- И вы верите этим вракам? - презрительно спросил Бернар.
- Еще бы не верить! Мы все знаем маленького Ферана, - так он ходил в Орлеане в протестантскую молельню на свидания с женой нотариуса, а уж это такая бабочка - ммм! У меня от одних его рассказов слюнки текли. Кроме молельни, ему негде было с ней встречаться. По счастью, один из его приятелей, гугенот, сообщил ему пароль. Его пускали в молельню, и вы легко можете себе представить, что в темноте наш общий друг даром времени не терял.
- Этого не могло быть, - сухо сказал Бернар.
- Не могло? А, собственно говоря, почему?
- Потому что ни один протестант не падет так низко, чтобы провести паписта в молельню.
Этот его ответ вызвал дружный смех. -
- Ха-ха! - воскликнул барон де Водрейль. - Вы думаете, что, если уж гугенот, значит, он не может быть ни вором, ни предателем, ни посредником в сердечных делах?
- Он с луны свалился! - вскричал Ренси.
- Доведись до меня, - молвил Бевиль, - если б мне нужно было передать писульку какой-нибудь гугенотке, я бы обратился к их попу.
- Это потому, конечно, что вы привыкли давать подобные поручения вашим священникам, - отрезал Бернар.
- Нашим священникам? - побагровев от злости, переспросил Водрейль.
- Прекратите этот скучный спор, - заметив, что каждый выпад приобретает остроту обидную [49], оборвал спорщиков Жорж. - Не будем больше говорить о ханжах, какой бы они ни были масти. Я предлагаю - кто скажет: "гугенот", или "папист", или "протестант", или "католик", тот пускай платит штраф.
- Я согласен! - воскликнул Бевиль. - Пусть-ка он угостит нас прекрасным кагором в том трактире, куда мы идем обедать.
Наступило молчание.
- После того как беднягу Лануа убили под Орлеаном, у Тюржи явных любовников не было, - желая отвлечь друзей от богословских тем, сказал Жорж.
- Кто осмелится утверждать, что у парижанки может не быть любовника? - вскричал Бевиль. - Ведь Коменж-то от нее ни на шаг!
- То-то я гляжу, карапуз Наварет от нее отступился, - сказал Водрейль. - Он убоялся грозного соперника.
- А разве Коменж ревнив? - спросил капитан.
- Ревнив, как тигр, - отвечал Бевиль. - Он готов убить всякого, кто посмеет влюбиться в прелестную графиню. Так вот, чтобы не остаться без любовника, придется ей остановиться на Коменже.
- Кто же этот опасный человек? - спросил Бернар. Незаметно для себя, он с живым любопытством стал относиться ко всему, что так или иначе касалось графини де Тюржи.
- Это один из самых славных наших записных, - отвечал Ренси. - Так как вы из провинции, то я вам сейчас объясню значение этого словца. Записной дуэлист- это человек безукоризненно светский, человек, который дерется, если кто-нибудь заденет его плащом, если в четырех шагах от него плюнут и по всякому другому столь же важному поводу.
- Как-то раз Коменж привел одного человека на Пре-о-Клер [Тогдашнее постоянное место дуэли, Пре-о-Клер тянулся против Лувра, между Малой Августинской и Паромной улицами.], - заговорил Водрейль. - Оба снимают камзолы, выхватывают шпаги. Коменж спрашивает: "Ведь ты Берни из Оверни?" А тот говорит: "Ничуть не бывало. Зовут меня Вилькье, я из Нормандии". А Коменж ему: "Вот тебе раз! Стало быть, я обознался. Но уж коли я тебя вызвал, все равно нужно драться". И он его за милую душу прикончил.
Тут все стали приводить примеры ловкости и задиристости Коменжа [50]. Тема оказалась неисчерпаемой, и разговору им хватило на все продолжение пути до трактира Мавр, стоявшего за чертой города, в глубине сада, поблизости от того места, где с 1564 года строился дворец Тюильри. В трактире собрались дворяне, друзья и хорошие знакомые Жоржа, и за стол села большая компания.
Бернар, оказавшийся рядом с бароном де Водрейлем, заметил, что барон, садясь за стол, перекрестился и с закрытыми глазами прошептал какую-то особенную молитву:
- Laus Deo, pax vivis, salutem defunctis, et beata viscera virginis Mariae quae portaverunt aeterni Patris Filium! [Хвала господу, мир живущим, спасение души усопшим, блаженно чрево приснодевы Марии, носившее сына предвечного отца! (лат.).]
- Вы знаете латынь, господин барон? - спросил Бернар.
- Вы слышали, как я молился?
- Слышал, но, смею вас уверить, решительно ничего не понял.
- Откровенно говоря, я латыни не знаю и даже не знаю толком, о чем в этой молитве говорится. Меня научила ей моя тетка, которой эта молитва всегда помогала, и на себе я уже не раз испытал благотворное ее действие.
- Мне думается, это латынь католическая, нам, гугенотам, она непонятна.
- Штраф! Штраф! - закричали Бевиль и капитан Жорж.
Бернар не противился, и стол уставили новым строем бутылок, не замедливших привести всю компанию в отличное расположение духа.
Голоса собеседников становились все громче, Бернар этим воспользовался и, не обращая внимания на то, что происходило вокруг, заговорил с братом.
К концу второй смены блюд их a parte [Разговор между собой (лат.).] был нарушен перебранкой между двумя гостями.
- Это ложь! - кричал шевалье де Ренси.
- Ложь? - переспросил Водрейль, и его лицо, и без того бледное, стало совсем как у мертвеца.
- Я не знаю более добродетельной, более целомудренной женщины, - продолжал шевалье.
Водрейль ехидно усмехнулся и пожал плечами. Сейчас все взоры были обращены на участников этой сцены; каждый, соблюдая молчаливый нейтралитет, как будто ждал, чем кончится размолвка.
- Что такое, господа? Почему вы так шумите? - спросил капитан, готовый, как всегда, пресечь малейшее поползновение нарушить мир.
- Да вот наш друг шевалье уверяет, будто его любовница Силери - целомудренная женщина, - хладнокровно начал объяснять Бевиль, - а наш друг Водрейль уверяет, что нет и что он за ней кое-что знает.
Последовавший за этим взрыв хохота подлил масла в огонь, и Ренси, бешено сверкая глазами, взглянул на Водрейля и Бевиля.
- Я могу показать ее письма, - сказал Водрейль.
- Только попробуй! - крикнул шевалье.
- Ну что ж, - сказал Водрейль и злобно усмехнулся. - Я сейчас прочту этим господам одно из ее писем. Уж верно, они знают ее почерк не хуже меня - ведь я вовсе не претендую на то, что я единственный, кто имеет счастье получать от нее записки и пользоваться ее благоволением. Вот записка, которую она мне прислала не далее как сегодня.
Он сделал вид, будто нащупывает в кармане письмо.
- Заткни свою лживую глотку!
Стол был широк, и рука барона не могла дотянуться до шевалье, сидевшего как раз напротив него.
- Я тебе сейчас докажу, что лжешь ты, и ты этим доказательством подавишься! - крикнул он и швырнул ему в голову бутылку.
Ренси увернулся и, второпях опрокинув стул, бросился к стене за шпагой.