Накануне третьей Плевны Порфирий, назначенный к Скобелеву, поехал к стрелкам: ввиду убыли офицеров в бригаде генерала Добровольского, к ней был прикомандирован от Волынского полка Афанасий, и Порфирий хотел перед решительным сражением повидать сына.
— Что, Афанасий, и ты Скобелевцем стал? — сказал Порфирий, любуясь еще более похорошевшим и возмужавшим сыном.
— Кто, папа, хоть раз повидает Скобелева, тот ему никогда не изменит.
— Знаю, милый, сам на себе это испытал… Молодчина ты у меня… И у тебя уже и клюква на сабле, и чин поручика.
— За переправу через Дунай, папа, — значительно сказал Афанасий и добавил, — ты ей напишешь?.. Я не смею…
— А ты осмелей. Перед Скобелевцем и Вера не устоит. Вернешься, и, поверь, все по-хорошему будет.
Они помолчали.
— Ну, мне пора. Темнеет. И какой дождь! Надо еще к твоему бригадиру заглянуть, а, вишь, как погода-то испортилась! Ты напиши сам…
— Да, если вернусь из боя, — тихо и как-то несвойственно печально сказал молодой поручик.
Порфирий внимательно посмотрел на сына.
— Ты что?
— Я ничего, папа. Сам знаешь, пехота при штурме горит, как солома в огне.
— Ну, ну. А что Скобелев говорит?
Лицо Афанасия просияло.
— Никто, как Бог! Двум смертям не бывать — а одной не миновать.
— Вот то-то и оно-то!
И не прощаясь с сыном, Порфирий пошел с бивака.
— Прощай, папа! — донеслось к нему от палаток стрелков.
— Вере напишу, — ответил Порфирий, хотел вернуться и обнять сына, да раздумал.
«Что тревожить понапрасну, — подумал Порфирий. — И так мальчик не в себе»…