ХАРУКИ МУРАКАМИ
ХРОНИКИ ЗАВОДНОЙ ПТИЦЫ
ОТ ПЕРЕВОДЧИКА
Харуки Мураками принадлежит к так называемому пост-послевоенному поколению японских писателей, появившихся на свет, когда ощущения трагедии второй мировой войны уже начали терять свою первоначальную остроту. Он родился в 1949 году и детские и юношеские годы провел в Кобэ, крупном портовом городе. Первыми "университетами" будущего писателя стали бесчисленные книжные лавочки, где он впервые приобщился к западной культуре. В роли ее носителей выступали моряки заходивших в Кобэ американских судов, которые тюками сдавали прочитанные бестселлеры местным букинистам. Так началось знакомство Мураками с американской литературой, сыгравшей большую роль в жизни писателя и оказавшей впоследствии огромное влияние на его творчество.
Мураками окончил литературный факультет знаменитого в Японии университета Васэда, где специализировался на изучении классической греческой драмы. Учебой, по его собственному признанию, он интересовался мало и куда больше внимания уделял богатейшей коллекции киносценариев, собранной в театральном музее Васэды. Его первое крупное произведение - "Слушай песню ветра" появилось в 1979 году и сразу завоевало литературную премию "Гундзо", которую в Японии вручают молодым авторам. Имя Мураками быстро стало символом успеха. Пик популярности писателя пришелся на конец 80-х - первую половину 90-х, когда его книги выходили миллионными тиражами.
Один из мэтров японской литературы, лауреат Нобелевской премии Кэндзабуро Оэ причисляет Мураками к "интеллектуальным писателям", называя его продолжателем литературных традиций, заложенных на рубеже XIX-XX вв. Нацумэ Сосэки. Мураками смог добиться того, что не удавалось его предшественникам, привлечь к своим книгам массового и заинтересованного читателя.
За Мураками прочно закрепилась репутация "самого неяпонского японского писателя". Он формировался в "мультикультурной" среде, много жил за границей в США и Европе. В его текстах читатель не найдет дзэнских реминисценций Кавабаты или тоски Мисимы о "великой Японии". Герои Мураками живут в Японии наших дней - стране, которой удалось добиться удивительного культурного симбиоза вековых национальных традиций и масс-культуры со всеми ее атрибутами, импортируемыми из-за океана. Истории, о которых писатель рассказывает в своих книгах, запросто могли произойти где-нибудь в Нью-Джерси или Вермонте.
Неудивительно поэтому, что Мураками - один из самых почитаемых японских авторов в США, где за его творчеством пристально наблюдают специалисты книжного рынка. Анонсы его новых книг появляются в каталогах американских издательств задолго до того, как они выходят в Японии, и переводчики интенсивно работают, чтобы свести к минимуму время, разделяющее публикацию оригинала и перевода.
Мураками добился успеха, о котором можно только мечтать. Его книги востребованы, они переведены на четырнадцать языков. Лауреат многих литературных премий, в том числе престижной премии "Иомиури", которая присуждалась таким всемирно известным авторам, как Мисима, Кобо Абэ, Кэндзабуро Оэ, писатель необыкновенно плодотворно работает не только как романист, но и как мастер рассказа, публицист, переводчик Раймонда Карвера, Скотта Фитцджеральда, Джона Ирвинга и других американских писателей.
В России в 90-х годах вышел его роман "Охота на овец".
Несмотря на стойкую приверженность американской литературе, любимый писатель Мураками - Достоевский. "Братьев Карамазовых" он называет "абсолютным романом" - романом, где есть все, о чем хочется сказать писателю и что хочется узнать читателю. Шагом к "эталону Достоевского" Мураками считает свои "Хроники Заводной Птицы", над которыми он работал четыре года.
Рассуждая о смысле писательства, Мураками в одном из интервью сказал: "Рассказывание историй лечит. Если ты способен рассказать хорошую историю, ты можешь исцелиться. "Хроники Заводной Птицы" - это собрание историй, рассказанных разными персонажами. Они рассказывают и тем самым исцеляют друг друга. Роман - это книга исцеления. Я думаю, рассказывание хороших историй это проявление любви. Наверное, поэтому я и пишу книги. Я хочу исцелиться".
Попробуем и мы исцелиться вместе с автором "Хроник Заводной Птицы".
Иван ЛОГАЧЕВ
--------------------------------------------------------------------------
----
КНИГА ПЕРВАЯ:
<СОРОКА-ВОРОВКА>
июнь-июль 1984 г.
I.
Заводная птица во вторник
Шесть пальцев и четыре груди
Когда зазвонил телефон, я был на кухне и варил в кастрюле спагетти, насвистывая увертюру из "Сороки-воровки" Россини, которую передавали по FM. Самая подходящая музыка для приготовления спагетти.
Я думал проигнорировать звонок - спагетти были почти готовы, и Клаудио Аббадо подводил Лондонский симфонический оркестр к музыкальной кульминации. Впрочем, мне все-таки пришлось сдаться. Это мог быть кто-нибудь из знакомых по поводу новой работы. Я убавил огонь на плите, прошел в гостиную и поднял трубку.
- Дай мне десять минут, - вдруг проговорила женщина на другом конце провода.
У меня довольно хорошая память на голоса, но этот был мне незнаком.
- Извините? Кого вам нужно? - спросил я вежливо.
- Тебя, конечно. Дай мне десять минут. Это все, что нам нужно, чтобы понять друг друга. - Ее голос был низким и мягким и в то же время каким-то тусклым.
- Понять друг друга?
- Я имею в виду чувства.
Я заглянул на кухню. Спагетти кипели вовсю - из кастрюли поднимался белый пар. Аббадо продолжал дирижировать "Сорокой-воровкой".
- Извините, но я сейчас как раз готовлю спагетти. Не могли бы вы перезвонить позже?
- Спагетти?! - изумленным тоном проговорила женщина. - Ты в пол-одиннадцатого утра варишь спагетти?
- Ну, это тебя не касается. - Я слегка обозлился и перешел на "ты". - Мое дело, что мне есть и когда.
- Верно, пожалуй. Хорошо, я перезвоню, - сказала она. Ее голос стал глухим и невыразительным. Удивительно, как легкая смена настроения влияет на оттенки человеческого голоса.
- Подожди минуту, - сказал я, не дав ей положить трубку. - Если ты хочешь что-нибудь продать, это бесполезное дело. Я безработный и купить ничего не могу.
- Не беспокойся. Я знаю.
- Знаешь? Что ты знаешь?
- Что ты не работаешь. Мне это известно. Беги скорее, доваривай свои драгоценные спагетти.
- Послушай! Ты вообще: - Связь оборвалась, остановив меня на полуслове. Оборвалась как-то слишком резко.
В оцепенении я глазел на зажатую в руке телефонную трубку, пока не вспомнил про спагетти. Вернувшись на кухню, выключил газ и вывалил содержимое кастрюли в дуршлаг. Из-за этого звонка спагетти получились мягче, чем положено, но это было не смертельно. Я стал есть - и думать.
"Понять друг друга? - повторял я, поглощая спагетти. - Понять чувства друг друга за десять минут?" О чем это она? Может быть, просто кто-то решил пошутить. Или какой-нибудь новый трюк торговых агентов. В любом случае ко мне это не имело никакого отношения.
Я вновь устроился в гостиной на диване с взятым из библиотеки романом, время от времени поглядывая на телефон. Что мы должны были понять друг о друге за десять минут? Что два человека способны узнать друг о друге за десять минут? Подумать только: эта женщина, похоже, чертовски уверена в этих десяти минутах - это первое, что слетело у нее с языка. Как будто девять минут - это слишком мало, а одиннадцать - чересчур много. Какая точность! Совсем как при варке спагетти.
Читать больше не хотелось, и я решил погладить рубашки. Я всегда этим занимаюсь, когда пребываю в расстроенных чувствах. Старая привычка. Эту операцию я строго разбиваю на двенадцать этапов - начинаю с внутренней стороны воротничка и заканчиваю манжетой на левом рукаве. Порядок всегда один и тот же, и я отсчитываю для себя каждый этап. Иначе толку не будет.
Я выгладил три рубашки, проверил, не осталось ли складок, и развесил их. Как только я выключил утюг и убрал его в шкаф вме-сте с гладильной доской, в голове у меня заметно прояснилось.
Я двинулся на кухню, чтобы налить стакан воды, и тут опять за-звонил телефон. Чуть поколебавшись, я решил все-таки поднять трубку. Если это та же женщина, я скажу, что глажу, и закончу разговор.
Это оказалась Кумико. Часы показывали полдвенадцатого.
- Как дела? - спросила она.
- Прекрасно, - ответил я.