1
Андрей стоял на коленях перед настольной лампой, единственным источником света в кабинете иероглифописания, и видел лишь блеск глаз в темноте. Лампу взяли с учительского стола Ковырялова, включили и поставили под лицо Андрея. Прямой желтый луч слепил, Андрей не отличал учеников клана Охотникова от тьмы вокруг, зато он для них был как неподвижная светящаяся мишень.
Полночь еще не наступила. Шли по-прежнему вторые сутки пребывания Андрея в Кодзилькинской школе.
— Начнем ритуал, — произнес знакомый вялый голос. В кружок света шагнул Лис и поставил на пол пластиковый стакан и зеленую коробку с рисунком апельсина и белой надписью: «Сердечный».
— Прости, но обменяться стаканами с оябуном ты не сможешь, — Лис улыбнулся. — Уверен, ты понимаешь причину.
Драный шутник.
Ночью облезлое здание Кодзилькинской школы Катаны превращается в место проведения ученических ритуалов и обрядов. В незапертых классах ученики посвящают новобранцев в кланы, отпевают убитых, просят духов и демонов Извне о благодати, устраивают жертвоприношения. Парты, на которые днем кладут тетради, ночью заменяют сцены для безумных плясок, помосты для пения, жертвенные алтари. Так что ни один ученик не удивится, если утром перед уроками увидит на своей парте плохо вытертую кровь. Или забытый уборщиками ошметок мяса. Или осколки зубов. Свежие царапины на столешнице. Вмятины на толстом пластике от ударов в агонии.
Два ряда блестящих пуговок окружали маленький кружок света: первый, над головой Андрея, был глазами дайме, восседавших на стульях, второй, повыше — глазами стоявших за их спинами сэме.
Заскребли ножки стула по линолеуму, и перед Андреем возник Глеб Лютин с кустистыми бровями и синяком на шее.
Глеб откинулся на спинку стула и свысока посмотрел на Андрея.
— Новенький, — сказал он и сплюнул на пол, — налей в стакан «Сердечный» и положи обнаженный меч на колени.
Лис стоял на краю круга и не двигался. Даже в кругу соклановцев маску формального лидера носил Лютин, а Бесхвостый Лис оставался рядовым сэме. Иллюзия трусов.
Андрей первым делом обнажил катану, и ученику сразу полегчало после перевода из класса обычных мишеней к опасным.
Оранжевая густая жидкость с пузырьками наполнила стакан. Резкий запах прелых фруктов ударил в ноздри, глаза заслезились.
Волк задергался в клетке.
Никакого уважения! Ослепили, отравили кислой бражной вонью, унизили коленопреклонством — да поубивать их всех!
Андрей открыл рот, опустил нижнюю челюсть как можно ниже. Мышцы лица и шеи напряглись, стимулируя кровообращение так, что кленовая краска в артериях избавилась от накопившейся углекислоты, и волчара в клетке уснул.
Увидев зевок Андрея, Глеб резко сдвинул брови к переносице.
— Новичок! — крикнул короткостриженый. — Уже устал?
Волк распахнул веки.
«В твоей выносливости усомнились, самурай, — прошептал зверь, — устрани оскорбление — убей их всех».
Ладонь Андрея обхватила рукоять голой катаны на коленях. Сегун, как часто в этой школе вынуждают следовать четвертому постулату четвертого Вечного долга из памятки.
Короткое движение на краю круга — Лис потеребил большим пальцем обрубки.
— Убил оябуна сильнейшего клана, — произнес Лис, — подчинил трех чистоплюев, устрашил Черного Змея одним лишь взглядом, а заодно шугнул Яву-сан — и не проявил усталости до сего мига! — Лис убрал руки за спину, худое тело качнулось с пяток на носки и обратно. — Сингенин-сан, мы поражаемся твоей стойкости.
Лютин скривил губы, но промолчал.
Андрей отпустил рукоять меча. Под ширмой лести Лис признался, что следил за ним весь день. Угрожал? Или просто напомнил о договоре, о рукопожатии пол-урочника назад?
— Повторяй за мной клятву, — сказал Глеб, — слово в слово, буква в букву.
И Андрей послушно стал повторять.
Новые клятвы, новый долг, новые обязательства оплетали Андрея с каждым новым исторгнутым словом. Нет большей несправедливости в мире, чем неоплаченный долг. Нет большего позора, чем солгать словом или делом.
«Я клянусь… я клянусь…» — стучал кончик языка Андрея об небо и зубы, и стук поднимался по черепной коробке вверх, отдавался в сосредоточенном разуме звонкими встречными ударами катан. Отдавался хлестом волчьего хвоста по железной клетке. Отдавался дребезгом разбитых стекол в окнах Михеевской школы за сотни сотен сотен локтей отсюда. Отдавался плачем и криками умирающих детей.
— Я клянусь быть верным клану Охотникова.
Нас воспитали карателями, нас научили убивать за нарушение долга, в первую очередь — самих себя. Если ты не бережешь собственную жизнь, пощадишь ли других? Ответ: никакой пощады.
— Я клянусь не утаивать добычу от клана.
Волк катался по клетке и смеялся.
Из прошлого в черепной коробке Андреясохранилась только зарисовка с качелями, разноцветными клумбами и песочницей под голубым небом.
Больше мне ничего не нужно, остальное — забирайте. А волк сказал сквозь смех: «А как же Амурова-сан?»
— Я клянусь подчиняться старшим дайме и оябуну клана.
Волк брызгал слюной и бил лапами по полу. «И как ты будешь служить Охотникову-цветнику? О, оябун-клумба, разреши оросить влагой лепестки твоих ландышей? Ха! Позволь разрыхлю тебя, великозернистый Почва-сан?»
— Я клянусь не раскрывать тайн клана.
В бывшем клане Андрея, когда ученик решал умереть, то хватал другого члена клана за рукав и говорил: «Куда улетела птичка Хо-Хо?»
Соклановец отвечал: «За колею». Звучало как «заколю». Такой ответ означал согласие отрубить ученику голову, когда он вспорет себе живот.
Если соклановец отвечал: «Я в небо не смотрю», значит, ему поручили срочное дело или еще почему-то он не мог сопроводить решившегося в Путь. Тогда просивший говорил: «На кого покажешь?» Того, на кого показывали, ученик снова хватал за рукав и спрашивал про птичку Хо-Хо.
У каждого клана свои тайные обряды.
— Я клянусь не покушаться на жизни и имущество членов клана.
Я служу клану до тех пор, пока он не нарушит мой Долг чести перед именем. Лучше Лютину-сан больше не называть меня уставшим.
— Клятва произнесена, — сказал Лютин, — выпей «Сердечный».
Андрея поднял с пола пластиковый стакан с брагой.
— Сингенин-сан, не пей много — прошептал Лис, — эта коробка стояла на подоконнике три месяца.
Андрей отпил брагу. Пьяный дурман ударил в голову.
— Да? А вкус чудный, — вдруг развязно сказал Андрей. — Три месяца, говоришь? Видно, это впитался аромат прошедшего лета. Как же тогда гадко здесь воняло весной? Поди, всех рвало на ходу?
Дурман и темноту вокруг сотряс дружный крик клана: «Принят в клан! Сингенин-сан принят в клан!»
В наступившей тишине Лютин молча сверлил Андрея взглядом. Андрей в ответ расслабленно улыбнулся и приглашающе похлопал по полу рядом. Он чувствовал необычайную легкость.
— Лютин-сан, — шепнул Лис.
— Да помню, — буркнул Глеб и повысил голос, — Клан! Раз Сингенин-сан такой сильный и быстрый, дайме принимают его в свои ряды. Отныне Сингенин Андрей-сан — дайме клана Охотникова.
Новый ор: «Принят в дайме! Сингенин-сан принят в дайме!»
Крики так противно сотрясали приятную легкость в сознании Андрея, что он чуть не приказал всем заткнуться к демонам, и уже открыл рот, но вовремя вспомнил, что пока еще не стал оябуном. Пока. Лис обещал сделать Андрея главой клана позже.
Андрей опустил глаза на игры теней возле лампы, и ученику привиделось, что на полу дергаются тела одноклассников из Михеевской школы. Легкость в теле пропала. Глупая улыбка сошла с губ.
«В этот раз, — подумал Андрей, — я клянусь, этого не произойдет!»
Волк поднял морду к потолку и завыл.
Ау-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у!
2
Включили лампы на потолке, и Лютин велел сэме выйти из класса. Андрей поднялся с колен и сел в круг дайме рядом со Смирновым. Клинок голой катаны тускнел на коленях Андрея. Лис тоже сел на стул. Спектакль закончился. Начался совет дайме.
Перед Андреем за спиной Лютина висела школьная доска с двумя плакатами по бокам. На плакатах были расписаны два больших черных иероглифа «резать» и «живот», вместе означающих «сэппука».
— Сингенин-сан частично восстановил репутацию клана, убив Красоткина-сан, — сказал Лис, — но число угроз нашей чести еще достаточно. Кланы Райдэна, Они и Черных Змеев уже забрали всех семиклассниц, в прошлом учебном году они разгромили девятые классы. Восьмые — явно следующие в этом.
— Кланом Черных Змеев заправляют десятиклассники? — спросил Андрей.
Ефрем Коваль вынул из-за оби листок, поднял бумагу к лицу и зачитал:
— Два десятка три десятиклассника, двенадцать девятиклассников, девять наложниц. Общая численность — четыре десятка четыре ученика.
— Прямо клубок гадов, — сказал Лютин.
— Нам бы столько наложниц, — вздохнул Адам Смирнов.
— Нам бы столько самураев, — возразил Серали Султанов, черные узкие глаза сверкнули, — и вся школа тут же подчинилась бы клану Охотникова.
— Сейчас нам предстоит драться не с Черными Змеями, — сказал Лис, — а с кланом Красоткина. Долг мести за убийство их оябуна еще никто не оплатил.
За спиной Лиса висел иероглиф «месть, отомстить, возмездие», похожий на морду демона с фасеточными глазами и прямоугольным ртом.
— Мы пощадили красоткинских, — возразил Андрей.
— Скорее мы упустили подходящий момент для удара, — сказал Лис. — Ты был так великодушен, Сингенин-сан, что позволил красоткинским расплатиться с тобой за позор поражения их оябуна. Только у чистоплюев есть также обязательство перед Красоткиным-сан — отомстить.
Внутри клинка катаны зажглись два красных глаза. Меч — отражение Духа самурая — показал, как волк оскалился.
— В клане Красоткина на текущий момент двенадцать самураев и одна наложница, — прочитал с листка Коваль.
— И среди этих треклятых самураев Лина Апостолова-сан, — сказал Смирнов и коснулся двумя пальцами губ. — Слышал, Красоткин-сан изуродовал все-все ее тело рубцами, широкими и волнистыми, как будто на коже нарисовали воронки смерчей.
— Ха! Я бы взглянул на уродские дойки белобрысой, — сказал Анджей Казаков.
— А наложница — это Рида Видждан-сан, — вздохнул Смирнов. Небесно-голубые глаза Адама смотрели в потолок, белокурый хвостик, тонкий и прямой как кинжал, слегка подрагивал. — Когда Видждан-сан ступает, черные волосы волнуются и сверкают как грозовая туча.
— И на грудки наложницы я бы поглазел, — улыбнулся Казаков.
Андрей прикрыл ладонью глаза волка на клинке.
Кружок озабоченных мальчишек, а вовсе не совет дайме.
— Ко мне сегодня подошла Ява-сан, — сказал круглолицый Ждан Рябов, — просила пойти в ее комнату и понаблюдать, что она сделает с бананом, выданным на завтрак.
— Последний раз бананы раздавали в столовой больше двух недель назад, — сказал Лютин.
— Прошу одну вытянку! — поднял руку Коваль, вынул из-за оби тетрадку, перелистнул пару страниц и прочитал: — Две недели и шесть дней.
— Мерзкое зрелище: Ява-сан с торчащей внизу живота черной гнилой палкой, — сказал Глеб.
— Ясно же, что Рябов-сан согласился пойти в комнату Явы-сан только за кусочек банана, — хмыкнул Казаков, — хоть кусочек и гнилой.
— Ява-сан предлагала целую треть, — сказал Рябов, — но я отказался из-за ритуала посвящения Сингенина-сан. Я как настоящий самурай равнодушен к еде.
Живот Рябова тихо заурчал.
— Мы ценим твою жертву, Рябов-сан, — Лис слегка поклонился. — Уважаемые дайме, красоткинские скорее всего нападут на Андрея завтра утром.
Казаков вдруг наклонился через круг стертого линолеума к Андрею.
— Кстати, Сингенин-сан, — сказал Казаков, — семиклассники тоже заглядываются на Амурову-сан — имей в виду. Особенно когда Амурова-сан ходит по коридорам одна. Семиклассники — хоть и мелюзга, но тыкалки у них уже чешутся, а мечи такие же острые, как у нас.
— Семиклассники как крысы: только когда их много, смелеют и набрасываются, — сказал Лютин. — Кланы Райдэна и Черных Змеев забрали всех семиклассниц, вот мелюзга тыкается в кулак и бесится.
— А мы не тыкаемся в кулак? — Казаков приподнялся на стуле, открыв на стене за ним иероглиф «клевета, обман, ложь» — кривое лысое дерево. — У нас всего одна наложница, которую сначала присвоил Охотников-сан, а теперь, — синие иглы Андрея впились в лицо говорившего, и Казаков быстро закончил, — а теперь тоже занята. Перебиваемся, как волки, редкой добычей.
— Что за редкая добыча? — спросил Андрей. Дайме тяжко вздохнули, головы с хвостиками поникли.
Смирнов возбужденно застучал пятками по полу и взмахнул рукой, непроизвольно указав на иероглиф «голод, быть голодным, недоедание».
— Вот у Черных Змеев, — сказал Адам, — три десятка парней и тринадцать девочек. Коваль-сан, значит, каждому змееносцу достается самое меньшее по две девочки?
— И вовсе не две, — сказал Коваль, — наоборот, на одну девочку…
— Три! — воскликнул Казаков. — В клане Райдэна семь самураев и пять наложниц. Выходит на парня три девчонки! Предлагаю прямо сейчас напасть на клан Райдэна и забрать каждому по три наложницы!
— Да с какого демона три? — спросил Коваль.
— А сами виноваты, — бросил Глеб. — Порубили почти всех одноклассниц в пятых-шестых классах. Кто играл с вакидзаси в «Кис-Царап-Мяу» и «Рубится — не рубится»? Теперь перебиваетесь.
— Лютину-сан лучше всех, — сказал Казаков, — для него даже семиклассницы староваты.
— Казаков-сан, мне же плевать на твои вкусы, — сказал Глеб, — плевать, что ты не брезгуешь похаживать к Яве-сан.
Два ученика посмотрели друг на друга, каждый потянулся к правому бедру.
Резкие стуки сотрясли тишину, дайме обернулись к Сингенину, и лица их побледнели.
Голый клинок катаны стучал по ножке стула под новичком. Рука Андрея крепко держала пластиковую рукоять, колючий взгляд вонзался в глаза соклановцев по очереди.
— ЧТО. ЗА. РЕДКАЯ. ДОБЫЧА, — бросал новичок по слову после каждого удара.
Дайме молчали. Выхватить катану из ножен, прежде чем новичок ударит, не было шансов. Смирнов подвинулся на правую половину сиденья, подальше от острого клинка сбоку.
— Сингенин-сан, любая, — сказал Казаков. — Тебе, похоже, нравятся рыжие?
— Я больше не буду повторять, — резко сказал Андрей, и клинок взмыл вверх. Острие меча указало на иероглиф «убить, истребить, уничтожить, невыносимо, до смерти». Смирнов против воли прикрыл глаза рукой.
— Сингенин-сан, — улыбнулся Лис, — мы поговорим об этом позже.
Андрей уставился на бесцветного, но Лис неподвижно улыбался синим иглам. А затем сказал:
— Андрей, убери меч.
И Смирнов понял: ничья кровь не прольется.
Лис так часто произносил это сочетание: личное имя и приказ из двух-трех слов, и это так часто срабатывало, что у дайме выработался рефлекс подчиняться трехпалому не рассуждая.
«Ждан, съешь яблоко».
«Ефрем, возьми девчонку».
«Серали, срази наглеца».
«Глеб, оголи меч».
Каждый приказ отвечал Духу дайме, его телесным позывам и тайным желаниям. Лис отдавал десятки, сотни приказов, исходящие от них импульсы поступали в мозг дайме, тесно переплетались с удовольствием от съеденных яблок или истыканных девчонок, или убитых наглецов, — и эта связь крепла с каждым новым приказом.
Эта связь так окрепла, что дайме вскоре наслаждались, просто исполняя приказы Лиса, любые приказы.
«Глеб, свяжи мальчишку… Глеб, выйди за дверь… Глеб, не слушай крики».
Эта связь породила у самураев новый рефлекс. Рефлекс беспрекословного подчинения.
«Серали, следи за другими дайме… Серали, следи за наложницей… Серали, следи за Стасом… Серали, докладывай мне».
И дайме возбуждались каждый раз, когда Лис называл их по имени. Противостоять рефлексу не хотелось, ведь он обещал наслаждение. И наслаждение приходило, а вместе с ним и уверенность, что будет награда.
«Адам, на колени… Адам, закрой глаза… Адам, открой рот…»
Лис прекрасно знал тайные желания дайме и удовлетворял зов нутра каждого.
«..Адам, не подглядывай… Адам, лижи, води языком… Адам, часто-часто».
Даже если приказы претили прихотям дайме, никто не ослушивался Лиса. Личное имя и два-три слова околдовывали как магическое заклинание, обещали вскоре восполнить небольшую жертву мешком яблок, дюжиной наложниц и горой вражеских трупов.
«Ждан, отдай порцию Амуровой».
«Ефрем, забудь рыжую».
«Серали, не сегодня».
«Глеб, отпусти меч».
— Позже ты мне расскажешь, — сказал Андрей.
Новичок убрал катану в ножны и словно растворился в тусклом свете ламп. Иголочный взгляд пропал, дыхание утихло, почти исчезло, а лицо с телом застыли. Взгляд Смирнова скользил по новичку, как по неживым стенам и партам, ни за что не цепляясь. Новичок словно окаменел.
— Впервые на совете дайме так тихо, — произнес Лис. — Помимо клана Красоткина, нам может грозить голод. Коваль-сан, поясни, сколько порций раздали в столовой за последние два дня.
Коваль зашуршал страницами в тетради.
— Три сотни и три десятка порций выдали на обед в субботу, ровно три сотни порций — на завтрак вчера и две сотни пять десятков порций — сегодня на обед.
— Пятые и шестые классы как самые слабые голодают третий день, — сказал Лис. — Если порций дальше будут давать все меньше, еда достанется только десятым и одиннадцатым классам. Остальные ослабеют и пробудятся от иллюзий.
Дайме молчали, только живот Рябова забурчал громче.
— Крысы в подвале, — сказал Глеб.
— Нету крыс, только сегодня проверял подвал, — вздохнул Ждан, — зато полно Черных Змеев, они крыс и выловили.
— Зачем? — спросил Глеб. — Эти гады точно не голодают.
— Усами Ахметов-сан пресытился своими наложницами, — засмеялся Казаков, — бородатая дубина возжелал мохнатых оргий.
— Говорят, Ахметову-сан нравится заставлять своих наложниц лакать сырую крысиную кровь, — поморщился Смирнов.
— Девятый этаж, — сказал Лис, — правое крыло, четвертая комната.
— В этой комнате живет Видждан-сан, — встрепенулся Смирнов. Самурай с небесными глазами облизал губы. Вот и награда за все те разы, что Адам стоял на коленях с закрытыми глазами и часто-часто двигал языком. Лизал что-то твердое и соленое. Бе-е.
— Не только, — сказал Лис. — Помимо черномазой наложницы в комнату каждый вечер приходят два красоткинских самурая. На всю ночь.
— Зачем двое? Что они стерегут кроме наложницы? — спросил Глеб.
— Рыбу в жестяных банках, — сказал Казаков, — коробки «Сердечного», пакеты с сыпучим печеньем. В мусоре, который чистоплюи тайком выбрасывают ночью в бак за школой, полно крошек. Зажрались, крысы!
— У раздатчиков в столовой тоже есть тыкалки, — сказал Лис. — За рыбу с печеньем Красоткин мог дать им потыкаться в Апостолову-сан. Или в черномазую наложницу.
— Видждан-сан, — вздохнул Смирнов.
Взгляд новичка снова стал острым.
— Разбудишь красоткинских ради сыпучего печенья? — спросил Сингенин.
— Кто я такой, чтобы решать судьбу клана? — улыбнулся Лис. — Я — простой сэме, ваш смиренный слуга. Уважаемые дайме, только вы распоряжаетесь кланом Охотникова, ведете нас к победам и похвалам учителей. И сейчас вы решите, как мы достанем еду. Нападем на комнату черномазой или нет?
Дайме молчали.
— А как вам идея обменять в столовой Амурову-сан на еду? — вдруг сказал Рябов. Дайме мрачно посмотрели на круглолицего самурая.
— Тогда клан Красоткина первым нападет на Сингенина-сан завтра, — сказал Глеб, — и нам все равно придется драться с чистоплюями. Дабы отомстить.
За мой труп, понял Андрей. Он смотрел на острые крюки в словах иероглифа «подчиняться, покоряться, признавать».
— Сегодня же нападем на комнату черномазой, — сказал Глеб, и никто не возразил. Один Смирнов прошептал: «Видждан-сан».
— Выступаем через урочник, — сказал Глеб, и Андрей возразил:
— Нет.
Дайме повернулись к новичку. Андрей указал на стакан сока на полу.
— Ты отказываешься помогать клану? — крикнул Глеб.
Андрей закатил глаза.
— «Тот, кто пьяным бросается в бой, — прочитал он на память, — не только безрассуден, но и труслив».
— Это из какой-то легенды? — спросил Казаков Лиса, но узколицый не ответил.
— Это постулат бусидо! — крикнул Андрей. Коваль вынул листок с памяткой бусидо, вставленный между страницами тетради. Близорукие глаза, щурясь, пробежались по строкам.
— В бусидо этого нет, — сказал дайме.
— Это ведь памятка, — возразил Андрей, — два десятка постулатов — не все бусидо!
Дайме молча переглядывались. Казаков с усмешкой показал на лабиринт из мелких черточек — иероглиф «безумие, сумасшествие, помешательство».
— Андрей, это все бусидо, — сказал Лис, — больше ничего нет.
— Как же так? — Андрей опустил голову, прямая спина вдруг сгорбилась.
В Кодзилькинской школе короткая памятка заменила целый кодекс самурая, весь свод правил поведения воина. Ничего о самоконтроле, о дисциплине духа, только безрассудство, обожание учителей и презрение к смерти. Ничего о «круге тю», «круге ко», «круге гири», «круге дзин», «круге человеческих чувств». Ничего о достойной цели.
Дух Андрея постоянно балансировал между самодисциплиной и безрассудством, сосредоточенный разум стал весами с одинаково тяжелыми чашами — голодом волка и наставлениями Сугиямы-сенсей. У местных учеников забрали чаши самоконтроля, им отрубили, как пальцы Лису, способность управлять телом, эмоциями, жизнью. Рассеянный разум любого ученика здесь — это не весы, это одна трясущаяся на коромысле чаша безумия, это неостановимый маятник, это безудержные качели, которые пустили в дикий самоубийственный пляс. Местные ученики — это кривое отражение самурая. Они — несправедливость, которую следует исправить.
Андрей выпрямился и оглядел круг дайме. Сборище жалких, неконтролирующих себя мальчишек.
— Через два урочника, — сказал Андрей, — как только выветрю брагу, тогда и выступим.
— Хорошо, — согласился Лис, не дожидаясь ответов формальных распорядителей клана, — через два урочника сбор на седьмом этаже в левом крыле.
Конечно же, там. В крыле истинного главы клана Охотникова — Бесхвостого Лиса.