1
Рита указала на бадью на полу. Полная горячей воды ржавая железяка дышала жаром.
— Я часто мыла брата, — сообщила наложница. — Господин, позволь раздеть тебя?
Над водой поднимался пар, в тусклом свете желтовато-белым маревом окутывал стены с рисунками. У Круга жизни пар съел черное колесо-лицо, осталась только улыбка цвета засохшей крови. Исчезла и на другой стене морда рыжей лисы во все полотно, оставив лишь янтарные глаза. Между улыбкой и глазами стояла Рита без хакамы, в одном кимоно, который отсвечивал золотом под ярким костром ее волос. Рита шагнула к Андрею. Вся рыжая с золотом.
На пороге над ней высился Андрей, грязный, изодранный и полуголый, в дырявых лохмотьях, в которые превратились выглаженные кимоно и хакамы. Корка грязи облепила его волосы и шею. Песок и листья торчали из прорех в кимоно. То ли удары веток, то ли пощечины, которыми Лис привел Андрея в сознание, разукрасили щеки багрово-фиолетовыми синяками.
— Да я и так чистый, — сказал Андрей, потрогал синяк на скуле, поморщился. — Помойся сама, Амурова-сан.
На негнущихся ногах Андрей прошагал к янтарным глазам и вдруг уткнулся в них лбом. Захрапел.
Рита спросила:
— Господин?
Андрей отдернулся от стены, увидел янтарные глаза, закричал на них:
— Как вы достали!
Рита спросила:
— Господин, позволь раздеть тебя?
— Амурова-сан, твой господин уже сказал тебе, что делать, — сказал Андрей. — Мойся. Ты должна выглядеть идеально, чтобы не получить замечания.
Андрей сел на пол, синие глаза уставились на бадью.
Пожав плечами, Рита начала развязывать оби, разрез кимоно увеличивался, показывая все больше белой-белой кожи.
— Так странно, — сказала наложница. — Я никогда не мылась прежде брата.
Она распахнула кимоно.
Под ним открылось ослепительно белоснежное тело. Белое и голое, как обнаженный клинок. Голое, нежное и совсем рядом. И его очень даже можно было.
Нижняя челюсть Андрея отвисла чуть ли не до пупа, торчавшего в прорехе кимоно.
Внутренняя клетка зашаталась, железные прутья затрещали и посыпались одна за другой. Передние лапы волка перешагнули порог клетки.
Золотые плечи Риты сбросили кимоно и стали белоснежно-голыми. Она выпрямилась, статная и слабая, как молодое дерево. Округлые грудки, раз в десять меньше молочных гор Сомовой, уставились розовыми пуговками вверх. Нежный воинственный лисенок.
Пульс Андрея поскакал галопом к демонам, ребра затрещали от бешеных ударов сердца.
Волк взял пастью ширму перед клеткой и отбросил ее прочь. Лапы зверя ступили в комнату с бадьей и рисунками. Длинные когти зацокали по бетонному полу. Волк приблизился к Андрею, заглянул ему в открытый рот, проследил за взглядом человека.
Кимоно золотой мантией ниспадало сзади Риты, свисая с ее локтей. Только согнутые руки оставались в кимоно.
Задние лапы волка подломились, зверь сел подле человека. Огромная пасть распахнулась, длинный красный язык выпрыгнул наружу. Красные свирепые глаза, как и синие, уставились в горячий треугольник, в котором соединялись Ритины ноги. Там мягкий пушок на небольшом бугорке светился капельками осевшего пара.
Кимоно Риты упало на пол, и наложница залезла в бадью. Из глаза Андрея потекла жгучая, как гнев сенсея, слеза. Сейчас Рита сядет, и ржавый железный панцирь скроет изгиб молочной талии, вода поглотит животный запах грудей и горячего треугольника. Волк заскулил. Андрей утер рукавом слезу.
Рита сказала:
— Господин, а я такая же красивая, как румяная сакура в том стихе? Такая же красивая, чтобы быть чей-то целью? Настолько красивая, чтобы кто-то жил ради меня?!
Нижняя челюсть Андрея обратно не поднималась, поэтому он только кивнул. Волк кивнул следом.
Рита сказала:
— А я достаточно красивая, чтобы кто-то умер ради меня?
Андрей кивнул, волк тоже.
— Господин, а ты? Ты бы умер ради меня?
Андрей с волком кивнули. Рита улыбнулась. Раз подтвердил, теперь это будет правдой, даже если до этого было не так. Самурай ведь не врет.
Рита села в воду. Лицо ее порозовело от жара и горячо засияло в бледных сгустках пара.
— Господин, раз ты даже умереть ради меня готов, можешь намылить мне спину? А?
Андрей с волком кивнули. Какое-то время они сидели недвижно, пока волк не боднул головой Андрея в плечо. Рот восьмиклассника захлопнулся, Андрей поднялся. Рита тоже встала, подала ему мыло. Но спиной не повернулась.
Теперь ее напаренная розовая кожа пахла только влагой. Мокрые пуговки грудей так скукожились, что Андрею стало их жалко. В этом мире жестоких иллюзий с наложницами все так: либо они покорно кукожатся и терпят, либо их тела ломают и выбрасывают.
Рита сомкнула ноги так плотно, что ее светлый пушок на треугольнике почти исчез. Она сказала:
— Давай же сам раздвинь мои колени. Я знаю, что господин хочет. Давай зарой пальцы вглубь моих теплых ножен. Ты знаешь, что я знаю, что ты хочешь.
В этом мире самоубийц под маской школы либо наложницы угождают своим господам, либо их дерут на мясо.
Рита закричала:
— Почему на твоих глазах снова слезы? — Она кричала. — Сколько можно? Прекрати реветь как девчонка и ударь меня наконец!
В этом мире ненадолго задержится наложница, не способная угодить господину.
Рита кричала:
— Или ты хочешь, чтоб я тебя ударила? Тебе нравится, когда тебя самого дерут и избивают? Когда самого смешивают с грязью?
И наложнице точно конец, если она забудет свое место. Если она вконец оборзеет.
Крик Риты оборвался на середине.
— Прости, мой господин, — сказала Рита, — конечно же, тебе нравится самому все делать. И бить, и драть, и втаптывать других в дерьмо.
Андрей растерянно показал Рите мыло.
Наложница выхватила мыло у Андрея и бросила его прочь, едва не попав по длинному носу волка. Рита положила руку Андрея себе на грудь, стиснула его изодранные пальцы вокруг плотного шарика. Медленно отпустила.
— Не сдерживайся, — прошептала Рита. Когтистая лапа волка вдруг вцепилась сверху в пальцы Андрея и не позволила отпустить тугой шарик, который бы давно треснул по швам от переполнявшей его скрытой энергии, будь у него эти швы.
Рита потянула вторую руку Андрея себе между ног, воткнула его порезанные пальцы во влажный шелковистый пушок и бархатную кожу.
— Покажи, какое ты бесчеловечное чудовище, — шепнула Рита. Волк второй черной лапой надавил на горячий треугольник Риты. Сквозь кисть Андрея. Сквозь его покрытые засохшей красной коркой пальцы. Рита застонала.
— Да-да-да-да, — зашептала Рита, и голос ее с каждым новым «да» становился глубже. Она схватила Андрея за волосы.
— Да… Не жалей… Да, — прошептала Рита и горько улыбнулась. — Не жалей меня… Как не жалел моего брата.
Она притянула лицо Андрея себе к плечу, ее мокрая тонкая ключица ткнулась ему в зубы. Мягкая кожа пахла только чистотой, только влагой.
Да, в самом деле, ее брат. Где он? Я с ним знаком?
Волчья морда приблизилась к лицу Андрея. Алая пасть зверя распахнулась, и нёбо с десятком острых кинжалов нависло над белым девичьим плечом. Сверху над ухом постанывала Рита.
Теперь от чистой кожи вовсю понесло цветущими ландышами. В комнате не пахло ничем, кроме мыла и воды, а внутри головы Андрея смердела страшная вонь химических цветов. Потому что внутри брата Риты тоже сейчас цвели драные ландыши.
Волк лизнул красным языком плечо Риты, она вздрогнула и застонала громче. Все трое почти боролись друг с другом. Трое — это Андрей, Рита и волк.
— Ни за что, — сказал Андрей, — пока я тебе должен.
Он вырвал руку из когтей волка и толкнул Риту. Вскрикнув наложница плюхнулась в бадью. Бело-розовое тело ее окунулось в воду. Голые ноги задрались выше головы.
— Ты все-таки ударил меня? — сказала Рита.
— Ты все-таки ударил ее? — сказал волк.
Цветущими ландышами больше не воняло.
Андрей сказал: «Амурова-сан, прости. На тебе сидело что-то черное и большое».
— Муха? — спросила Рита.
Молча Андрей дернул морду зверя к себе и захлопнул обеими руками алую пасть. Волк зарычал сквозь сжатые клыки.
Андрей сказал: «Убирайся с глаз моих». Затем швырнул черное мохнатое тело в кучу железных обломков внутренней клетки. Новые толстые прутья вмиг выросли из земли и плотно окружили волка. Из остатков водяных паров соткалась серая ширма, закрыв клетку.
Слипшиеся медные пряди накрыли Рите пол-лица, наложница сдула их с глаз. Она сказала:
— Ты сказал: должен? Но это я должна моему господину. О, я должна тебе столь много!
— Пока Амурова-сан не отслужит мне, я должен защищать ее. Затем мы с тобой сразимся, и один из нас пробудится, — ответил Андрей. — Помойся сама, пока постою в коридоре.
И он отвернулся от нагого тела. Зашагал к двери, потому что был слаб. Интересно, промокают ли воробьиные перья под дождем, спасают от морозов? А от знойного солнца? Быстро привыкаешь клевать жуков и червей?
2
Запах фальшивой морской свежести грыз Рите горло. Она слила воду из бадьи в кабину моетжопника и повернулась к писельнику. Наложница задрала полы кимоно, голые белоснежные ягодицы опустилась на холодную сидушку. В коридоре все еще сторожил господин. Можно было не опасаться, что громкие пук-пук Риты привлекут посторонних в туалет.
Из разбитого зеркала над умывальником улыбался брат. Ее преследователь, ее мучитель, ее владетель, как всегда, пылал пылким пылом рыжего демона.
Рита писала, сидя пред братом. Ее ноги были разведены широко в стороны, она задрала кимоно выше пупка. Брат увидел ее от бедер до лодыжек полностью голой. Голыми брат с сестрой спали в объятиях друг друга под раскрытыми окнами. Голыми из материнской утробы вместе вылезли два маленьких рыжих чуда.
Родились они вместе, умрут порознь.
Из Риты перестало течь. Она поднялась с писельника, смыла воду. Трещины на зеркале расходились из улыбки брата по всему его лицу и мускулистой шее.
— О брат! Как ты позволил так себя унизить? — сказала Рита. — Как ты позволил разбудить себя такому слабаку, как Сингенин Широкоротик?
Брат молчал. Теперь он всегда молчал.
— Продул такому жалкому неряхе. Спустил такому вонючему сопляку, — сказала Рита. — Смотри, брат, какому ничтожеству ты просадил честь, клан, свою собачку Бесхвостого. И меня!
Рита ударила кулаком в зеркало. Стеклянные осколки посыпались в умывальник, сверкая как брызги дождя.
— Я думала, Сингенин — невообразимый, сильный, неподражаемый, — сказала Рита и вынула острый осколок, воткнувшийся между костяшками. — Думала, Сингенин желал владеть Апостоловой-сан, как мной, а у этого гнусного плаксы просто щемило сердце от того, что увидел ее труп. Разбудил Апостолову-сан не этот глупый сыкун, я тебе точно говорю! Наш грустный мальчик ни за что бы так не поступил.
Красный сок стекал из руки Риты. Она нарисовала пальцем на битом зеркале красную улыбку поверх губ брата. Она не ощущала подушечкой пальца острых краев и трещин разбитого стекла. Изогнутая черта на зеркале становилась все краснее, все ярче, а она водила пальцем по треснутому стеклу и не ощущала ничего, кроме злости.
— Наш нежный недотрога, — сказала Рита, — наш ранимый мальчик и ударил-то меня, только когда я засунула его в себя, и ему оставалось либо взять меня полностью, либо оттолкнуть. Сильный бы взял, так ведь, брат?
Брат молча улыбался двумя улыбками, язвительной своей и сочно-красным рисунком Риты. Огненно-рыжие вихры на его голове торчали во все стороны.
Всегда, когда брат омывался в бадье, Рита намачивала эти вихры, делая послушными, и расчесывала мягкими-мягкими неторопливыми движениями. Брат садился низко в бадью, спина его прижималась к борту, срубленному сверху случайным ударом катаной во время вечерних упражнений. Острые зубья ржавой жести торчали рядом с огненным затылком брата, и Рита постоянно сдирала об них кожу с руки, когда чесала книзу рыжую гриву. Красный сок капал с ее запястья в теплую воду, омывал тело брата, а Рита продолжала чесать мягко-мягко, бесконечно долго, неторопливо.
Но вот некоторые, видите ли, слишком честолюбивы и хотят только сразиться с ней.
— А наш трусливый Широкоротик, конечно, оттолкнул, — сказала Рита. — Он хотел меня, но оттолкнул, потому что всего боится. Ты, брат, не боялся ни крови, ни драк, ни голых наложниц. Кого хотел мой брат, того пытался получить, а кого не мог получить — убивал.
В последний раз, когда Рита омывала брата, к ним в комнату постучался сэме Неуместо-сан. Сэме поклонился и передал от Бесхвостого, что клан Красоткина хранит на верхних этажах общежития запасы еды. Сидя в бадье, брат слушал. Нагой и сильный.
— Ненавижу мыться в холодной воде, — сказал брат. — Пока ты говорил, вода остыла. Потрогай ее.
Это был приказ оябуна. Сэме наклонился и коснулся рукой водной поверхности между торчавшими из нее коленями Стаса. Тогда брат и схватил его за плечи. Брат со всей силы дернул сэме вниз. Окунул головой в воду. Насадил горлом на ржавые зубья содранной сверху жести.
В туалете Рита говорила:
— А этот трусливый недотепа дрожит, когда видит меня голой! Если наш недотыка не хочет желать меня, я мечтаю тоже не желать его. Хочу, чтобы он умер грязным, вонючим, пугливым и таким же скромным. Нет, брат, только подумай: Широкоротик оттолкнул меня!
Сэме рухнул на колени, руки его бешено молотили по бортам бадьи, по воде, по голым плечам Стаса. Брат навалился на его плечи и вдавливал открытое горло в острую жесть. Вдавливал, вдавливал, вдавливал, вдавливал… Пока кипящие красные фонтаны не разорвали шею.
Кровь летела повсюду, вместе с ней в воздухе разлилось тепло. Рита сбросила с себя кимоно и закружилась в горячих струях, бивших в нее. Кровавые лучи грели ее кожу как поцелуи летнего солнца. Рита кружилась и хохотала. Она поднимала руки, чтобы ее холодным подмышкам тоже досталось тепла. Жар растекался по телу, щекотал груди и промежность, затекал внутрь нее. Так счастливо она смеялась в последний раз.
В туалете Рита говорила:
— Дух грязного Широкоротика — не сталь, не меч, как твой, брат. Этого недотепу словно вылепили из хлипкой глины, настолько он во всем не уверен. Нет, на самом деле его вылепили из говенной кучи. Из жидкого дерьма, настолько вонючего, что даже мухи на него не садятся. Иначе бы он разве оттолкнул меня?
Брат выдавил из сэме остатки крови в воду. Отбросил дохлую тушу на пол. После того как закончит мыться, брат откроет окно, выкинет мертвого сэме в холодную ночь и скажет: «Ра-аз птенчик».
Колени брата торчали из темной воды как два скалистых острова из розового камня. Широкая грудь лоснилась от брызг крови. Сестра подошла к желанному брату; оба с живота до головы красные, словно их усыпали багровыми лепестками дикой розы. Два комка разделанного мяса с белыми белками глаз. Два голых рыжих чуда, что исторглись из утробы давным-давно. Прошлое зашепталось на ушко с настоящим.
Хлопнув по борту бадьи, Стас сказал: «Лезь сюда».
Рита взобралась на брата, уместила бедра между его согнутых коленей. Теплая вода накрыла ее красные ягодицы и ноги. Брат обнял сестру, вдавил ее в воду, в себя под водой. Рита закашлялась. Ей в рот затекла вода, солоноватая, сладковатая, вкусная, и Рита не прочь была бы ее попить, но ей в глотку залило слишком много сразу.
Стас сказал: «Тихо ты». Из его рта пахло прокисшим молоком, которое давали на завтрак.
В воде, верхом на брате, Рита закрыла глаза. Влажно, тепло, теперь еще и темно — так наверно было внутри материнского лона до того, как оно выплюнуло Риту с братом наружу. До того как их изгнали из черного покоя в жестокий мир, где смерть разлучает братьев и сестер.
В туалете Рита сказала:
— Почему слабый Широкоротик, а не мой гордый брат сделал меня сильнее? Почему не ты, а этот слизняк, этот муравей убедил меня не стыдиться короткого меча? Почему пугливец голых грудей обратил меня в чудовище? Я больше ничего не боюсь только благодаря ему, стыдись, брат!
В бадье, в их железном лоне, в сладко-солоноватой воде брат сдавил внутренности Риты и назвал ее «моей дыркой». Рита даже не могла представить, что может быть лучше.
Брат сдавливал сестру все крепче и крепче, пока Рита почти не потеряла сознание. Она сказала, что ее сейчас стошнит. Тогда Стас слегка отпустил Риту, отвернул ее лицо в другую сторону от себя, затем снова стал давить так же крепко. Он всегда был таким внимательным, ее брат.
Рита говорила зеркалу над умывальником:
— Как такой слабый трус может побеждать сильных самураев? Между его волей и поступками копится столько сомнений, что, пока он сквозь них продерется, годы пройдут. Но он легко расправляется с теми воинами, кому для действий не нужны никакие усилия. Неужели и я так могу, брат? Я тоже слаба, но разбудила дайме клана Рейгена. Видел бы ты, как качался мой вакидзаси в его промежности! Словно черный цветок на сером стебле! Ничего прекраснее я не создавала.
Со дна ржавого лона поднялось что-то твердое, что-то упругое, будто бадья отрастила пуповину и искала у Риты пупок, чтобы соединиться с ней и начать кормить. Брат цепко держал Риту, а это твердое нечто копалось в ней, шерудило внутри, толкалось, вело себя по-хозяйски. Железные борта под Стасом скрипели. Кровь сэме на теле Риты свернулась. Вязкие красные сопли облепили ее волосы и лицо. Заклеили рот. Она хотела крикнуть, позвать на помощь брата, и не смогла разомкнуть губы.
Рита сказала призраку брата:
— Я не смогла зарезать Широкоротика ночью, — сказала Рита. — Днем со спины тоже. Он так безмерно боится смерти, что всегда осторожничает. Он всегда слышит мои движения, даже когда спит. Жалкий трус.
Лежа в бадье, брат терся лицом об шею Риты. Если бы он отпустил ее, она бы выскочила вон — подальше от твердой штуки внизу. Но он не отпускал. Сжимал крепко, до синяков.
Брат закричал: «Ах, да!» — прямо в ее склеенные губы и откинулся назад с такой силой, что борты стали ломаться и падать на пол один за другим, как от землетрясения. Вода растеклась по всему полу. Их одежда, их мечи, их спальные тюфяки — все промокло. Промок труп сэме, который через пять столовок будет сброшен в темноту за окном. Навстречу птичкам.
Рита снова ударила по зеркалу. Дождь осколков осыпал ее кулак. Забавно было бить брата теперь, когда он только улыбался и не давал сдачи. Как замороженный. Как мертвец.
— Я должна Широкортику так много, — сказала наложница, — хочу раскромсать его на куски. Издырявить насквозь мечом. Бросить в окно как птичку. Будет знать, как отталкивать меня.
Вода схлынула из бадьи и обнажила шланг, который только что копался внутри Риты. Кожаный отросток поник и обмяк. Белый сок капал с его кончика. И эта терзавшая ее штука росла прямо из паха желанного брата. Вот что ужасно. Сказка кончилась.
Рита разодрала ногтями корку на губах. Из мертвого сэме с глухими хлопками пошли газы. Его хакама в промежности была более темной. Воняло кислым, воняло мочой.
Стас скинул Риту с себя и поднялся. Она с укором посмотрела на обожаемого брата. А он сказал только: «Уберись». И потащил труп к окну. Рита потрогала себя между ног. Оттуда текла ее собственная кровь. И белый сок брата.
Вода на полу хлюпала под сандалиями брата. Труп не прекращал пускать газы.
— Я стравила его с Красоткиным, и Красоткин мертв, — говорила Рита призраку. — Пыталась поссорить с Лютиным, но тот оказался дрессированной шавкой Бесхвостого. Что бы я ни придумывала, Широкротик никак не подохнет. Как мне его разбудить, брат?
В тот день их тюфяки промокли насквозь. Провоняли запахом избитого до смерти животного, его кровью, мочой, говном и болью. Сколько бы Рита не стирала их, не сушила на батареях, не проветривала, свесив в окно, — каждую ночь брат и сестра будто спали на великанских тряпочных затычках, подобных тем, которые наложницы засаживают внутрь своих лохмушек, чтобы в дни краски не прыскать повсюду кровью. Еще много ночей брат и сестра зажимали носы прищепками перед сном.
Призрак исчез в разбитом зеркале туалета. И оказался рядом с дверью. Ладонь брата рубанула по воздуху. Рита пошла за ним в коридор.
Стоя у стены, Широкоротик спал. Синие глаза сразу открылись, только Рита переступила порог туалета. Он ведь всегда все слышит. Жалкий трус.
Брат прошагал мимо Широкротика, не взглянув на него. Как храбрец с трусом несхож, хоть оба воины! Один достоин владеть любой и погиб. А Рита досталась живому, который и жить-то по-настоящему не смеет.
На лестнице брат рубанул ладонью в сторону высокого прямоугольного окна над ступенями. В уличной тьме мигали десятки далеких желтых огоньков. Кирпичные бараки начальной школы.
— Вот как его убить… — прошептала Рита. Сзади Андрей спросил:
— Кого убить?
А не догадаешься, тупица!
Рита повернулась к Андрею и сказала:
— Для моего господина кого угодно. Хоть саму себя.
— Лучше уж рисуй желтоглазую лису, — сказал Андрей. — Ты слила воду? Идем спать?
Брат улыбнулся и рубанул ладонью воздух рядом с шеей господина. И Рита засмеялась. Таким остроумным желанного брата она еще никогда не видела.
Ее смех струился вниз по лестнице до самого дна их мира — школьных подвалов. Желтые огни по одному затухали в окне над узкими ступенями.