Наблюдая за ним, Крейг размышляет вслух:
— У тебя не особо большой опыт с мужчинами, не так ли?
Я фыркаю, изображая обиду, хотя его тон не обвинительный, скорее он просто высказал свое наблюдение.
— Это что-то должно значить?
— Это означает, что из всех чувств, которые твой друг Тео Валентайн испытывает к тебе, неприязнь определенно не является одной из них.
Крейг поворачивает голову и смотрит мне в глаза. Предупреждение в них вызывает у меня озноб.
— Будь осторожна, Меган. Самое опасное существо на Земле — человек с одержимостью. Нет предела тому, что он способен уничтожить в погоне за этим.
* * *
Можно было бы предположить, что после потенциально жестокой конфронтации ужин будет испорчен. Но Крейгу удается держать разговор на плаву, направляя его на менее подстрекательные темы, не связанные с его желанием попасть в мои трусики, или моим мертвым мужем, или неловким инцидентом с мускулистым немым, который хотел его убить.
Происходит небольшая заминка, когда он пытается налить мне вина в бокал. Мне не хочется пить, поэтому я быстро отказываюсь, сообщая, что выпиваю только дома. Уверена, его разрывает от любопытства почему, но он ничего не спрашивает. Вместо этого просит официанта запечатать бутылку, сказав, что передумал и заберет ее с собой.
Он не делает ни глотка этого вина. Как по мне, то он поступил достойно.
Но уже к той минуте Крейг перестает для меня существовать. С каждой секундой мое желание увидеть Тео распространяется по всему телу, как лесной пожар. К моменту оплаты счета за ужин я практически чешусь от нетерпения.
На выходе я блуждаю глазами в поиске Тео у бара, но его там нет.
Крейг везет меня домой, беспрерывно болтая под отвратительный ритм польки, орущий из его стерео. Он оставляет меня у входной двери, клюнув в щеку и пообещав позвонить.
Первое, что я делаю — скидываю каблуки и платье, после чего переодеваюсь в спортивный костюм. Затем босиком направляюсь на кухню и открываю бутылку вина. Подкрепленная стаканом жидкой храбрости, посылаю Тео сообщение.
«Земля в «Сумеречной зоне». Валяй, приятель со странностями».
Не проходит и тридцати секунд, как я получаю ответ.
«Он не принес тебе цветы».
В конце нет вопросительного знака. Это утверждение, а не вопрос, как будто ответ ему уже известен.
«Это не имеет никакого отношения к делу. Мы можем поговорить о том, что происходит?»
«Он не принес тебе цветы. И смотрит на тебя как на кусок плоти. Он даже поцеловал тебя, потому что знал, что я наблюдаю. Он никогда не будет заботиться о твоем сердце».
Это его способ объяснить свои поступки? Делаю глоток вина дрожащими руками. Перечитываю несколько раз его писанину, пытаясь решить, как лучше ответить.
Но я уже высказывала свои мысли. Он знает, что я сбита с толку и расстроена, но отказывается хоть что-либо мне объяснить.
— Я не могу этого сделать, Тео, — шепчу, читая его смс в последний раз. — Тут я умываю руки из этой чертовой неразберихи.
«Я отдала свое сердце давным-давно. С тех пор я уяснила, что некоторые открытые двери никогда не закроются. А двери, которые не могут открыться, никак не для меня».
Как я и предполагала, он хранит молчание. Его ответом становиться тишина.
Тео Валентайн — это дверь, которая останется закрытой навсегда.
* * *
Вечер хандры в состоянии излечить только ведерко мороженого и просмотр в постели старых фильмов. Несколько раз в течение ночи я чувствую, как меня тянет к окнам, но прижимаю подушку к лицу и дышу, пока желание посмотреть, нет ли Тео на пляже, не проходит.
То же самое происходит и в субботу. Обе ночи я сплю очень мало, но увиденные мною сны наполнены странными, тревожными образами.
В них я вижу свою свадьбу. Как иду по проходу к Кассу с букетом фиолетового душистого горошка в дрожащих руках. Но встречаюсь взглядом не с его небесно-голубыми глазами, когда он поднимает вуаль с моего лица, Они темные, как отражение луны на дне колодца, с плавающими тайнами и болью.
Еще я бегу по лабиринту высоких зеленых кустарников в лунном свете, следуя за кем-то, кого слышу, но не вижу. Шаги человека по влажной траве уверенные и быстрые, и с каждым поворотом я отдаляюсь от него все больше. В холодном ночном воздухе я выдыхаю белое облако, а сердце болезненно стучит, желая вырваться из груди. Я пытаюсь выкрикнуть его имя, но вместо этого горло покидает жалкий вой, похожий на печальный крик волчицы, ищущей свою потерянную половинку.
Мне снятся дети. Роддом с новорожденными, завернутыми в розовые и синие одеяльца. Я смотрю на них через окно, стучу кулаками по стеклу и кричу так громко, что пробуждаются призраки в радиусе километра.
Сны о денверских омлетах и лимонном пироге, о молниях в пустыне, о черных мощных машинах, проезжающих с ревом мимо меня на максимальной скорости.
И как часто бывает, мне снится кровь. Она просачивается в паутину трещин на асфальте, скользит по ладоням моих рук, тихо стекает по обнаженным бедрам во время моих рыданий. Я понимаю свою потерю еще до того, как гинеколог бормочет свои сожаления.
Я просыпаюсь, запыхавшаяся и потная, чувствуя, как будто что-то жизненно важное парит вокруг меня, чему я никак не могу внять. Когда звонит телефон, я все еще дезориентирована. Не глядя, отвечаю на звонок.
— Алло?
— Привет, Меган, это Сюзанна!
— О. Привет, — провожу рукой по лицу и щурюсь от яркого утреннего солнца, заливающее комнату через окна спальни.
— Боже, судя по твоему голосу, ты безумно рада меня слышать, — сухо тараторит она.
— Прости. Я только что проснулась. Который час?
— Семь тридцать.
— Почему ты звонишь мне на рассвете в воскресенье, Сюзанна? — я зеваю, срывая одеяло, чтобы переместиться в ванную.
— Хотела узнать, не хочешь ли ты сгонять со мной в церковь.
— Нет.
Она смеется.
— Ты не хочешь уделить обдумыванию моего предложения хотя бы миллисекунду?
— У нас с Богом некие разногласия, — невозможно оставаться друзьями с кем-то после того, как он убивает любовь всей твоей жизни. — Моя мама однажды сказала, что если на меня упадет тень креста, я превращусь в пепел. Не думаю, что она шутила.
— Да ладно тебя, там будет весело!