Пашка Пак пояснил:
— Флюшку делали, всей станции. У нас с этим строго: флюорография, кровь на СПИД, Манту, манду, прочая хренотень… Прививками задолбали. Чуть что, сразу поголовная вакцинация. Да сам знаешь: когда устраивался, все, поди, сделать заставили?
— Не-а. Я просто наделал печатей и в прививочный сертификат шлепнул, а потом расписался разными почерками.
— Неужели все печати у вас есть, Афраний?
— …ля, Че, угомонись!
— Иначе и быть не может, прокуратор. Короче, никакого чужеродного белка в организме. Я прививок не люблю, у меня от них почки отваливаются.
— Восемь-шесть, поехали. Северов, Алехина, в тюрьму. Тревожный вызов. Придавило бревном.
— В тюрьму — это в Кресты, что ли?
— Не, просто зона неподалеку. Они там мебель делают, а мы к ним на травмы ездим: минут пять у ворот, минут двадцать в шлюзе, если в больницу — ждешь, пока конвой сформируют… Короче, геморрой стопроцентный.
Увидев штабель, мы поняли — не жилец. Толстенные, с метр, бревна; присевший под тяжестью лесовоз; обвисшие клешни погрузчика. Мраморная кожа, прерывистое дыхание, раздавленные, вперемешку с осколками ребер, внутренности. Тридцать пять лет. Он непрерывно, задыхающимся шепотом, кричал. Громче не мог — нечем. Мы работали как сумасшедшие — ему оставалось сидеть двадцать дней.
— Давление?
— Шестьдесят. Промедол, реланиум, гормоны с полиглюкином.
— Преднизолон? Сколько?
— Я сам забодяжу, — Северов быстро ломал носики ампул, — ты давай полиглюкин заряжай.
Вен не было. Я, сантиметр за сантиметром, ощупывала бледную кожу в поисках любой захудалой жилки. Северов, с заряженной системой[2], приплясывал рядом.
— Дай я!
Он сместил меня в сторону, перехватил иглу и прямо так, без перчаток, ткнул ей куда-то вниз. Плеснуло кровью.
— ЦВД[3] большое, — он подсоединил капельницу, стер марлей кровь и зафиксировал иглу полосками пластыря, — давай промедол… Терпи, дорогой, полминуты осталось.
Промедол с реланиумом дал белую взвесь. Северов сунул шприц обратно.
— Анальгина добавь, быстро!
Раствор приобрел прозрачность. Он тем временем нашел еще вену и — раз-раз-раз! — поставил вторую систему. Умеет.
— Перчатки-то надень.
— Да пес с ним, уже испачкался! Готово? Давай.
Я ввела обезболивающее. Северов пытался ускорить подачу полиглюкина. Капало хреново; он выругался. Проткнул иглой пробку, нагнал шприцем воздуха во флакон — давление повысилось, раствор побежал веселее. Больной, отвалив челюсть, провалился в спасительное забытье.
— На трубу посадить не хочешь[4]?
— Да, пожалуй что надо.
Он ковырялся ларингоскопом, я стояла наготове, держа прозрачную трубку.
— Ни хрена не вижу, в крови все… надави на кадык… еще… хорош! Трубу!
Дала.
— Все, фиксируй.
Мы ждали конвоя. Северов дергался. — Ну, скоро? — Ща, второго найдут.
— Да не сбежит он, не бойтесь.
— Не положено.
— Так ищите быстрее, довезли бы уже!
— Вень.
— А?
— Кислород.
Стрелка на манометре подходила к нулю.
— Еще есть?
— Ингалятор, заморский. Два литра баллон и переходник для амбушки[5].
— Давай. Расход пореже поставь.
Хватило минут на десять. То да се, пока ехали, пока шлюз проходили, пока конвой оружие сдал, пока санитаров нашли, пока заносили — привет! Умер.
— Готов.
— Вижу.
— Жалко.
— Пошли отсюда.
Выехали за ворота, остановились и закурили.
— Обидно, правда?
— Не говори. Хотя, если честно, не светило ему. Хорошо еще — не в машине откинулся: во гемор был бы! Прикинь, Вов, пять лет мужик отсидел, три недели осталось.