Киль, Германия. Декабрь 1938 года.
1
Молодой человек провел их по палубе.
— Вот здесь каюта старпома, там, дальше, кухня. Мы едим 5 раз в день, посменно. Здесь, в углу есть люк, — он взялся за ручку и дернул вверх, открылась лестница. — Когда все собираются на завтрак, начинается сущий бардак, но, вон там, есть люк на главную палубу. Впрочем, при непогоде он задраен. После вас.
Доминик посмотрел на Софию.
— Спускайся, милая.
Она кивнула, не выпуская большой палец изо рта. Она не вынимала его с тех пор, как ушла Мэгги.
Когда они спустились вниз, то оказались в длинном коридоре с металлическими стенами. Из комнаты рядом с ними шел жар и Доминик выяснил, в чём причина, когда проходил мимо. Он увидел мальчика, который закидывал лопатой в топку черную пыль.
— Это Жерар, — представил мальчишку матрос по имени Карл. — Из-за дыма он слегка заторможен, поэтому почти не разговаривает.
Жерар посмотрел на них и коротко кивнул. Карл продолжил путь, ведя гостей мимо кают экипажа. Матросы занимались самыми разными делами — спали, играли в карты, писали письма. Двое даже курили в углу, заполняя помещение клубами сизого дыма. На гостей никто не обратил внимания, хотя София довольно громко начала кашлять. Доминик взял её на руки и прижал к себе.
Он заметил многочисленные ящики с бананами, персиками и другими фруктами. В углу даже висела связка сосисок, вокруг которой роились мухи. Возле кроватей была сложена одежда и другие вещи. Матросы старались занять каждый сантиметр свободного пространства.
— Обычно команда спит здесь, — сказал Карл. — Все в одной комнате. Чтобы всем хватило места, люди спят на гамаках, каждый по отдельности, и это здорово. Не знаю как вы, но мне неприятно лежать рядом с другими, — он указал пальцем на металлическую дверь. — Вон та дверь ведет к нижней части палубы, там ремонтная мастерская. А здесь, — он указал на последние две двери, — кладовая. — Он открыл дверь и их взорам предстали ряды коробок и ящиков с продуктами. Карл запер эту дверь и открыл другую, за которой не было никаких коробок. Там был человек.
Когда дверь открылась, пленник поднялся, его длинные волосы колыхнулись. Одет он был в грязную и рваную одежду, но Доминик, всё равно, решил, что основной работой этого человека был интеллектуальный труд.
— Ари, — сказал мужчина, протягивая руку. — Ари Квинтус.
Доминик ответил на рукопожатие.
— А как зовут этих милых дам?
— Люсия.
— Жоффия, — ответила София, не вынимая палец изо рта.
— Дом, милый дом, — проговорил Карл. — Места для кровати нет, но соломы хватит на всех.
Доминик заглянул внутрь и с ужасом оглядел крохотное помещение. Эта комната была не больше склада, который они видели чуть раньше, с низкими потолками и без окон. Карл не мог оставить их здесь.
— Жизнь на борту судна трудна, — сказал молодой человек. — Нам всем тут несладко. Вам, наверное, придется труднее, чем остальным, но вы, по крайней мере, сможете выжить.
— Вы же не всерьез, — тихим голосом произнес Доминик.
В этот момент рядом оказался лейтенант Дитрих. Он стоял, держа руки за спиной, его форма выглядела заново выглаженной. Доминик удивился, как ему это удалось провернуть во время качки. Карл кивнул и вышел. Как бы он ни относился к гостям, дальнейшее его не касалось.
Харальд сунул голову в комнату.
— Заходите.
— Вы не сможете нас заставить.
— Могу и заставлю.
— Кто приказал?
— Я, разумеется. Пока мы в пути и команда работает, вы не будете им мешать, — он замолчал, над чем-то задумался и добавил: — К тому же, я вам не доверяю. У вас был трудный день и вы немного не в себе.
Доминик был, отнюдь, не храбрецом, но он взбунтовался. Его лоб покрылся испариной.
— Трудный день, говорите? Вы, хоть, представляете, что с нами сделали? У девочек отняли мать, а у меня жену! Именно вы разлучили нас и теперь говорите, что у нас был трудный день?
Харальд слушал его с могильным спокойствием.
— В данный момент ваша жена сидит на заднем сидении комфортабельного автомобиля, который направляется в ваш родной город. Вам не о чем беспокоиться.
— А девочки? Стоит ли мне беспокоиться за них, запертых в этой мрачной коробке, которую вы зовете каютой? Без матери!
— Я могу вас связать и держать так до прибытия в порт, господин Камински. Говорите, пожалуйста, тише.
— Нет, не буду!
София потянула его за рукав.
— Папа. Папочка, пожалуйста, не кричи, — сказала она.
Он посмотрел вниз. Один лишь взгляд на неё сбил его с толку.
— Через час вам принесут еду и воду, — сказал Харальд. — Это всё, что я могу сделать.
— Неприятности, господин лейтенант?
Из полумрака появился высокий солдат, по имени Ян. Чтобы перемещаться по коридорам судна, ему пришлось согнуться, но даже в таком виде, он излучал угрозу. Задачей Яна было ломать любое сопротивление и Доминик не имел никакого желания вступать с ним в схватку в ограниченном пространстве.
Доминик издал протяжный вздох и повернулся к пленнику.
— Господин Ари, разрешите пройти.
Мужчина шагнул в сторону.
— Господин лейтенант, — заговорил он, когда Доминик с детьми прошли внутрь. — Я понимаю, что вам нужно возвращаться к служебным делам, но я хочу попросить об услуге. Небольшой, но очень важной.
— Я здесь не за тем, чтобы оказывать услуги, господин Квинтус.
— Я… — мужчина говорил очень быстро. — Я здесь уже довольно долго… и мне… мне нужно в туалет, — он заговорил тише. — Всего несколько минут.
— Это исключено, господин Квинтус.
— Умоляю вас! Эти люди очень милы и приветливы. К тому же, здесь дети. И я бы не хотел… делать этого при них. Прошу, я быстро. Я даже в гальюн не пойду, могу всё сделать через фальшборт. Можете поставить охрану, если хотите! Только не вынуждайте меня делать это здесь. Пожалуйста.
Харальд задумался, затем помотал головой.
— Нет, господин Квинтус. Придется терпеть, — он развернулся и взялся за дверь.
— Вы гад, — внезапно произнесла Люсия. Всё время она молчала. В её голосе звучала такая злость, какой Доминик за ней раньше не замечал.
Впервые Харальд выглядел почти расстроенным. Он закрыл дверь и запер её на замок. Доминик слышал, как по ту сторону вращается запорный механизм и понял, что выбраться отсюда у них не получится. Если судно начнет тонуть или загорится, они обречены. Если погибнет команда, они умрут от голода. Если этот человек, Ари, окажется каким-нибудь сумасшедшим, он может убить их во сне. Харальд прав, этот день, действительно, трудный.
Доминик оперся спиной о дальнюю стену и позволил себе упасть на пол. София уселась слева от него, а Люсия справа. Обе крепко прижались к отцу.
Ари уселся у стены напротив.
— Простите. Эти люди не отличаются теплотой и пониманием.
— Как долго вы здесь находитесь?
— С самого утра. Весь день провел в машине. Мне завязали глаза, так что, я даже не знаю, где мы находимся.
— Мы в Киле.
— О, значит, это объясняет перемены погоды. Днем заходил капитан и представился. Это был единственный человек, с которым я разговаривал за всё это время. Я искренне прошу прощения. У меня и так больной живот, а я тут уже так долго, что стало только хуже.
— Не нужно извиняться. Мы все здесь не по своей воле.
— Мне жарко, папа, — внезапно сказала София и скинула пальто.
Ари улыбнулся.
— Жаль, здесь нет окна. Полагаю, время от времени, сюда будет проникать морская вода, но я лично смогу это пережить.
Доминик помог дочерям устроиться поудобнее, затем сам снял пальто и ослабил галстук. Становилось, действительно, жарко. Его удивил контраст с холодной палубой снаружи, но он пришел к выводу, что в данном случае, всему виной близость к кочегарке и ограниченность пространства. София тихо кашлянула и он прижал её ближе к себе.
— Мне не нравится этот человек, — сказала Люсия.
— Какой? Офицер?
— Тот, которого я назвала гадом. Прости, папочка. Я совсем не хотела ругаться.
— Он и есть гад.
— Я скучаю по маме.
— Я тоже, но мы ничего не можем поделать. Придется играть по его правилам.
— Верное решение, — отозвался Ари. — Я знаю этих людей. У них Грандиозные Планы. Именно так, с большой буквы "Г". После Великой войны До начала Второй мировой войны, Первая мировая в западной историографии называлась Великой войной. солдаты подавлены и готовы делать всё ради короля или страны. Мне жаль людей, вроде Дитриха. Они не понимают, что сейчас находятся под влиянием той же пропаганды, что и их отцы 20 лет назад.
— Вы воевали? — спросил Доминик.
— Нет, я был женат и занимался преподаванием. Слава богу, меня не призвали. Но сомневаюсь, что это может сыграть какую-то роль в моем нынешнем положении. Я готов отдать жизнь за Германию и, если Фюрер решил, что в данном положении от меня толку больше, то так тому и быть!
— Думаете, ему есть дело до таких, как мы?
Ари задумался.
— Трудно сказать. Гестапо последние годы играет в очень странные игры. К тому же, когда я был ребенком, их не существовало.
— Жестокость обычных людей бывает безгранична, — сказал Доминик. — Мою жену… — но он не закончил.
— Простите, — сказал Ари, глядя в пол.
— Я не понимаю, почему именно мы. Не понимаю, почему они так прицепились к нашей скромной семье. Мы же — никто.
— Я пытался разузнать. Когда на пороге моей лаборатории появились люди в черных плащах, я оказался настолько глуп, что решил, будто они ищут кого-то другого! Кого-то другого! Только представьте! Прежде чем осознать свою ошибку, мне накинули на голову мешок и сунули в машину. Меня привезли сюда в том, что было тогда на мне и всё. И, вот, я сижу здесь и жду ответов.
Раздался звук, похожий на гром и Доминик подскочил. Он подумал, что началась гроза, но София хихикнула и он понял, что это Ари пустил газы.
— Прошу прощения, — виновато произнес Ари, держась за живот.
— Чем вы занимались, Ари? — спросил Доминик.
— Я работал статистиком. Математическая физика, — поправился он. — Официально, я преподаю в университете имени Гумбольдта, но с тех пор, как партия взяла все школы под свой контроль, я много путешествую. Последней моей работой были исследования в Осло линейных ускорителей частиц. Но вам, наверное, это неинтересно. А чем занимались вы? Преподавали? Простите, но вы выглядите, как учитель.
— Я биохимик, — сказал он, глядя на Ари. Услышанное встревожило его. Конечно, можно было списать на совпадение, что Гестапо одновременно захватило двух ученых, но он в этом сомневался. — Мне интересно, чем вы занимаетесь. Расскажите поподробнее.
— Конечно! — воскликнул Ари, затем его лицо исказилось. Из его живота раздался урчащий звук. — Оооо… боюсь, я не могу уже терпеть, — он обхватил живот обеими руками и пополз в сторону стоявшего в углу ведра. Иногда он останавливался, будто, в сомнениях, затем продолжал свой путь. — Простите, ребята! Не могу терпеть, — выкрикнул он.
— Эм…
— Отвратительно, — произнес Ари, бесцеремонно стягивая штаны. Прежде чем Доминик смог прикрыть девочкам глаза, перед его лицом возникла волосатая задница. Люсия замерла, а София выглядела смущенной.
— Минутку, Ари, — сказал Доминик и отвернул дочерей лицами в угол. — Будем благоразумны, девочки. Не станем смущать человека.
— Какая гадость! — воскликнула Люсия. Она выглядела болезненно бледной.
София прошептала так, будто бы надеялась, что Ари не услышит:
— Что он делает, папа?
Ари издал ещё один урчащий звук и в ведре раздался всплеск. Всё это сопровождалось стонами самого Ари.
Доминик, чьи щёки залила краска, начал смеяться. Сначала тихо, затем всё громче и громче.
— Думаю… думаю, дорогая, он пытается завести машину. Такую, старой модели, с ключом спереди.
— Эй, я тут пытаюсь сосредоточиться! — крикнул Ари, его желудок не переставал урчать. Снова раздался шум и в ведре опять раздался всплеск.
— Нет, не так, — сказал Доминик. — Это самолет пролетает над нами и сбрасывает на нас бомбы.
София, которая до этого держала отца за руку, выпустила её и начала смеяться. Он не слышал её смеха несколько дней и этот смех оказался заразительным. Вскоре и Люсия присоединилась к сестре.
— А мне кажется, что это бегемот умирает, — сказала она сквозь смех. — Большой такой, как тот, которого мы видели в зоопарке.
Из глаз Доминика полились слезы, на этот раз от смеха. От хохота он едва мог говорить.
— Ари, здесь начинает пахнуть мертвым бегемотом!
— Прекратите! — воскликнул Ари. Затем в спину Доминику попал кусок хлеба. — Вот вам, за то, что не соблюдаете правила приличия!
Все призывы Ари к тишине потонули в очередном грохоте. Они стали невольными слушателями целой череды взрывов.
— Ари, я не знал, что вы играете на тромбоне! — сказал Доминик сквозь этот грохот.
От смеха они упали на пол и Доминику пришлось приложить усилие, чтобы девочки случайно не обернулись. В конце концов, подумал он, пока они вместе с ним, всё не так уж плохо.
2
— Думаете, они строят какое-то оружие? — спросил Ари, когда девочки уснули.
В прошлом году Ари опубликовал теорию — всего лишь, теорию — о возможности образования термодиффузии при расщеплении урана и Доминику стало стыдно, что он ничего об этом не слышал. Разумеется, он слышал об учителе Ари, великом физике Максе Планке. Было ясно, что Ари являлся одним из его последователей.
Доминик вздохнул.
— Всё равно, ничего не ясно. Я биохимик, а не физик. Если они хотят собрать бомбу, им нужен ваш учитель, а не я.
— А что, если они разрабатывают химическое оружие? Или биологическое?
Он согласился, что такое возможно, хотя предпочитал об этом не думать. Всего несколько часов назад его жизнь рухнула, и голову занимали совсем другие мысли.
Их диалог прервал судовой кок Бёрк и Доминик оказался избавлен от необходимости отвечать. В маленькую комнату вошел потный здоровяк. Доминик был настолько удивлен, что не сразу заметил, что дверь во внешний мир оказалась открыта нараспашку. Затем поймал себя на совершенно очевидной мысли: даже если они справятся с Бёрком, куда им идти? Вокруг море, они были не только пленниками Республики, но и воды.
— София, Люсия, просыпайтесь, — сказал он. — Еда.
Ари решил узнать у него о последних новостях, но Бёрк грубо ответил:
— Не твоё, блядь, дело, — и Ари замолчал. Он задрожал и Доминик улыбнулся. Он понял, что Ари нравится ему. Он казался ему одним из тех социально дезадаптированных ученых, не способных на какой-либо обман или подлость. Доминик решил, что если и находиться с кем-то взаперти, то лучше, пусть это будет кто-нибудь вроде него.
— Ешьте, Ари.
Они поели, ещё некоторое время поговорили и заснули. Так и тянулись долгие часы — они ходили по камере, разминали ноги и спали. Пользовались ведром, играли в словесные игры и спали всё больше и больше. В какой-то момент, Доминик сунул руку в карман за часами, но вспомнил, что их изъял толстый гестаповец.
Думаете, они строят какое-то оружие?
Сидя во тьме, Доминик мысленно вернулся к этому вопросу. Вот к этому, значит, привели все его годы научной деятельности? Как преподаватель он, прежде, не задавался такими вопросами, равно, как он считал, и университет. Конечно, где-то на планете оставались места, где не думали о войне. Но тут он вспомнил о своих ежеутренних прогулках. Он вспомнил, что последние два года по пути на работу проходил мимо памятника 76-му пехотному полку. Это уродливое сооружение кубической формы возвышалось посреди живописного парка в университетском городке Гамбурга. Оно представляло собой скульптуру из группы солдат, двигавшихся строем друг за другом по кругу. Создатели этого памятника хотели отобразить гордость и славу солдат, но их круговое движение уничтожало всю заложенную метафору на корню.
Вот, во что превратилась эта страна.
Думаете, они строят…
Раздался стук в дверь и Доминик подскочил, гадая, сколько же времени он провел, сидя в полной тишине. Через мгновение в дверном проеме появилась фигура. Человек обеими руками держался за косяки двери и, казалось, что он был пьян или страдал от морской болезни. Но, судя по тому, что весь экипаж состоял из опытных моряков, Доминик предположил, что вероятнее всего первое.
— Ты понимаешь, что это моё судно, парень? — сказал человек. — Эй, я к тебе обращаюсь!
— Да, — ответил смущенный Доминик.
Человек кивнул.
— Точно, бля. Я капитан. Капитан Генрих фон Унгер и это моё судно. И никто мне тут не указ. Ты это понимаешь?
— Да, разумеется.
Капитан взглянул на Ари.
— А ты?
— Да, — нервно кивнул тот.
— Отлично. Тогда берите детей и за мной.
3
Вскоре Доминик оказался на верхней палубе, снова лицом к лицу с Дитрихом. Оказалось, что лейтенант был способен не только отнимать, но и давать. По настоянию капитана, Доминику с дочерьми было разрешено дважды в день выходить наружу на прогулку. И хоть напряжение не покидало его, в глубине души Доминик немного успокоился. В первую очередь, его успокаивала мысль, что лейтенант согласился с требованием Генриха.
На какое-то время его опьянило чувство воображаемой свободы.