− Выставить себя напоказ, есть ведь в этом что-то волнующее, не так ли Джек? Словно тебя покоряют.
− Если вам нравится, я не против.
Дин неодобрительно посмотрел на меня и ткнул носком туфли в ляжку. Ларатин сделал вид, что ничего не заметил.
− Нет, я думаю, ты это испытал. Любой бы испытал. Это такое…интимное чувство. То, что ты бережешь для особых людей. Тех, кого любишь. Например, то, чем вы занимаетесь с Дином — вы же скрываете, не так ли?
− Что ж, верно, таким нужно заниматься в нужном месте в нужное время.
− Точно.
− Секс — это выражение эмоций, − добавил Дин.
− Хорошо сказано, Дин. Если тебе кто-то просто нравится, ты занимаешься с ним обычным сексом. А с тем, кого любишь…Вообще, по-разному можно разделить людей, так ведь? Например, по степени любви, так сказать. Джек, а как ты определяешь, что кто-то тебя любит?
− Он сделает для меня все.
− Уже ближе, но думаю, можно сказать и лучше. Он отдается тебе целиком. Вот что значит любить — по собственной воле отдавать любимому каждую частичку себя.
− О, мы так и делаем, да Джек?
У Дина приподнялись брови, я подумал, что это какой-то непристойный намек.
− Точно, каждую частичку друг друга.
Ларатин хмыкнул и сжал ноги.
− Звучит интересно, просто восхитительно.
Дин наклонился вперед, он словно собирался прямо здесь продемонстрировать нашу восхитительность.
− Конечно, Питер, мы не заходим слишком далеко.
− Но вы так и не постигли глубин.
− Джек и так дает мне все, что нужно. Он высоко меня ценит. И мне этого достаточно.
Очевидно все это было какой-то странной игрой, но я ее не понимал. Я хотел только одного, чтобы быстрее начался секс. Я бы сделал все, что от меня требуют и вернулся на вечеринку. И снова увидел ту женщину.
− Если Дин хочет показать, чем мы с ним занимаемся, я не против.
− Правда, Джек? Это большая честь лицезреть соитие влюбленных. Вроде бы, у меня где-то была бутылка с маслом.
Мы с Дином разделись. Он намазал меня маслом из бутылки Ларатина, взял на руки, словно жених невесту, и отнес на покрытую резиновым полотном кровать. Дин принялся елозить по моему телу взад-вперед. Он целовал меня и нежно гладил, получалось у него неплохо. Ларатин просто сидел и наблюдал. Когда Дин развернул меня и наклонился к моей заднице, богатый продюсер оживился.
− О, Дин, он должно быть и вправду тебя любит, раз позволяет такое. Скажи ему, что ты любишь его, Джек. Скажи, что любишь.
Я сказал. Для меня это был просто еще один шаг к свободе. Совсем не трудный.
− Но знаешь, Дин, − Ларатин расстегнул ширинку. — Мне кажется, что кое-кого Джек любит больше.
Дин поднял голову от моей задницы и серьезно посмотрел на Ларатина.
− Это невозможно, Питер.
− О, думаю возможно. Ты ведь не отрицаешь этого, Джек?
Я почувствовал, как Дин сжал мое бедро. Сюжет спектакля прояснился.
− Я люблю Дина, Питер.
− Конечно любишь. Но и меня ты любишь тоже. Я вижу это по твоим глазам.
− Да, ты прав.
Дин отпустил мое бедро. Ларатин встал и начал раздеваться. У него было крепкое загорелое тело.
− Покажи, как сильно ты меня любишь.
Дин незаметно толкнул меня локтем. Я скатился с кровати и встал перед Ларатином на колени. Некоторое время я сосал его член. Питер издавал довольные звуки, шептал мне ласковые слова, но он был еще недостаточно возбужден. Ларатин гладил рукой мои волосы.
− Видишь, Дин, он любит меня. Ты ведь не ревнуешь, да? Ведь, в конце концов, человек может любить и двух мужчин.
− Все в порядке, я догадывался.
− Все в порядке? Это хорошо, Дин. Очень хорошо.
Ларатин еще некоторое время гладил меня по голове, затем вытащил член из моего рта.
− Но что если он любит меня больше, чем тебя?
− Я уверен, он нас обоих любит одинаково.
− Нет, Дин, нет. Он поласкал ротиком тебя, потом меня. Обоих. Но я еще не закончил. Давай лучше сразу покажем Дину, Джек. Ему станет проще это принять со временем.
Из шкафа, что стоял рядом с кроватью, Питер достал стальной расширитель и тюбик со смазкой.
− На четвереньки, Джек.
Я встал в позу собаки. Ларатин согрел расширитель, перекатывая его рабочую часть в ладонях, он действовал профессионально, словно доктор.
Потом настал черед смазки.
А потом открылся иой задний проход.
Расширитель казался мне огромным. Ларатин вводил его аккуратно, стараясь не причинять боли. Он медленно, словно штопор, вворачивал его мне в анус. Но я еще недостаточно овладел искусством расслабления сфинктера, и Ларатин потерял терпение. Когда первый дюйм оказался внутри меня, Питер навалился всем весом и одним рывком засунул его целиком. Я закричал от нестерпимой боли.