Куп пристально вглядывается мне в глаза. Кажется, пытается что-то решить. Затем лезет в карман пиджака, достает сложенный лист бумаги и протягивает его мне.
— Он оставил это для тебя. Я понятия не имею, что это значит, но он сказал, что ты поймешь.
Я беру записку. Бумага ослепительно белая в ярком утреннем солнечном свете. Руки трясутся, когда я разворачиваю ее и читаю.
«Просите и воздастся вам, ищите и найдете. Стучитесь и дверь отворится перед вами».
Мир опасно начинает вращаться.
Куп был прав: я знаю, что это значит. Это седьмая глава, стих седьмой из Евангелия от Матфея, но не этим строфа необычна.
Я помню ее, потому она была набита на спине Касса.
Я слышу, как спрашиваю:
— Куп, как давно произошел несчастный случай с Тео?
Он странно на меня смотрит.
— Пять лет назад. Почему ты спрашиваешь?
По коже расползается огонь. Мне жарко. Дыхание учащается.
— Случаем… — мне приходится остановиться, чтобы набрать побольше воздуха в легкие. — Случаем, не помнишь дату?
— Помню. Семнадцатого мая.
Все переворачивается вверх дном.
Авария Тео произошла ровно пять лет назад, в день смерти Касса.
ГЛАВА 20
— Здравствуй, Меган. Это доктор Сингер.
— О, слава Богу! Спасибо, что перезвонили так быстро!
— Я был на встрече, иначе позвонил бы раньше. Ты показалась расстроенной в оставленном сообщении. Что случилось?
Сейчас я в дамской комнате в церкви, куда сбежала, не сказав ни слова бедному Купу. Он, должно быть, считает меня душевнобольной. Сейчас вышагиваю туда-сюда рядом с раковинами, нажевывая ноготь большого пальца. Не смотрю на себя в зеркало, потому что боюсь того, что может скрываться в отражении моих глаз.
— Мне нужно Ваше честное, профессиональное мнение кое о чем.
— Конечно. Я слушаю.
Я прекращаю ходить, закрываю глаза и делаю глубокий вдох, чтобы успокоить бешеное сердцебиение.
— Я сумасшедшая?
Молчание доктора Сингера почти такое же громкое, как у Тео. Это заставляет меня нервничать.
— Скажем, по шкале от одного до десяти, где один — полностью здоровый, функциональный человек, а десять — смотритель гостиницы из «Сияния», который пытается убить семью, куда я попадаю?
— По моему профессиональному мнению, ты — два с четвертью. Возможно, два с половиной.
Вспотев от облегчения, я провисаю у раковины.
— Честно? Даже не тройка? Это ведь хорошо, правильно?
— В клинической психиатрии нет такой шкалы, но я так ответил, потому что ты бухгалтер. Я знал, что ты оценишь мою точность.
— Была бухгалтером. В моей прежней жизни. Которой больше не существует. Как и большинства мыслительных способностей моего мозга.
Я смеюсь. Звучит безумно. Прекрасно понимаю, что доктор Сингер говорит своим самым нежным голосом, как будто общается с пациентом с поехавшей кукушкой:
— Почему бы тебе не рассказать мне, что происходит?
Я снова начинаю маршировать, потому что от этого чувствую себя деятельной. Как будто хотя бы одну маленькую вещь в своей жизни я в состоянии контролировать. Не могу управлять своими мыслями, фантазиями или психотическим голоском в голове, шепчущим невозможные вещи о Тео Валентайне. Но совершенно точно могу вышагивать назад и вперед по этой ужасающе уродливой коричневой плитке.
— Гм. Блин. С чего начать? — на этот раз мой смешок нервный.
— Давай с самого начала.
— Окей, — у меня перехватывает дыхание. — Здесь есть мужчина.
— Ах.
Я перестаю ходить.
— Что вы имеете в виду по этим «ах»? Это очень важно.
— Могу я задать несколько вопросов об этом человеке?
— Ага. Спрашивайте.
— Он тебя привлекает?
Ой, блин.
— Я… я…
После того, как становится ясно, что больше я ничего добавлять не собираюсь, доктор Сингер заявляет:
— Признать это — нормально, Меган. Ты не предаешь память Касса, если находишь другого мужчину привлекательным.
Я начинаю расхаживать с новой силой. Туда-сюда, стуча каблуками по плитке с трясущимися руками и влажными подмышками.