— Дельфинов видели?
— Видел. Их в этом году много.
Я рассказал про тех, в Новом Свете. Увлекся, плеснул восторгом и осекся, он же воспринял совершенно серьезно.
— В следующий раз иди к ним, они таких, как ты, подпускают. Только не дергайся, сами к тебе подойдут.
Орден. Знак отличия. Высшая степень. Жаль только, не оценит никто.
— Так уж и подойдут?
— Подойдут. У них система «свой — чужой» миллион лет совершенствовалась, на всех уровнях восприятие: физиологическом, эмоциональном, энергетическом. Насквозь человека видят: как у него сердце бьется, как кровоток ускоряется, когда нервничает; биотоки мозга улавливают, психотип определяют…
— …семейное положение.
Он посмотрел на нее в зеркало.
— А почему нет? Мозг тяжелей, извилин больше, организован сложнее. Естественный сканер во лбу, диапазон общения от инфра до ультра, энергетика высочайшая… При отсутствии способности к физическому созиданию — все условия к абсолютному самопознанию.
Над головой гремело, салон сделался влажным и липким.
— Почему ж тогда они с нами до сих пор не конектят?
— А зачем? У них своя цивилизация: нерукотворная, нематериальная, с иными, чуждыми большинству людей ценностями. Они видят, что во имя ценностей материальных творим мы, и, совершенно логично, избегают лишних контактов.
Машину водило. Ветер, зайдя сбоку, гнул акации. Поперек дороги, белея отломами, ползли лохматые ветки.
— Тогда отчего, по-вашему, они на берег выбрасываются?
— Ну, может, это те, кто совершил тяжкий проступок, и совесть толкает их на суицид, как у нас в девятнадцатом веке?
— Вы оба — идеалисты.
И тут шарахнуло. Вспыхнуло, ослепило и, без задержки, будто двумя досками по ушам — бабах! Шибануло озоном, резануло ремнем наискось; секундное выжидание, по газам, и птицей вперед.
— Живы?
Перед глазами плыли оранжевые круги. Потряхивало — адреналин.
— Метрах в сорока, в знак ударила.
Яна пыталась закуривать.
— Испугались?
Она только посмотрела на него.
— Мне на такие штуки с детства везет. В ураган попадал на яхте, под лавину в горах, от смерча бегал в степи — и ничего, жив.
— А в ураган где?
— В Карибском море.
— У вас своя яхта?
Это Яна спросила. Он отрицательно качнул головой.
— Там же, помню, плавал на рифе, с камерой, поднимаю голову — мама дорогая! Акула. Огромная, метров пять. Думал — все. Нет, обошлось. Прижался к кораллам, выждал: ушла.
— Большая белая?
— Тигровая. Четкие такие полосы, как у скумбрии.
Несмотря на ливень, шли быстро — на полном приводе.
— У нас это семейное. У дочерей моих то же самое. Столько уже перевидали — на сотню обывателей хватит.
— А сколько им?
— Восемнадцать и двадцать. В Красной пещере сейчас, решили после Ялты сходить.
— Это где?
— Час на троллейбусе от Симферополя.
— Большая?
— Километров двенадцать. Пять этажей, подземная река, первые два уровня вплавь.
— И вы за них не боитесь?
Это опять Яна.
— Нет. Там, на входе, спасатели живут, они же проводниками работают. Если опасно будет — не пустят.
— Опасно — что?
— Паводок. Когда наверху дождь, пещеру затапливает. Запрет где-нибудь — и сиди в темноте, свет экономь, пока не спадет. Иной раз по трое суток сидеть приходилось.
У Яны на лице: я фигею, дорогая редакция! Он подмигнул ей в зеркало, потом посмотрел на меня и слегка улыбнулся.
Миновали пост на Чонгаре, съехали к рядам; он выскочил на минутку и вернулся со связкой рыбы и упаковкой «Старого мельника».
— Давайте-ка бычков потреплем.
Тут уже было посветлее. Дождь кончился, и ветер вырывал из серого неба голубые прорехи. Мы лущили жирную рыбу, запивая ее пивом. Среди компактов у него отыскалась старая-старая, тридцатых годов, запись Ледбелли, и я впервые услышал «Полуночный экспресс» в подлиннике; жевал вяленое и мычал, подпевая: