Обрушилось, ливануло, забарабанив россыпью в крышу. Видимость — ноль, и он сбросил до семидесяти, выпутываясь из потоков воды.
Тянуло в сон.
— Я подремлю, можно?
Он кивнул: валяй. Вот все бы так, черт возьми!
— В Харькове где?
Я посмотрел на Яну — спит.
— Железнодорожный вокзал.
Только глаза закрыл — и уже дома, на станции, в форме, расписываюсь за приход. Виола мне за опоздание выговаривает. Сметанин с Егоркой на вызов выходят.
— Кто у вас за рулем нынче?
Они смотрят на меня изумленно, потом вспоминают:
— А-а, ты же на больняке был… Все, Феликс, без водил работаем.
С ума сойти!
— Ау кого прав нет?
— А они не нужны.
Ничего не понимаю.
Входят девчонки с уличной[90], за ними долговязый и белобрысый парень, почему-то с парашютом в охапке.
— Это кто?
— Американец. На взлете нас срезать хотел.
— Как это?
— Ну, так. Подкараулил, спикировал; хорошо, движки новые — вытянули. Разойтись на форсаже веером, зажали его и подожгли — не ожидал, бедолага, еле прыгнуть успел. Хороший паренек, симпатичный, побалуемся ночью втроем…
Влезает диспетчер.
— Не выйдет — вам же его госпитализировать надо.
— Не-е, мы его амбулаторным запишем…
В полном а…уе выхожу покурить — от порога степь, и шеренга узких, вытянутых как уклейки, «мессершмиттов». Валя в один, Егорка в другой, и оба взлетают. Станишевский, сидя на лавочке, сетует, что он только из института и командиром звена ему летать стрем, побыть бы, для начала, ведомым с полгода, а в идеале — вторым пилотом на бомбере; на что Леха — ура, она опять с нами! — резонно замечает, что на скорой вторых пилотов нет, на скорой, пардон за каламбур, все истребители…
Спал и тащился, пока не почувствовал, как трогают за плечо.
— Вокзал.
Темно. В размытых стеклах — неоном: ХАРЬКIВ.
Уже?
Круто.
— Спасибо вам.
Он кивнул.
Мы остались вдвоем. Сейчас — самое трудное.
— Тебе куда?
— В метро.
Я протянул ей оставшиеся две гривны:
— Держи. Хватит?
Она кивнула. Я шагнул к ней, обнял, тронул губами выгоревшие волоски на виске.
— Счастливо. Извини, если что не так, ладно?
— Спасибо. — Дотянулась на цыпочках, уткнувшись в полюбившееся чуть ниже уха. — Может, хотя бы переночуешь?
— Нет, Ян. Уходя — уходи.
Постояли молча, обнявшись.
— Я буду вспоминать тебя.
— Я тоже. — Прощай. — Прощай.
Электричка на Белгород шла через час, московский поезд — через двадцать минут. Я выгреб мелочь, купил стакан чая, сделал бутер из остатков салями и сидел, ужинал. Смотрел, как напротив заляпанные краской ребята-промальповцы любезничали с рюкзачной девчонкой, улыбчивой и светловолосой. Бродячая девчонка-фотограф: спальник под клапаном, коврик, бриджи милитари и тертый кофр с фототехникой. Носочки С пальчиками под ремешками сандалий.
Они пили кофе, и было видно, что им просто приятно поговорить с ней о всякой всячине. Объявили прибытие, она вытащила фотик из кофра. Отошла, прицелилась, оглянулась:
— Извините, вы не могли бы?..
— Конечно.
— Здесь все выставлено, только кнопку нажать. Какая улыбка! Я нажал, сработала вспышка.
— Спасибо.