- Все они хороши, голубчики! - ворчала себе под нос кабатчица. - Не напомни, так они вам в постный день цыпленка уберут. А найдут у бедной женщины кусочек сала в супе, такой крик подымут - помилуй бог!
Отведя душу, кабатчица принялась готовить яичницу, а монах снова углубился в чтение.
- Ave Maria [Радуйся, Мария (лат.).], сестра моя! - сказал еще один монах. Он вошел в кабачок, как раз когда тетушка Маргарита, придерживая сковородку, собиралась перевернуть внушительных размеров яичницу.
Это был красивый седобородый старик, высокий, крепкий, плотный, краснолицый. Однако первое, что привлекало к нему внимание, - это огромный пластырь, закрывавший один глаз и половину щеки. По-французски он изъяснялся хотя и свободно, но с легким акцентом.
Стоило ему показаться в дверях, как молодой монах еще ниже опустил свой капюшон, чтобы совсем не было видно лица. Однако тетушку Маргариту особенно поразило другое: день был жаркий, и того ради старый монах капюшон свой откинул, но едва он увидел собрата по ордену, так сейчас же его опустил.
- Как раз к обеду, отец мой! - молвила кабатчица. - Ждать вам не придется и есть с кем разделить компанию.
Тут она обратилась к молодому монаху:
- Ваше преподобие! Вы, верно уж, ничего не имеете против отобедать с его преподобием? Его сюда привлек запах яичницы. Маслица-то я не пожалела!
- Боюсь, как бы не стеснить почтенного посетителя, - пролепетал молодой инок.
- Я бедный эльзасский монах... - низко опустив голову, пробормотал старик. - Плохо говорю по-французски... Боюсь, что мое общество не доставит удовольствия собрату.
- Будет вам церемонии-то разводить! - вмешалась тетушка Маргарита, - У монахов, да еще одного ордена, все должно быть общее: и постель и стол.
С этими словами она взяла скамейку и поставила ее у стола, как раз напротив молодого монаха. Старик сел боком - он чувствовал себя явно неловко. Можно было догадаться, что голод борется в нем с нежеланием остаться один на один со своим собратом.
Тетушка Маргарита принесла яичницу.
- Ну, отцы мои, скорей читайте молитву перед обедом, а потом скажете, хороша ли моя яичница.
Напоминание насчет молитвы повергло обоих монахов в еще пущее замешательство. Младший сказал старшему:
- Читайте вы. Вы старше меня, вам эта честь и подобает.
- Нет, что вы! Вы пришли раньше меня - вы и читайте.
- Нет, уж лучше вы.
- Увольте.
- Не могу.
- Что мне с ними делать? Ведь так яичница простынет! - всполошилась тетушка Маргарита. - Свет еще не видел таких церемонных францисканцев. Ну, пусть старший прочтет предобеденную, а младший - благодарственную...
- Я умею читать молитву перед обедом только на своем родном языке, - объявил старший монах.
Молодой, казалось, удивился и искоса поглядел на своего сотрапезника. Между тем старик, молитвенно сложив руки, забормотал себе в капюшон какие-то непонятные слова. Потом сел на свое место и, даром времени не теряя, мигом уплел три четверти яичницы и осушил бутылку вина. Его товарищ, уткнув нос в тарелку, открывал рот только перед тем, как что-нибудь в него положить. Покончив с яичницей, он встал, сложил руки и, запинаясь, пробубнил скороговоркой несколько латинских слов, последними из которых были: Et beata viscera virginis Mariae [И благословенно чрево девы Марии (лат.).]. Тетушка Маргарита только эти слова и разобрала.
- Прости, господи, мое прегрешение, уж больно несуразную благодарственную молитву вы прочитали, отец мой! Наш священник, помнится, не так ее читает.
- Так читают в нашей обители, - возразил молодой францисканец.
- Когда барка придет? - спросил другой.
- Потерпите еще немного - должна скоро прийти, - отвечала тетушка Маргарита.
Молодому иноку этот разговор, видимо, не понравился, - сделать же какое-либо замечание по этому поводу он не решился и, взяв молитвенник, весь ушел в чтение.
Эльзасец между тем, повернувшись спиной к товарищу, перебирал четки и беззвучно шевелил губами.
"Сроду не видала я таких чудных, таких несловоохотливых монахов", - подумала тетушка Маргарита и села за прялку.
С четверть часа тишину нарушало лишь жужжание прялки, как вдруг в кабачок вошли четверо вооруженных людей пренеприятной наружности. При виде монахов они только чуть дотронулись до своих шляп. Один из них, поздоровавшись с Маргаритой и назвав ее попросту "Марго", потребовал прежде всего вина и обед чтобы живо был на столе, а то, мол, у него глотка мохом поросла - давненько челюстями не двигал.
- Вина, вина! - заворчала тетушка Маргарита. - Спросить вина всякий сумеет, господин Буа-Дофен. А платить вы за него будете? Жером Кредит, было бы вам известно, на том свете. А вы должны мне за вино, за обеды да за ужины шесть экю с лишком, - это так же верно, как то, что я честная женщина.
- И то и другое справедливо, - со смехом подтвердил Буа-Дофен. - Стало быть, я должен вам, дорогая Марго, всего-навсего два экю, и больше ни денье. (Он выразился сильнее.)
- Иисусе, Мария! Разве так можно?..
- Ну, ну, хрычовочка, не вопи! Шесть экю так шесть экю. Я тебе их уплачу, Марготон, вместе с тем, что мы здесь истратим сегодня. Карман у меня нынче не пустой, хотя, сказать по правде, ремесло наше убыточное. Не понимаю, куда эти прохвосты деньги девают.
- Наверно, проглатывают, как все равно немцы, - заметил один из его товарищей.
- Чума их возьми! - вскричал Буа-Дофен. - Надо бы это разнюхать. Добрые пистоли в костяке у еретика - это вкусная начинка, не собакам же ее выбрасывать.
- Как она нынче утром визжала, пасторская-то дочка! - напомнил третий.
- А толстяк пастор! - подхватил четвертый. - Что смеху-то с ним было! Из-за своей толщины никак не мог в воду погрузиться.
- Стало быть, вы нынче утром хорошо поработали? - спросила Маргарита; она только что вернулась с бутылками из погреба.
- Еще как! - отвечал Буа-Дофен. - Побросали в огонь и в воду больше десяти человек - мужчин, женщин, малых ребят. Да вот горе, Марго: у них гроша за душой не оказалось. Только у одной женщины кое-какая рухлядишка нашлась, а так вся эта дичь четырех собачьих подков не стоила. Да, отец мой, - обращаясь к молодому монаху, продолжал он, - мы нынче утром убивали ваших врагов - еретическую нечисть и заслужили отпущение грехов.
Монах бросил на него беглый взгляд и снова принялся за чтение. Однако было заметно, что молитвенник дрожит в его левой руке, а правую он с видом человека, сдерживающего волнение, сжимал в кулак.
- Кстати об отпущениях, - обратившись к своим товарищам, сказал Буа-Дофен. - Знаете что: я бы не прочь был получить отпущение для того, чтобы поесть нынче скоромного. Я видел в курятнике у тетушки Марго таких цыплят - пальчики оближешь!
- Ну так давайте их съедим, черт побери! - вскричал один из злодеев. - Не погубим же мы из-за этого душу. Сходим завтра на исповедь, только и всего.
- Ребята! - заговорил другой. - Знаете, что мне на ум пришло? Попросим у этих жирных клобучников разрешения поесть скоромного.
- У них кишка тонка давать такие разрешения!
- А, мать честная! - вскричал Буа-Дофен. - Я знаю средство получше, - сейчас вам скажу на ухо.
Четверо негодяев придвинулись друг к другу вплотную, и Буа-Дофен шепотом принялся излагать им свой план, каковой был встречен взрывами хохота. Только у одного разбойника шевельнулась совесть.
- Недоброе ты затеял, Буа-Дофен, - накличешь ты на нас беду. Я не согласен.