх снова овладел им. Господи! Какая скотина!
Они были задеты. От Гонзы не ускользнуло, что они с трудом подавляют свои чувства, но странно было, что никто его не перебивал; как будто они натянуто и строго молчат, заранее сговорившись предоставить ему самому запутаться в противоречивых соображениях и вопросах, на которые нет ответа. У него снова возникло леденящее чувство, что он перед судом. Вздор! Он отряхнул его и продолжал говорить, как граммофон, который забыли остановить. Допустим, они хотели сделать из него подсадного - термин, который он впервые услышал от Мелихара, - и накрыть через него весь «Орфей», а может, и еще кого... тех. о ком мы даже не знаем. Но ясно одно: кому-то, безусловно, про нас известно! Он привел веские доказательства. Мы не одни, кто-то постарался капнуть, причем кто-то с нашей стороны! Может быть, есть целая группа, связанная с высокими кругами, может, из руководства, с большими возможностями. Например, эти акты саботажа! Может, таких групп гораздо больше. Среди рабочих - кто знает? Надо любой ценой установить с ними связь, потому что одни мы ничего не добьемся и провалимся все поголовно.
Он кончил, скользнул взглядом по лицам товарищей и с замиранием сердца увидел, что они отводят глаза в сторону. Тут он взорвался:
- Да говорите же, черт побери! Что у вас - язык отсох?
Бацилла испуганно опустил голову на грудь, Милан харкнул в платок, Войта кусал губы, блуждая взглядом по стенам. «Орфей»! Так вот чем все кончается, и это после всех торжественных клятв! Возможно ли?
- Как будто я пришел не по тому адресу. Ну же, Павел! Войта! Неужели я не заслужил... Что случилось?
Павел, собравшись с духом, обратился ко всем:
- Кто хочет высказаться? Что же вы молчите?
Не получив ответа, он устремил из полумрака на ничего не понимающего Гонзу сочувственный взгляд и слабо махнул рукой.
- Нет... ничего особенного. Дело не в том, и нет смысла... - Он как-то странно запинался, будто каждое слово стоило ему мучительных усилий. Понимаешь... никто из нас против тебя лично ничего не имеет. Не может иметь. Мы верим, что ты держался молодцом. Если б ты проговорился, ни один из нас не сидел бы сейчас здесь. Этого никто у тебя не отнимает. Мы хотели тебя позвать, когда ты придешь в себя, и сказать тебе о нашем решении, но ты пришел сам... Ну что поделаешь? Оказалось, что ты нарушил главное обещание, которое мы дали друг другу в самом начале... и это... пойми...
- Обещание?
- Погоди, мы долго об этом толковали, поругались даже, но... Все, что ты нам сказал сейчас, мы учтем, но... - тут и Павел отвел глаза в сторону и слегка задохнулся, - но без тебя!
Кто-то прошел по галерее, половицы жалобно заскрипели. Все остановилось. Два слова звучали невыносимо долго, отдаваясь в четырех стенах; Милан выпустил коробочку из рук, она шлепнулась на стол - все, вздрогнув, обернулись. Стыд, темная печаль и сомнения.
- Значит... - хрипло вырвалось у Гонзы.
- Да. Так необходимо.
Приговор был вынесен, и все почувствовали какое-то облегчение; только осужденный не понимал. Рассматривал свои пальцы, потом снова стал бессмысленно шарить у себя в кармане, и Милан снова протянул ему свою коробочку. Гонза устремил на него неверящий взгляд, и пальцы у него так дрожали, что он не мог скрутить цигарку. Без тебя!..
- Вы что, ошалели, ребята?
- Нет, - возразил уже твердо Павел, выпрямившись.
- Но ведь я... я же правда ничего не выдал! Я не хвастаюсь!.. Не знаю, как было бы, если б меня прижали в гестапо, мне повезло, но клянусь вам, ребята... Мертвяку я ничего не сказал! Ничего! Поверьте мне! Ровно ничего! Подохнуть мне на этом месте, если вру!..
- Никто и не утверждает, что там...
- Так где же, черт побери? - воскликнул Гонза уже вне себя, но пристальный и словно неумолимый взгляд Павла лишил его уверенности.
- Ей. - Павел наклонил голову. - Я сам с ней говорил. Все ты ей про нас выболтал. Этого ты не станешь отрицать.
Удар был нанесен с неожиданной стороны. Свет лампочки резал глаза, по телу растекалась слабость. Да, этого он не отрицает. Это так. Они правы. Мелихар, Павел, Милан, все. Зачем я тогда рассказал ей? Сам не знаю. Они, конечно, думают - и в этом мне их не разубедить, - что мне захотелось похвастаться, блеснуть перед ней! Впрочем, разве это не так - пусть хоть отчасти? Да теперь уже все равно. Остается стиснуть зубы и уйти, как побитая собачонка.
Он встал, бледный, нагнулся, чтобы взять плащ, никто его не удерживал. Ждут, когда я испарюсь, пришло в голову, пока он одевался. Жаль. Он заметил расстроенный и сочувствующий взгляд Бациллы, этот жирный добряк с трудом сдерживал желание сказать ему что-нибудь утешительное; Павел сидел подавленный, полный отчаянья; но лицо Милана - лицо беспощадного судьи после приговора - заставило Гонзу заговорить.
- Мне нечего объяснять, - выдохнул он, с усилием выпрямляясь, - это было. Если б я мог, я взял бы обратно все, что сказал ей, хоть в этом-то поверьте мне, ребята. Я подчиняюсь вашему решению... Понимаю вас... Ну что ж! Но я прекрасно представляю себе, кто торжествовал по этому поводу, - закончил он, вперив взгляд в Милана.
- Оставь, - прервал его строго Павел. - Ты ошибаешься.
- Может быть. Но теперь это уже не имеет значения. Я не стану выклянчивать милости. - Он говорил, чувствуя, как слова беспомощно хлопают крыльями. Надеюсь, вы не думаете, что это она меня выдала! Вчера на Вацлавке забил фонтан нефти... Не верите? Но это куда правдоподобней. Я знаю, что мог бы сказать Милан, наизусть знаю. Личные чувства - в сторону! Может, он и прав со своей точки зрения, но это холодная, нечеловеческая правота, она для меня неприемлема. Я пошел на это добровольно, потому что до конца жизни не простил бы себе, что уклонился. Но... больше не могу! - Комок подкатил к горлу, он продолжал: - У меня нет никакого мировоззрения, как вот у Милана, и я этого не скрываю... никакого бога, никакой философии, я ни с кем и ни с чем не связан. У меня есть только она. И я не променяю ее ни на что, ни на какую фикцию будущего рая, в который я не очень-то верю, ни на какую идеологию. И ни на какое будущее! Без нее я никакого будущего даже не представляю. Мне наплевать на все. Я гордился «Орфеем»... но могу обойтись и без него. И не останусь одиноким. Не пожертвую ради этой глупости самым важным, что я нашел. Что я должен был сделать? Отказаться от нее? Нет, можете считать меня хоть скотиной... Тебе, Павел, я удивляюсь... Неужели ты не понимаешь...
- Нет, не понимаю! - Павел нервно взъерошил рукой свои светлые волосы. Этим не объяснишь, почему ты проболтался!
- Почему? Я и сам теперь не знаю. Но это уж все равно. Может быть, потому, что верю ей. Как самому себе. Может быть, более того - потому что не сумел что-то скрывать от самого близкого человека... потому что... это...
Довольно! Довольно! В глазах у него уже накипали слезы, и все в нем собиралось взорваться; он на ощупь искал ручку двери, чувствуя, что больше не в силах говорить.
Ему удалось бы уйти, если б Милан, все время сдержанно молчавший, не пригвоздил его к месту.
- Я одного не пойму. Если ты так ее любишь, то хоть поинтересовался бы, с кем она встречается... С кем таскается по ночам...
- Заткнись! - оборвал его Павел.
Поздно.
- Что ты сказал? - промолвил дрожащими губами Гонза. Новый удар и опять с неожиданной стороны - он зашатался под ним. Но тотчас словно оцепенел. Повтори!
Дрожь охватила его.
Милан успел только поднести руку к лицу для защиты.
- Зачем же я буду... Сам проверь, черт возьми!..
Он не договорил. Попробовал освободиться, оторвать пальцы, с судорожной силой вцепившиеся ему в горло. Гонза тряс его, поднял со стула, как тряпку.
- Говори! - хрипел Гонза у самого его лица. - Скажи еще раз, ты... скотина... я убью тебя, убью, если ты коснешься ее своей ядовитой слюной, ты, грязная крыса...
Только теперь все опомнились от неожиданности. Кинулись разнимать, вырвали Милана, который уже хрипел; шум, паденье стульев, сиплое дыханье отвратительной драки, в этом дьяволе не узнать было прежнего Гонзу, он обезумел, он убил бы, если б Павлу и Войте не удалось общими усилиями вырвать у него из рук совершенно обессилевшего Милана.
- Убью тебя, сволочь, пустите меня! Я убью его!
- Довольно! - сипел Павел, почти теряя самообладание и дрожа от гнева. Держите его, ребята! Тише ты!
Войте удалось завести Гонзе руки за спину, Павел толкнул Милана на стул и загородил его собой.