В Крыму, в Ялте, на собственной даче графини Лили, Вера увидела счастье, покой, медовый месяц, продолжавшийся второй год. Молодые Разгильдяевы приняли Веру сердечно и радостно. Юная, красивая, часто краснеющая, уходящая в себя, Вера возбуждала Порфирия и усиливала его ласки молодой жене. Каждое утро все трое ходили купаться в море. Порфирий шел в мужское отделение. Вера с Лилей в дамское.
После завтрака Порфирий и Лиля ездили верхом в горы. Вера оставалась одна. Она шла к морю, садилась на камни и часами смотрела, как набегали синие волны на берег, как вдали играли белые зайчики, вспыхивали пеной волны и докатывались к берегу, покойные и умиротворенные.
Иногда, идя к морю или возвращаясь на дачу. Вера встречала Государя. Государь ехал из Ливадии в коляске. Конвойный казак сидел рядом с кучером на козлах. С Государем была черноволосая высокая дама и двое детей, сидевших на передней скамейке. Вера по привычке низко кланялась Государю, Государь с приветливой улыбкой кивал Вере головой. И тут тоже было счастье, тихая радость, медовый месяц вдали от людей, от государственных забот.
Дома, на веранде, обвитой розами и глициниями, за накрытым столом кипел самовар. Стол был уставлен свежими булками, печеньем, сливками, маслом, ягодами и ранними фруктами. Порфирий, в расстегнутом белоснежном кителе, с Георгиевским крестом в петлице, сидел в соломенном кресле и мечтательно смотрел вдаль на голубое море, на зеленые сады Ливадии, на въезд в Ялту. Против него в легком, с кружевами и воланами светло-лиловом капотнике-«распашонке» сидела нарядная, завитая Лиля. От купанья в море, езды, а более того от непрерывного счастья взаимной любви и разделенной страсти лицо ее сияло, щеки были румяны, глаза блистали в томной синеве век. Челка развилась и падала пушистыми прядями на лоб. Очень хороша была Лиля и цветении своей поздней осени.
— Сегодня я опять встретила Государя, — сказала Вера. Он ехал все с той же дамой, черноволосой и простоватой, с детьми.
— Подумаешь, — быстро заговорила Лиля. — Этого ангела еще могут осуждать. У него, видите, роман!.. Катя Долгорукая — роман?! Неужели Государю нельзя иметь хотя клочок счастья? И тут нашлись люди, увидавшие сучок в его глазу! Кавалергарды на придворных балах не танцуют с фрейлиной Долгорукой… Избегают ее. Любовница Государя!.. Подумаешь, какая pruderie.[31] Все точно сами святые.
— Это Лиля, потому, что кавалергардам обидно за своего шефа, Императрицу, — сказал Порфирий.
— Но милый мой, Государыня постоянно больна… И Государю, за все то, что он сделал для России и славян, можно и должно простить его маленькие увлечения.
Вера понимала графиню. У Лили было счастье, а счастье не злобствует. Счастье умеет прощать.
Вера ходила в татарские деревни — Кореиз и Алупку. Она видел и чистые каменные дома, красивых, пестро одетых татарок, в монисто из монет, в маленьких шапочках на тугих косах. Татары в белых расшитых рубахах, вобранных в широкие, со складками, подтянутые на очкуре, синие шаровары, в высоких лакированных сапогах, с хлыстиками в руках, маслеными глазами следили за светловолосой красивой Верой, причмокивали от удовольствия и что-то говорили между собой на своем гортанном языке. Тут тоже было довольство, счастье, вечный «медовый месяц» под крымским солнцем.
Вера думала: «Какая пустая жизнь!.. Чисто животное прозябание. Купанье, катанье верхом, сытые ленивые разговоры и… любовь! Как можно сравнить эту жизнь с тем, что говорилось на Воронежском съезде».
Желябов сказал Вере: «Разрезана нить жизни, как мечом». И точно — жизненная Верина нить была разрезана надвое. Одна половина здесь, в пустом прошлом, где изящный костюм, прогулка с Лилей, шумящая юбка с турнюром, шляпа с широкими полями, украшенная искусственными цветами, и разговоры о модах, о театре, о предстоящем «сезоне», придворных балах, о романах Тургенева, Гончарова, Дюма-сына, Мопассана и Золя, о стихах, о том, что «принято» и что «не принято», другая половина — в великом строительстве новой лучшей жизни Русского народа, где Вере отведена уже какая-то роль.
Теперь у нее двойная жизнь. Тайна — и ложь. Святое соблюдение тайны. Умение молчать, слушать, наблюдать и… лгать. Ей немного осталось жить. На съезде Вера услышала, что «жизнь революционера — два, три года. А там смерть, ссылка, каторга»… Это уже был героизм, а героизм всегда с ранних лет притягивал Веру.
Скромность. (франц.)