Его глаза упёрлись в пыльный бетон и самый краешек приклада Айды. Он сделал всё что мог. Дышать становилось всё труднее, лёгкие наливались свинцом, во рту чувствовался вкус крови, она тонкой струйкой стекла вниз и прибивала к земле пыль, поднятую сражением. Паники не было, тело расслаблялось. Лиам снова тонул…
Мама отвернулась лишь на секунду. Лиаму даже в детстве не доставало страха. Он встал на самый край качелей и раскачивался, насколько хватало сил. Вперёд. Назад. Вперёд. Назад.
Качелям надлежало сделать полный круг. Совсем новенькие — только высохла краска. Они гуляли в парке, который закончили строить накануне. Ни маленький Лиам, ни его мама не знали, что эти качели были просто зарыты в землю. Конструкцию необходимо было залить и прочно закрепить в грунте, но у строителей кончился раствор, они устали и решили доделать работу завтра.
Когда качели достигли зенита, инерции их хватило, чтобы ножки вырвались. Их движение вдруг прекратилось, Лиама выбросило, ударило о землю, он не успел ничего понять и почувствовать боль. Конструкция накренилась и упала на него сверху.
Хорошо, что он потерял сознание и не запомнил крик матери. Удар пришёлся ему на голову, лишь чудом он не погиб на месте.
Он снова был в той палате, только что очнувшийся, маленький и не понимающий, где он, и что происходит. Мама была рядом, её лицо было бледным, тревожным и на нём ещё не отобразилось осознание того, что теперь всё будет хорошо. Она провела в больнице восемь дней, не отходила ни на шаг, пока её рёбенок был в коме.
Её руки обнимали Лиама, она шептала: «мой малыш!», её волосы падали на лоб, и он, наконец, вспомнил её запах и её лицо. Мама.
— А ты куда собрался? — кто-то перевернул его, перед глазами осталась лишь полоска света и обрывки знакомого голоса. — Твоя смена закончится, когда я скажу, агент Гадот! Сейчас вколем тебе консервантик и поедем. Вот так. Не забывай дышать и делай это почаще, мать твою! И зрачки свои собери в кучу, смотреть страшно. Не изображай мне тут агонию! Агония — это мои отношения с женщинами. Я буду качать тебя, и держать тут, пока не придумаю тебе хотя бы достойное оскорбление вместо твоего тупого англосаксонского имени, хренов ты наркоман. Давай же, щенок, дыши, я с тобой ещё не закончил! Кто будет меня терпеть? Мне теперь нужно два человека, твою мать! Медик! МЕДИК!
Голос Йована становился всё менее различимым, Лиам отдалялся от своего тела и от всех этих ощущений. Падал в колодец, полный тёмной и мутной воды. Больно не было, только кто-то давил на его ребра со всей силы и было слышно внутри, как они трескаются. Ничего страшного.
Издалека доносились голоса, шум, крики, суёта. Неужели борьба всё ещё идёт? Сколько можно? Почему не настаёт тишина? Удары в грудь прекратились. Да, хватит уже, всё в порядке. Думал, будет страшнее и… больно. Словно музыка затихает и медленно переходит в тишину. Как тот альбом старого и грустного джаза, который он слушал у одной из своих девушек между командировками. Так спокойно. Что будет дальше?
А дальше была здоровенная, декомпрессионная игла, пробившая его тело под ребрами. Он почувствовал каждый её миллиметр. Кровь больше не давила на легкие, боль возвращалась вместе со звуками, дырявым высоченным потолком и сосредоточенными мутными лицами.
Сердце неприятно сжималась, когда серб всем весом давил на него. Всё его тело снова кричало в панике и не хотело умирать.
— А-ха-хах, — задрав голову, смеялся серб. — Вот так, крепкий ты мудила!
Лиам снова был тут. По нему словно грузовик проехал. Медики копошились над ним, сняли с него жилет, разрезали одежду и пытались сделать так, чтобы он пережил этот день. Его сердце так устало, оно вжималось куда-то в угол груди, когда в него раз за разом разряжали дефибриллятор.
Ещё удар. И вдох. Насильственный. Словно ему в лёгкие выливают кипяток, он жжёт при каждом вздохе, колыхается и хлюпает внутри.
Зрение сфокусировалось. Суриец стоял на коленях, всё ещё был жив и прикован к Дэвану. Немигающий взгляд последнего из его зрачков, следил за тем, что делали с Лиамом. В тот момент он думал, какие люди хрупкие в сравнении с ними. И это хрупкость ничто, в сравнении с силой воли, что заставляет эти хрупкие создания разбиваться об таких титанов, каким являлся их враг. И побеждать.
Над сурийцем нависла Бекки, она рыдала и сыпала матом на медиков, они понятия не имели, как спасать громадную инопланетную ящерицу. Под её криками спасатели пытались отпилить уродливое "крыло", пронзившее важного гостя. Взгляд её метался между Лиамом и самым дорогим из её проектов, она не могла потерять обоих.
— Ты как дополз-то вообще? — сжимал его руку Йован. — Я больше никогда не отдам тебя этой сучке. Ты молодец, малой, держись, скоро мы вытащим тебя отсюда и увезём в хорошее место, где тебя подлатают. Вот, поверни голову, смотри, больше такого никогда не увидишь!
Лиам смотрел. В тело Дэвана забивали странные железнодорожные колья, покрытые магическими письменами, его тело резали клинками необычной формы, распыляли на него огонь, окропляли кислотой и читали над ним слова на неизвестных языках. Пока от тела, которое занимал бог, не остались лишь черные комки пепла. Их заворачивали в белые тряпки, складывали в каменные коробки и грузили в ящики, расписанные причудливой вязью.
— Они раскидают останки этого ублюдка по всей Цепи, в океанах, трясинах и вулканах так, что он больше никогда не соберётся в кучу. И не дадут ему сбежать туда, откуда он пришел, и повторить всё снова. Прикуют его цепью к телу, сделают его могилой. Так он и будет гнить до конца всего сущего, если магические печати выдержат. На несколько веков точно хватит. Надеюсь, он всё это будет чувствовать. А мы избавим этот мир от всех, кто его помнит. Всё кончилось, приятель, мы победили. Ты это увидел, ты сделал достаточно.
Голос Йована стал слабеть. На этот раз, на сербе не было и царапины. Это хорошо. С ним всё будет в порядке. Лиам снова погрузился на глубину, и его сердце снова сжимали, чтобы он не остался там навечно.
Темнота. Айда тогда позвонила ему. Лиам вернулся из третьей командировки. Они похоронили Бенисио месяцев шесть назад. Её голос снова звенел, как будто ничего и не случилось. Они говорили несколько часов, шутили и смеялись, она не была грустной или потерянной. Она хотела вернуться к танцам, собиралась отдать машину в сервис и жаловалась на работу.
Потом Лиам вспоминал, что с ней что-то было не так. Винил себя в том, что не заметил. Отказался проехать два часа на машине и погулять с ней, слишком устал с дороги. Дурак. Надо было сорваться. Может быть, ничего этого и не было бы.
Она тогда спросила, как умер её муж. Лиам впервые рассказал ей, почему его похоронили в закрытом гробу. И ещё он рассказал, каким Бенисио был морпехом и другом. В конце она плакала, и Лиам решил, что ей легче.
Ранним утром перед ним снова загорелся номер Айды. Он поднял трубку, но на том конце был мужской голос. Такой спокойный и отчуждённый, словно это был далеко не первый такой разговор. Голос попросил назвать Лиама своё имя и рассказать, кем он приходится Айде. И потом он сказал, что Айда мертва. Выстрелила себе в голову из пистолета Бенисио. Голос спросил Лиама, как найти её родственников. Но у неё и не было родственников. Так пусто стало внутри, словно лампочку выкрутили.
Лиам всё-таки поехал к ней. Это он смотрел на её тело в морге, такое странное и не похожее совсем на Айду лишённое чего-то. Но… он сказал им: «Это Айда». Он организовал её похороны рядом с мужем, и пытался что-то выдавить из себя на её поминках, но не смог. Айда и не знала, сколько друзей и морпехов придёт проводить её в последний путь. Почему она так поступила?
Тогда, после похорон, он в первый раз явно ощутил в себе темноту. Какая-то часть его хотела оказаться в холодной земле рядом, потому что не было никакого смысла продолжать то, что есть сейчас. Он смотрел на её могилу и думал об этом. Он совсем один и всегда будет один. Делает что-то, пытается как-то распорядиться своим временем, чего-то добиться, но это всё ничего не приносит. Ничего в нём уже не шевелится, будто бы он и сам замер, и у него самого внутри не хватает чего-то.
Он нёс эту ношу всю четвёртую командировку, и она становилась всё тяжелее, всё больше захватывала пространство внутри него. То, что происходило вокруг, не делало его живым, уже больше не заставляло чувствовать страх за себя или переживать за других. Вещи просто происходили, и он наблюдал их. Да. Был момент, когда он хотел всё это прекратить. Не хватило духу приставать к виску пистолет, когда он остался один в казарме в годовщину смерти Бенисио. Но хватало духу вставать в полный рост под огнём снова и снова, лезть в пекло, куда другие боялись, всем сердцем желая, чтобы одна из пуль угодила в него. Если его не будет, то и ничего уже не будет.
Эти мысли он похоронил в себе, но они путешествовали вместе так долго, что оставили свой отпечаток. Он думал, что будет бороться за жизнь всеми силами, хотя бы просто из принципа. Потому что он морпех. Но теперь темнота не отступала, как бы он не хотел, полоска света всё отдалялась, пока не скрылась за горизонтом, и пока Лиам не растворился в этой темноте.
***
Из темноты его вырвал свет. Не такой тёплый, как он ожидал. В конце тоннеля… А холодный и безжизненный электрический свет.
Тело было очень лёгким, невесомым. Из ощущений только холодок по спине. От металлического стола в морге. Он мёртв. Но неужели задержится тут?
Лиам поднялся и ступил на пол. Он был готов коснуться прохладного кафеля, но его босые ступни утонули в чёрном песке.
Призрак? Или в чистилище? Обломок последней комнаты из того мира посредине темноты. Где выход?
Он услышал голос. Вдалеке белыми и мутными колеблющимися пятнами стояли три фигуры. Он сразу узнал их. Пёс, Старейший и Уна.
— Я видел сон, — раздался в голове у Лиама гулкий голос Старейшего, тот говорил не раскрывая рта. — Вокруг безжизненные скалы. Даже небо состоит из острых и тёмных камней. В лабиринте, где нет ни верха, ни низа, ни права, ни лева, ни времени, мечется Жнец. Тот, что был нам отцом. Голод поглотил всю его суть. Ничего не осталось. В безмолвной и звенящей тишине он ищет и ревёт.
— Что мне сделать? — беззвучно ответила Уна, с тревогой оглядываясь в тёмноту, словно пытаясь разглядеть Лиама.
— Тёмный взывает к нему. Если Жнец ответит на зов, наша линия прервётся. Сквозь тысячи миров я вижу это. Скоро он почувствует нашу кровь. Жнец не должен найти выход. Иначе он пожрёт нас всех. Даже ты не сможешь остановить это, Дитя Мира.
Пёс стоял чуть поодаль, Лиам чувствовал, что он злится. Пёс не понимал мёртвый и древний язык. В голове Пса рождались лишь образы, и они не находили ничего общего с тем, что он знал о мире. Но таково было его место. Словно гора, он нависал над Старейшим и его гостьей. Рука его почти восстановилась.
Пёс рвался с цепи. Он хотел оторвать голову предателем, имя «Реверди» так и вилось в его голове.
— Дитя, — обратился к нему Старейший, звуки из его рта были глухими, скрипучими и тихими. — Наш род под угрозой. Самой страшной, что мне знакома. Ты самый верный и сильный из моих детей, но я не могу просить тебя.
Пёс лишь уважительно склонил голову, слова уже давно были не нужны ему.
— Дитя Мира, тебя тревожит что-то ещё? — спросил Уну Старейший. — Твоё сердце такое огромное… Смертные сами справятся, они сильнее, чем когда-либо. То, что происходит наверху, нас не касается.
— Нет. Меня тревожит призрак из прошлой жизни. Я больше не вижу его среди живых, — кровавая слеза скатилась по щеке Уны, но она ответила твёрдо. — Я помню, кто я. Жнец никогда не покинет свою тюрьму, наша линия не прервётся, клянусь тебе. Да озарит свет твою душу.
— Разорви Связь, чтобы Тёмный не услышал тебя и то, что ты хочешь сделать. Прощай, Дитя Мира. Спасибо, что ты коснулась меня.
Старейший поклонился и снова застыл. Лиам увидел, как перед ним раскрывается бесконечный лабиринт чёрных зеркал. Сосредоточие всех мыслей, чувств и знаний бессмертных. Старейший ходил по этому лабиринту уже вечность, заглядывал в каждый уголок. Среди видений и снов он искал кошмары — признак надвигающегося на них вырождения.
Уна снова огляделась, скрыла лицо саваном и шагнула в тёмноту, и там её уже не было видно. Пёс поклонился и последовал за ней. Лиам услышал его мысли. «Ни одна капелька зла не коснется её кожи, пока Пёс будет рядом. Словно маяк во тьме она светит, когда начинаешь видеть.» Никогда Пёс не встречал подобных бессмертных. Пахнувших жизнью и смертью одновременно.
Всё трое скрылись и Лиам остался один. В его ноздри ударил знакомый и удушливый запах. Сигара Бенисио. Вот и всё. Пора идти дальше.
Он мог закончить это воплощение очень плохо, скатиться к самому дну, но выдержал всё. Душа должна развиваться, и она не может делать это в комфортных условиях. Вот почему мир кажется нам таким несправедливым. Чтобы стать лучше, нужен разный опыт: кто-то должен родиться и сразу же умереть, кто-то болеть и страдать, кто-то сражаться на войне, убивать и быть убитым. Боль очищает нас, словно пламя, и делает лучше, раскрывает перед миром дороги нашего сердца.
Кому-то ещё рано двигаться вперёд, его ждёт отдых в богатой семье, со щепоткой удачи за пазухой. Кто-то будет падать на самое дно, стремиться к абсолютному злу, ведь у мира должны быть полюса, чтобы он двигался. И вечно они будут сходиться между собой. Так мир будет идти к высшей точке своего развития. В конце все они станут едины, окажутся очень близко друг к другу и спустя вечность, их снова раскидает в разные стороны маленькими частичками. Чтобы снова они тянулись друг к другу и собирались в более совершенные формы. Этот цикл Дыхания будет продолжаться вечно и чтобы мы не думали, он пропитан Любовью.
Теперь он благодарен за всё, что с ним было. За то, что в его жизни появились люди и не совсем люди, которые столкнулись с ним, словно с кометой, летящей на солнце, и сбили его траекторию. Теперь перед ним была вся Вселенная. Он стоял где-то посередине, между бесконечностью, что ждала его впереди, и бесконечностью, что он уже прошёл.
Ноги оторвались от песка, и его понесло вперёд. Пространство вокруг заполнялось светом, чёрный песок сточился ветрами вечности.
Лиам оказался в зале из белого мрамора. Он сидел на самой верхней трибуне, среди людей с бледной кожей, в причудливых цветастых одеждах. Они кричали и спорили на незнакомом языке. Их движения были то плавными, то рваными, неестественными. Напряжение нарастало.
И вот они замолчали. Обнажили короткие мечи и бросились друг на друга, словно дикие звери. В самом центре они должны были сойтись, но в последний момент их лезвия пронзили фигуру, закутанную в саван. Уна встала между ними. Приняла на себя удар. Мечи выпали из рук и бледнокожие упали перед ней на колени.
Он вспомнил. Не эту сцену, а многие другие, при его другой жизни. Уна не была его половиной. Он всегда был единым целым. А она была степенью, в которую нас только может возвести другой человек, делая чем-то большим, чем мы изначально можем представить себе в своих самых смелых и безумных мечтах.
В этот раз она говорила так мало, потому что им уже давно не нужны были слова. Надо было просто вспомнить. Смерть разлучит их в этом или в других мирах, но они обязательно встретятся снова. Они связаны, и природа этой связи лежит вне доступных им категорий.
Но теперь время идти дальше. Лицо Уны и зал из белого мрамора стёрли, словно мел с доски.
Лиама несло дальше. Стал слышан низкочастотный гул. Вдалеке замелькали вспышки. Человек, высеченный из чёрного камня, схватился с жутким созданием, увенчанным короной из ветвистых рогов. Он пытался утащить чудовище обратно в темноту, но слабел.
Лиам услышал крик, полный ужаса. Молодая девушка тонула в тёмной и холодной воде. Лиам хотел протянуть к ней руку, но его потащило дальше. Видения мелькали перед его глазами с ужасающей скоростью.
Его протащило мимо Тары, она проводила его взглядом, стоя на горе из костей и черепов.
Бездомный с босыми ногами, покрытый потом, напуганный чем-то зловещим, отчаянно пытался снова разжечь костёр.
Фиолетовый саван под порывами ветра пронёсся мимо и выгорел.
И на этом его стремительное движение прекратилось.
Лиам смотрел на белую ручку обшарпанной двери его детского шкафа, вросшего прямо в скалу. Осталось только дернуть её, открыть дверь и сделать шаг.
— Войди, — услышал шёпот, принесенный порывом ветра.
И голос и виденье растаяли в темноте. Лиам застыл. Впервые за время его путешествия, в своей груди он почувствовал нарастающий стук сердца.
Кто-то сжал его руку. Лиам опустил взгляд и увидел Омара. Он улыбался умиротворённо и нежно. Темнота объяла их со всех сторон. Время протекало сквозь них спокойной и безмятежной рекой.
Мальчик потянул его за собой. С каждым шагом тело Лиама становилось всё невесомее, а его мысли уносило вдаль, словно воздушные шарики.
Они шли долго, но сердце стучало всё сильнее и его удары уже били по вискам, отдавали болью и придавали тяжесть телу. Омар вдруг отпустил его руку, оказался впереди и повернулся к нему лицом. Лиам остановился. За спиной послышался тихий голос Йована.
Вдалеке мелькали молнии, и они выхватывали из темноты полотно событий неясных и далёких. Голос серба звучал всё настойчивее, а Омар больше не улыбался.
Темнота вокруг заполнялась звуками. Стуком его сердца, выстрелами, криками инструкторов, шутками Йована, голосом Уны, неясными шёпотами и чудесной, но грустной песнью. Омар сделал шаг вперёд, от Лиама, и их разделило, словно поверхностью мутной и тёмной воды. Омар шёл туда, где не было боли. А там где остановился Лиам она была, но не только она… Вот бы сигарёту. Всё так спуталось…
Больше книг на сайте — Knigoed.net