– Снова девушку дожидаетесь. Ту же самую?
– Уже дождался.
– Все в порядке?
– Даже лучше.
Полицейский закурил, молча разглядывая Витека. Жадно затянулся, выпустил дым изо рта и носа, выпускал до бесконечности. И одновременно моргал красными веками.
– Удивительная весна, – сказал он. – Только в лесу и в поле, под голым небом, видишь, какая это удивительная весна.
– Каждый год люди удивляются весне, лету, зиме. Видно, так уж и должно быть.
– Собственно, мне без разницы.
– Не огорчайтесь. Все будет хорошо.
– Что будет хорошо?
– А я знаю? Вся наша жизнь.
Полицейский сплюнул желтую слюну в пышный куст мертвого чертополоха. Покачал головой.
– Вся наша жизнь, – проворчал он. – А геморрой разыгрался – спасу нет. Ну, не буду мешать.
И пошел вразвалочку к Пушкарне.
– У меня старческие мозги. Преждевременное одряхление серого вещества, – прошептал неизвестно почему Витек. – Может, и в нашем бытии случаются сбои, как в погоде? Надо быть молодым. Хотя бы им прикидываться.
Он пошел через железнодорожные пути домой. Телефонные провода ныли к ненастью. По Дольной втягивался в город дивизион легкой артиллерии. Солдаты калякали на зарядных ящиках. Высокие колеса орудий натужно перемалывали песок с конским навозом. В саду у сестер Путято восседала на покрывалах, стянутых с кроватей, скучающая компания. Патефон стоял праздно в тени кустов смородины. Во всю ширину пластинки змеилась трещина. Витек облокотился на забор, инкрустированный высохшим мохом.
– Люди! Чего загрустили? Больше жизни, энергии, радости!
Компания изумленно воззрилась на него. Распаренный Лева обнимал за талию Цецилию, пан Хенрик застыл с надкушенным соленым огурцом, Энгель подавился подозрительной, мутной жидкостью, которую потягивал из щербатой кружки.
– Вот видите, вернулся, – сказала Олимпия.
– Зря тратите время, ей-богу.
– А что нам делать?
– Не знаю. Подпрыгивать до неба, бить кулаком по голубому своду, чтобы разлетелся вдребезги, как дурацкое зеркало. Кричать, чтобы звезды посыпались, как шишки с дерева. Люди, вы же молоды!
Лева отпустил Цецилию, отер рукавом пот со лба.
– Видите, бредит. Сперма в голову ударила.
– Да пошел ты, не выражайся при людях. – Цецилия игриво ткнула его в шею. – Пан Хенрик вступил добровольцем в армию.
Техник-дорожник страдальчески наморщил лоб.
– Никому я не нужен. Панна Олимпия дала мне от ворот поворот. Пойду на фронт сражаться за отчизну.
У Олимпии слегка затуманились глаза. Она глотнула пойла, привезенного паном Хенриком. Пышный бюст с любопытством выглядывал из декольте пестрого халата.
– Какой от ворот поворот, о чем он болтает? Надо сначала себя показать.
– Молчи, глупая, – шикнула сестра. – Мать лежит с сердечным припадком.
– Тебе хорошо, подцепила гимназиста, бесстыдница.
– Ну и что, ну и что? Мы почти ровесники, верно, Левушка? Вспотел, бедняжечка, расстегни рубашку, вот так, не стыдись, смотри, сестричка, лохматый, как медведь.
Тут в недрах дома застонала дурным голосом Путятиха. Однако никто на это не обратил внимания.
– Какая вы смелая при людях, – сказал техник-дорожник. – Ах, кокетка, кокетка.
– Садитесь рядом со мной, будем нюхать ночную фиалку.
– Восемь месяцев сюда езжу. Работу совсем запустил.
– И прошу вас расстегнуть рубашку.
– Почему я должен расстегиваться?
– Вижу, вы запарились, козленочек. Хочу, чтобы расстегнулись.
И Олимпия схватила пана Хенрика за рубашку. Тот неуклюже отбивался.
– Ах, какая нежная кожа. Полюбуйся, сестричка, совсем как у девушки.
– Боже ты мой, боже, – заныла Путятиха, показываясь в окошке с огромным компрессом на голове.
– Лежите, мама, не пугайте людей.
– Проклинаю вас, распутные клячи.
– Ну ладно, ладно, к чему эти громкие слова?
Техник-дорожник выставил из-за забора смазливую физиономию порядочного осла.
– Как полагаете, пан Витек, я нормальный или ненормальный?
– Бог ведает. Хорошо бы вам провериться.
– А вдруг проверка даст отрицательный результат? Лучше пусть все останется по-старому.