По какой-то непонятной причине я не мог прервать разговор. Что-то в голосе этой женщины притягивало мое внимание.
- Ну, хорошо. Но только десять минут.
- Теперь мы сможем понять друг друга, - произнесла она тихо. Я почувствовал, как она удобнее устроилась на стуле и положила ногу на ногу.
- Интересно, - сказал я, - почему именно десять минут?
- Десять минут: Может оказаться, что это дольше, чем ты думаешь.
- Ты уверена, что знаешь меня?
- Конечно. Мы много раз встречались.
- Когда? Где?
- Неважно, где и когда, - сказала она. - Если в это углубляться, десяти минут не хватит. Важно время, в котором мы сейчас. Настоящее. Ты не согласен?
- Может, и так. Но я хотел бы убедиться, что ты меня знаешь.
- Какие тебе нужны доказательства?
- Например, сколько мне лет?
- Тридцать, - немедленно ответила она. - Тридцать лет и два месяца. Достаточно?
Это меня сразило. Эта женщина действительно меня знала, но я совершенно не помнил ее голоса.
- Теперь твоя очередь, - сказала она обольстительным голосом. - Попробуй вообразить меня. По голосу. Представь, какая я. Сколько мне лет. Где я сейчас. Как одета. Ну, давай же.
- Понятия не имею.
- Давай же. Напрягись.
Я взглянул на часы. Прошла только минута и пять секунд.
- Абсолютно не представляю, - снова сказал я.
- Давай я тебе помогу. Я - в постели. Только что из душа, и на мне ничего нет.
Замечательно! Секс по телефону.
- Или ты предпочитаешь, чтобы я надела что-нибудь? Что-нибудь кружевное. Или чулки. На тебя это подействует?
- Послушай! Мне дела до этого нет. Делай, что хочешь. Можешь надеть что-нибудь. А хочешь - валяй голышом. Извини, но такие телефонные игры меня не интересуют. У меня масса дел и:
- Десять минут. Ты же не умрешь, если потратишь на меня десять минут? Ответь только на мой вопрос. Ты хочешь, чтобы я была голая, или мне надеть что-нибудь? У меня много разных вещичек. Черное кружевное белье:
- Давай нагишом.
- Что ж, хорошо. Ты хочешь, чтобы я оставалась голой?
- Голой так голой. Согласен. - Прошло четыре минуты.
- Волосы у меня на лобке еще мокрые, - продолжала она. - Я еще не обсохла как следует. О-о! Как у меня там влажно! Тепло и очень влажно. Волосы такие мягкие. Черные и изумительно мягкие. Хочешь погладить?
- Послушай, ты, конечно, извини, но:
- И ниже. Еще ниже. Там тоже так тепло. Совсем как подогретый крем. Очень тепло. М-м-м. В какой сейчас я позе, как ты думаешь? Правое колено приподнято, левая нога отведена в сторону. Как стрелки часов, когда они показывают 10.05.
По ее голосу я понимал, что она не притворятся. Она действительно раскинула ноги на 10.05; ее лоно было мягким и сочилось влагой.
- Потрогай губки. М-е-едленно. А теперь раскрой их. Вот так. М-е-едленно, м-е-едленно. Пусть твои пальцы ласкают их. Вот так! Очень м-е-едленно. А теперь коснись другой рукой моей левой груди. Поиграй с ней. Поласкай. Веди руку выше. Сожми легонько сосок. Еще раз. Еще. И еще. Я сейчас кончу.
Ни слова не говоря, я положил трубку. Вытянувшись на диване, уставился на настольные часы и глубоко вздохнул. Разговор продолжался минут пять-шесть.
Через десять минут телефон зазвонил снова, но на этот раз я не притронулся к трубке. Прозвонив пятнадцать раз, аппарат смолк, и в комнате наступила глубокая, холодная тишина.
Без чего-то два я перелез через стену в нашем дворе и оказался на дорожке. Мы так ее называли, хотя это не была "дорожка" в прямом смысле. Наверное, нет слова, которым можно обозначить, что это было. К "дорогам" оно точно не имело отношения. У дороги есть начало и конец, она вас приведет куда положено, если вы по ней пойдете. Но у нашей дорожки не было ни начала, ни конца, ни входа, ни выхода. С обеих сторон она заканчивалась тупиком. Ее даже тупиком нельзя было назвать: у тупика хотя бы имеется вход. Люди в округе для удобства называли это просто дорожкой. Длиною метров в триста, она пролегала между задними дворами "обнимающих" ее домов. Ширина была около метра, и в нескольких местах приходилось перебираться через преграды в виде торчащих на пути изгородей и брошенных хозяевами вещей.
Говорили - об этом я слышал от моего дяди, который почти задаром снял для нас здесь дом, - что когда-то дорожка имела два конца и была кратчайшим путем между двумя улицами. Но в годы бурного развития экономики на свободных участках выросли новые постройки, которые сжимали этот проход, пока он не превратился в неширокую дорожку. Людям не нравилось, что посторонние ходили прямо у них под окнами или на заднем дворе, поэтому скоро один конец дорожки был заблокирован или, скорее, отгорожен скромным заборчиком. А через некоторое время некий местный житель решил расширить свой сад и наглухо запечатал этот конец стеной из блоков. Как будто в ответ, на противоположном конце вырос барьер из колючей проволоки, через который не могли пробраться даже собаки. Соседи не жаловались - никто уже почти не пользовался этим проходом, и они были довольны, что появилась дополнительная защита от злоумышленников. В конце концов проход, напоминавший заброшенный, неиспользуемый канал, стал играть роль буферной зоны между двумя рядами домов. В разросшихся зарослях сорняков пауки повсюду развесили свою клейкую паутину.
И что это вдруг жена зачастила туда? Сам я от силы раза два наведывался на эту дорожку, да и Кумико всегда боялась пауков. Но какого черта! Если она сказала, что надо пройтись по дорожке и поискать кота, значит, надо поискать. В любом случае гораздо лучше пройтись по улице, чем сидеть дома и ждать, когда зазвонит телефон.
Необычайно яркий солнечный свет раннего лета испещрил дорожку темными пятнами теней, которые отбрасывали распростертые у меня над головой ветви деревьев. Ветви замерли в полном безветрии, и, казалось, теням суждено навеки впечататься в дорожку. Ни один звук не проникал в это место. Мне чудилось, что я слышу, как дышат травинки под лучами солнца. В небе дрейфовала кучка мелких облаков. Их четкие и аккуратные контуры напоминали облака со средневековых гравюр. Окружающее воспринималось с такой пугающей ясностью, что мое собственное тело казалось зыбким, безграничным, текучим: и очень горячим.
На мне была футболка, тонкие хлопчатобумажные брюки и теннисные туфли, но я чувствовал, как под летним солнцем подмышки и грудь стали покрываться тонким слоем пота. Как раз в то утро я достал футболку и брюки из коробки, набитой летними вещами, поэтому в нос бил резкий запах нафталина.
Дома, мимо которых я проходил, четко делились на две категории: более старые и построенные не так давно. Новые, как правило, были меньше по размеру, и участки здесь были скромнее. Концы закрепленных там длинных палок, на которых сушилось белье, торчали поперек дорожки, и временами мне приходилось прокладывать себе дорогу через завесы из полотенец, рубашек и простыней. Откуда-то отчетливо доносились звуки работающего телевизора, спускаемой в туалете воды, запах готовящегося карри.
Старые дома, напротив, почти не подавали признаков жизни. Вдоль заборов, отделявших их от дорожки, стояли живые изгороди из хорошо ухоженных кустарников, сквозь которые виднелись причесанные сады.
В углу одного сада стояла бурая и высохшая новогодняя елка. Другой участок был превращен в свалку всех мыслимых игрушек; похоже, их оставили несколько поколений детей. Там валялись трехколесные велосипеды и накидные кольца, пластмассовые мечи и резиновые мячики, куклы-черепашки и маленькие бейсбольные биты. В третьем саду висело баскетбольное кольцо, в еще одном на газоне стояли замечательные дачные стулья и керамический столик. Стулья, первоначально белого цвета, были покрыты таким слоем грязи, будто ими не пользовались уже несколько месяцев, а может быть, и лет. Стол был усыпан прибитыми дождем лиловыми лепестками магнолии.
Сквозь заключенную в алюминиевый каркас стеклянную дверь одного из домов хорошо была видна обстановка жилой комнаты. Кожаный диван и кресла, большой телевизор, буфет (на котором расположились аквариум с тропическими рыбками и два каких-то кубка) и торшер. Комната выглядела как декорация к телеспектаклю. Еще в одном саду стояла огромная собачья конура с дверцей настежь - собаки в ней не было. Металлическая сетка, прикрывающая дверцу, вздулась, как шар, как будто обитатель конуры на протяжении нескольких месяцев прислонялся к ней изнутри всем телом.
Пустовавший дом, о котором говорила Кумико, стоял как раз за участком с собачьей конурой. Сразу было видно, что там никто не живет, причем уже довольно давно. Это было сравнительно новое двухэтажное здание, однако его закрытые деревянные ставни сильно обветшали, а на металлической окантовке окон второго этажа выступила ржавчина. В небольшом, хорошо спланированном саду действительно стояла каменная статуя раскинувшей крылья птицы. Она возвышалась на величественном постаменте, в окружении буйно разросшихся сорняков. Длинные ветки золотарника1 почти касались ног птицы. Птица - я понятия не имел, к какому виду пернатых она относилась, - расправила крылья, как будто хотела поскорее вырваться из этого малоприятного местечка. Кроме этой статуи, никаких других украшений в саду не было. У стены дома стояли один на другом несколько видавших виды пластмассовых стульев. Рядом неестественно яркими красными цветами распустился куст азалии. Все остальное место в этой картине занимали сорняки.
Я оперся о сетку забора, доходившего мне до груди, и некоторое время рассматривал сад. Райское, наверное, место для кошек, но их что-то не было видно. Колорита сцене добавляло монотонное воркование одинокого голубя, сидевшего на телеантенне, на крыше. Тень от каменной птицы, разломившись пополам, лежала на окружающей статую зелени.
Я достал из кармана лимонную карамельку и, развернув обертку, бросил ее в рот. Уволившись, я бросил курить, и вот теперь вместо сигарет не расставался с пачкой лимонных карамелек. Жена предупреждала, что, пристрастившись к ним, я испорчу себе зубы, но обойтись без карамелек я не мог. Все время, пока я стоял и смотрел на сад, голубь на антенне ворковал без остановки и походил на клерка, штампующего номера на стопке счетов. Не знаю, сколько я простоял там, но помню, что выплюнул карамельку на землю, почувствовав, как она, наполовину растворившись во рту, наполнила его липкой сладостью. Затем опять перевел взгляд на тень, которую отбрасывала каменная птица, - и тут только сообразил, что кто-то меня зовет.
Я обернулся и в саду напротив увидел девушку. Маленького роста, с волосами, завязанными в конский хвост. На ней были темные солнечные очки в янтарного цвета оправе и светло-голубая майка без рукавов. Хотя сезон дождей еще не кончился, на тонких руках девушки лежал приятный мягкий загар. Одну руку она засунула в карман шорт, а другой опиралась на бамбуковую калитку, которая была ей по пояс и не могла служить надежной опорой. Нас отделяло друг от друга не больше метра.
- Жарко, - сказала девушка.
- Да, жарковато, - откликнулся я.