— Превосходно! — ответил Михаил и уже за дверью добавил: — Они умеем их готовить.
На улице, по дороге к Игнатову, Павел заметил:
— Ты с монархией не шути, это серьезно. Россия непременно должна вернуться именно к этой форме правления. Но постепенно, через соборность. Некоторые, как атаман Колдобин, спешат, по это — промысел Божий. Всё придет в свое время. Сейчас главное — объединяться, отрезвлять народ. Беда нашего времени в расколе. Столько уже «царьков» расползлось по территории бывшего Союза, а по сути, Российской Империи! Временщики, паразиты! Из коммунистов — в демократы, из демократов — в патриоты, из патриотов — еще в кого-нибудь. Они первыми в церкви стоят со свечками, а креститься не умеют. Нужны люди духа, а не крови, вот что скажу. А дух этот — в национально-религиозном единстве.
— Ты имеешь в виду кровь, которая нас связывает изначально или которую человек жаждет по природе своей? — спросил Заболотный.
— Любую, на ней основы порядка нет. Связывать должна почва, земля, Традиция, история. На крови строит мироздание лишь лукавый, это все сатанизм. Еще я добавлю, что объединять сейчас нужно не праведников даже, а грешников, идущих к покаянию. Пусть звучит несколько крамольно. Праведники сами по себе, в грешниках больше жертвенности, Больше раскаяния, смирения перед Истиной, любви. Из них могут стать подлинные вожди «слепых». Вспомните события Нового Завета, этих грешников: правый кающийся разбойник на кресте; фарисей Никодим, тайный ученик Христа; Иосиф Аримафейский, богатый человек, член Синедриона, принимавший Спасителя в своем доме, а после распятия выпросивший тело Иисуса у Понтия Пилата и захоронивший его на купленной для этого земле. И сегодня нужно искать именно таких людей: от разбойников до бизнесменов, от честных профессионалов в силовых структурах, до нынешних политиков-фарисеев. Тут не примирение «волков» с «овцами», а братское единение перед лицом близкого конца Истории, когда нас специально стравливают друг с другом, брата с братом. И ведут провокаторски на убой, словно баранов.
— Что же ты вчера на иеговистов так набросился? — насмешливо спросил Заболотный. — Они ведь тоже души заблудшие. Куда их деть?
— Есть по неразумию враги, с которыми можно работать, а есть исчадия, на которых слово Божье не действует, — ответил Павел. — Иосиф Волоцкий сказал, что если услышишь где, как кто-то хулит имя Господа, подойди и не бойся осквернить руку пощечиной. Ударь, вырви у него жало. Если мы не станем бороться, то нас сомнут. Церковь и так шатается, может рухнуть в одночасье, об этом предупреждают мудрые провидцы-священники. Сейчас все силы по всему миру брошены на разрушение Церкви. Изнутри берут, как черви в человеческом организме. Как раковая опухоль разъедает. Но даже если хоть семь приходов в России останется — она устоит.
— Один из них — твоя часовенка? — спросил Заболотный.
— Как Богу будет угодно, — отозвался Павел. — Но ты меня не язви, я серьезно. И ведь не для себя же стараюсь, для людей.
Мы уже подошли к швейному цеху Игнатова, а разговор продолжился там, в конторе, пока ждали хозяина. Павел в этот день был непривычно разговорчив, излагал свое мысли четко и ясно, а Заболотный всё пытал его по той или другой проблеме. Он действовал как искуситель или рыболов: забрасывал крючок и ждал: клюнет? Радовался, когда Павел заглатывал наживку.
Вскоре пришел Игнатов, уселся за свой стол, а через некоторое время подключился к беседе. Это был крупный, спортивного вида мужчина, лет сорока пяти. Бывший гандболист, военный инженер, полковник в отставке, он еще в середине девяностых стал предпринимателем, а дело его шли то в гору, то висели на волоске. Но Игнатов умудрялся, уже почти падая вниз, вновь подниматься. «Стойкий оловянный солдатик», — называли его в определенных кругах. Он помогал патриотическим изданиям, жертвовал церкви деньги, но порою и на него накатывала депрессия. Тогда он передавал руль управления всеми делами супруге, прихожанке Елоховского храма, а сам уезжал на свою загородную дачу, затворялся там от всего мира и — по русской традиции — пил. Иной раз месяца три- четыре. Потом вновь возрождался к работе, как Феникс из пепла. Сейчас у него было какое-то потерянное отсутствующее лицо, но вскоре, слушая Павла, глаза Игнатова разгорелись.
— Сколько же можно бороться? — сказал он вдруг. — Вся история России — борьба. Нет чтобы как в какой-нибудь Швейцарии.
— А нас, русских, и обвиняют в том, что мы никак не успокоимся, — согласился Павел. — Всё время воюем, открываем всё новых и новых врагов. Нас призывают слиться с мировым сообществом, стать «общечеловеками», но с противоположной Достоевскому идеей — быть «людьми мира», а не русскими. Вернее, русскими на десятом плане, сначала, все же, «человек мира». Мы для них и схизматики, и ортодоксы, и мракобесы, и антисемиты, и красно-коричневые, и противники общемировых тенденций единой здравомыслящей власти счастливого человечества — вот что нам ставят в вину! У нас, дескать, никогда не было свободы, мы — рабы. А что есть истинная свобода? Где она? Я скажу: в прощении грехов, потому что как бы ты ни нагрешил, сколько бы ни убивал, ни распутничал, ни клеветал, они пред Богом, что капля в море. И когда ты получаешь от Него прощение, то в душе твоей и радость, и веселие, и благодать Святого Духа — и вот она, та свобода, о которой мы все время спорим. А что касается «человечества», то это оно не хочет мира, а не русские. Как будто вообще, мир со злом допустим!
— Сейчас, после «Боингов», еще сильнее станут кричать, что миру грозит погибель, — сказал Игнатов. — Станут призывать слиться воедино.
— В сладострастном поцелуе и смертельных объятиях, — вставил Заболотный, хихикнув. — Нет, правда, я пророчу: теперь все навалятся на террористов, которых, может быть, и нет вовсе, и будут вопить о «мире и безопасности».
— А эти крики подготавливают приход антихриста, — добавил Павел. — Ему нужен единый мир и единая религия — два условия его воцарения. Но на пути этом — русские, не по крови, а по духу, по понимаю того, что наша задача — вести брань с сатанинскими силами всегда и всюду. А нам в открытую льют ложь на Церковь, призывают объединить всех христиан разных исповеданий, отказаться от своих корней. Или с другого бока заходят — у дьявола ведь две руки: левая и правая, одна бьет, другая ласкает, — так вот, ведут к язычеству, к дохристианскому укладу Руси, дескать, только там истоки нашей самости, даже свастику древнюю подсовывают. И вновь хотят сделать русских богоборцами. Цель опять же ясная — свести на нет Православие, Церковь, которая одна удерживает мировое зло от окончательного порабощения мировым злом. Лжепатриоты кричат о «еврейском засилье», подсовывая нам языческих «апостолов». А большая будет польза от того, что русские выгонят всех «жидов», если сами займут их место, станут предателями Христа? Лишившись веры, станут «пылью» земной, соработниками главного богоборца? А ему только этого и надо! И какая разница, кто ему будет помогать в воплощении адских планов? И будет ли в конце всемирная монархия иудо-католиков или языческая империя кабалистов, тоже не имеет значения. Лишь бы побыстрее да побольше душ людских через это последнее, самое сильное искушение подбить. Поэтому всем — какого бы роду-племени они ни были, кто призывает нас, православных, отказаться от борьбы, якобы все равно обречены! — я отвечу: горе вам, через которых приходит в мир искушение! Глупцы, не понимаете, что от нас требуете, слепцы, не видите против кого идете!..
Павел, взволнованный и покрасневший от напряжения, замолчал.
— А ты ведь и сам Слепцов, по фамилии, — напомнил вдруг Заболотный.
— Ну… это… уж из другой оперы, — глухо ответил Павел.
Секретарша Игнатова принесла нам кофе, а Заболотный счел нужным переключиться на другую тему, ради чего и приехали.
— Однако, к делу, — произнес он и начал рассказывать о планах Павла насчет часовни в деревне. Потом перешел на свою казачью православную миссию при ставке атамана Колдобина. Игнатов слушал рассеянно, но не перебивал.
— Короче, и на то и на другое нужны деньги, — резюмировал Заболотный, решив больше не лить воду на эту «безмолвную мельницу». — Ты, Сергей Сергеевич, наш народный капиталист, просто обязан раскошелиться. Чего задумался?
— Да-да, конечно, — отозвался Игнатов. — Но у меня у самого дела плохи. Опять наезд был. Приходится отстегивать. И кредит в банке надо возвращать. Словом, весь в долгах. Но… кое-какую сумму, возможно, удастся выделить. Не сейчас, не сразу. Нужно подождать. Мне своим швеям-то не удается вовремя зарплаты выплачивать, а ты…
— Сколько ж ждать-то? — уныло вопросил Заболотный. — Миссии надо разворачиваться.
О часовне он на сей раз вовсе не упомянул. А Павел как всегда отдал инициативу в его руки. Не было у него той хватки, что у Заболотного.
— Корабль в закладе, — натужно произнес Игнатов. — Возможно, его купит тот человек, которого ты мне сосватал.
— Этот? Этот всё купит, — сказал Заболотный, как-то странно на меня взглянув. — Ему многое по карману. А ты продавай, чего там?
— Еще не решил. Через час он будет ждать на пристани. Составите мне компанию?
— С удовольствием! — ответил за всех Заболотный.
— Тогда — поехали, но вначале сходим-ка на склад.
Игнатов критически оглядел Сеню и Павла, добавив:
— Подберем что-нибудь поинтереснее.
На складе, где хранилась готовая продукция, Игнатов сам выбрал несколько курток, брюк и свитеров. Была тут и камуфляжная форма.
— Примеряйте, — сказал он. — И носите на здоровье. Москва по одежке встречает. Это пока всё, что я могу сделать.
Павел от одежки отказался, а вот Сеня вырядился в камуфляж и новую поролоновую куртку с застежками. Заболотный тоже сунул себе в сумку пару свитеров, хотя и так был экипирован по последней моде.
— А ты чего раззявился? — бросил он мне. — Бери на дармовщинку-то! А то разорится Сергей Сергеевич, поздно будет.
Мне хоть и приглянулась одна яркая куртка, но под насмешливым взглядом Павла я удержался.
— Спасибо, сыт! — отозвался я.
Потом мы сели в «Тойоту» Игнатова и поехали на Речной вокзал.
Я почему-то уже начинал догадываться — кто «этот человек», собирающийся купить корабль. И не ошибся. На пристани нас ожидал Борис Львович.
— Ба, ба, ба! — радостно-притворно закричал Заболотный, будто и не его это была тайная закулиса, не он их «сосватал». — Куда не придем, всюду этот «вечный жид», прости, православный, ты теперь даже православнее самого Патриарха, небось, только что с молитвы, а то и из самой Лавры приехал, каялся перед покупкой, поклоны бил, у духовника совета испрашивал: не прогадать бы, не ввернет ли тебе Сергей Сергеевич корабль с дырявым днищем?
Борис Львович спокойно поздоровался с нами, не сердясь на Заболотного и не обращая на его слова особого внимания. Интересно, сколько комиссионных он отстегнет Мишане при удачной сделке? Но было занятно, что мы его действительно всюду встречаем, он теперь, насколько я понял, активно сотрудничал и с казаками, и с патриотически настроенными бизнесменами, подгребая под себя всё, что плохо лежит.
Игнатов повел нас по сходням на корабль. Это был небольшой теплоход, носивший название «Святитель Николай». Совершал пассажирские рейсы от Москвы до Астрахани, с остановками в приволжских городах. Игнатов задумывал из него сделать паломническое судно — не для обычных туристов, стремящихся к отдыху, а для верующих мирян, чтобы посещать по пути монастыри, святые места, справлять православные праздники, совершать в дороге молебны. На корабле была даже устроена часовня, освященная по всем правилам архиереем. Имелось два десятка кают, камбуз, несколько просторных помещений на палубе и в трюме. Всё как положено. Я уже был как-то раз на этом судне вместе с Заболотным и Павлом, и оно мне нравилось. Симпатичным был и капитан, с красным мясистым лицом, и вся его небольшая команда, состоящая из тройки матросов, стюарда и женщины-кока.
Задумке Игнатова не удалось воплотиться до конца: «Святитель Николай» сделал всего несколько паломнических рейсов, разумеется, убыточных, хотя судовладелец и не стремился к выгоде. Но теперь настали тяжелые времена, и с кораблем приходилось расставаться. Оттого-то Игнатов и выглядел таким расстроенным. Он даже не стал сопровождать Бориса Львовича по теплоходу, перепоручив это дело Заболотному. Пускай осматривают!..
Игнатов повел нас в кают-компанию, велев стюарду принести туда чай и закуску. Для себя заказал еще и водки, по-видимому, у него начиналась депрессивно-предзапойная полоса.
— Сколько ни встречались, мне всегда интересно с вами беседовать, Павел Артемьевич, — сказал он. — Но в вашем деле на меня все же слабо рассчитывайте. Если только я не решусь совсем все распродать или раздать, а сам пойду по миру, с котомкой. Или — прямая дорога в монастырь. Всё надоело, сил нет. Спасаться хочу, спастись. С деньгами, как ни крути, нет выхода. Тянут они, будто гири на ногах. Хорошо быть нищим, а? — и он мастерски опрокинул в себя рюмку водки. — Или взбунтоваться, да так, чтобы всё кругом заполыхало? Сжечь разве корабль?
— Монашество — страстный подвиг, там тоже страсть, к Богу, — ответил Павел. — До восторженной экзальтации. А всякая восторженность в религии опасна, нужно сначала остыть. У вас семья, Сергей Сергеевич, а она сейчас нужнее, чем монашество, оно может вылиться в освобождение от всяких обязанностей. Нищим пойти? Опять экзальтация, мне один мудрый священник, отец Димитрий, говорил: берегись религиозной восторженности, особенно от земного блеска. «Охи» и «Ахи» по любому поводу, умиление. Тех, кто бросается в православие с головой, как в прорубь. Из крайности — в крайность. Они внешне благочестивы, а любви мало, и по всякому поводу, а то и без, ездят за советом «к старцам». Это бродяжничество, таким вот не станьте. А бунт… Бунтовщина ведь плод разгоряченной фантазии, тайной гордыни. Не это сейчас нужно. Прежде всего, надо перестать унывать, помнить, что Богу невозможного нет. Начинать с малого, а это малое сделает большое дело. Кропотливо работать в тишине и стараться понять друг друга.
— Слова, слова… — произнес Игнатов. — Всё верно, а сколько искушений? у меня есть возможность уехать за границу и жить там в какой-нибудь православной общине, в Австралии. Потому что меня ведь не только в тиски зажали, с долгами и наездами этими, но и вынуждают вообще отказаться от бизнеса. Угрожают. Навалились, как черти со всех сторон, от криминала до мэрии. Того и гляди, взрывчатку в автомобиль заложат. Или — пуля. Я играю на чужом поле, русский человек не может быть бизнесменом. Природа не та.
— Может, — сказал Павел, — Не продавайте корабль.