- Надо пойти к реке. Вот по этой дороге в гору. Там отвесная скала. Пойдешь?
- Ты мне хотела рассказать про шофера.
- Правда? Прости меня, Егор! У меня это от болезни неуравновешенный характер. А с Васей Павловым все в порядке. И жена его приходила. Маленькая и глупая. Знаешь, Егор, я не люблю маленьких и глупых женщин. Как правило, они злые. Вот и Вася Павлов, он часто ездил ко мне. Мне кажется, он был немножко влюблен в меня... И вот как-то приехала его жена и спросила: "Что это он повадился мотаться сюда? Приворожила ты его, что ли? Все равно ведь ты калека! Калекой и останешься!" Мы с ней вдвоем были в палате... Я ее спросила, зачем же она вот так говорит? Ах, Егор, такие женщины не способны любить! Это эгоизм, а не любовь. Больше я не видела Васю. Он был хороший.
Она замолчала. Легкий ветерок шевелил ее волосы, солнце, падавшее сквозь листья деревьев, делало ее глаза прозрачно-синими. На ней была белая блузка с открытым воротом и вышивкой. И сегодня сквозь кожу на шее выделялась синяя жилка. Она спускалась к самой груди, и видно было, как она живет, подрагивает. Надя держала ландыши, и ноготки ее были розовыми. Она повернула к нему лицо:
- Ты устал?
- Нет.
- Еще чуть-чуть! - Она улыбнулась. Теперь в ее глазах светилось счастье.
"Странная", - подумал Сомов.
На верху пологой горы лес кончился. Внизу стояло их село, под горой бежала река. Надя попросила подвезти ее к обрыву. Там, где гора резко обрывалась, была небольшая каменистая площадка. На ней они и остановились. Прямо под ними река с ревом билась в валуны и разворачивала свой бег к востоку. До воды было метров двести, но шум ее был слышен так, будто она бежала рядом, у них за спиной. Глядеть вниз было жутко. Там пенилась, бурлила и уносилась прочь зеленовато-синяя вода. Неожиданно Надя подъехала к самому краю обрыва. У Сомова пересохло во рту. Он хотел что-то сказать, но язык не повиновался. Кресло на велосипедных колесах стояло на самом краю. "Она же не отъедет... Чуть шевельнется - и все..."
Надя, дрожа всем телом, заглянула в пропасть, потом повернулась к Сомову и крикнула:
- Я люблю тебя! - голос прозвучал отчаянно и далеко.
Бледный, с бьющимся от невыносимого страха сердцем, Сомов шагнул к Наде, крепко схватился за спинку кресла и осторожно начал подвигать его ближе к себе. Когда понял, что опасность миновала, отвез Надю подальше и упал на землю обессиленный. Только сейчас Надя поняла, как она напугала Сомова.
- Егор Петрович! Что вы?..
Мелкая, холодная дрожь била Сомова. Он молчал, захотелось материться, но даже на это не хватило сил.
- Нельзя... Так нельзя... - выдавил он хрипло и сплюнул горьковатую слюну.
- Простите! - Надя вдруг сама перепугалась. - Я не знаю, что это на меня нашло. Прости, Егор!
Он сидел у ее ног и только качал головой. Тогда она поднялась с кресла и почти упала ему на руки. Неожиданно для себя Егор крепко прижал ее к себе. Надя вскрикнула и, обхватив его за шею, прошептала:
- Я тебя люблю...
...Домой возвращались тихо.
- С этой горы, - сказала Надя, - я на велосипеде ездила. Отпускала тормоза и летела... Страшно и сладко, как сегодня с тобой! - Она помолчала и добавила: - Я ужасно спать хочу!
Сомов засмеялся и прибавил шагу.
* * *
Проводив Надю до ворот, Сомов пошел домой. Тетки дома не было. Он зашел в мастерскую и увидел, что там его ждет Усольцев.
- Я видел, как вы с Истоминой с горы спускались! - Он выставил свою руку и подошел здороваться. - Диковинная девица! - Усольцев растянул губы и поднял кверху брови, показывая, что "девица диковинная". - Во-первых, умна, во-вторых, красива! Моя жена, правда, считает, что ее красота приторная, но я не согласен. Ведь волнует же? - Усольцев вздернул брови. - А куда вы ходили?
- По лесу гуляли. Смотрели на реку с обрыва.
В окно Сомов увидел Лукерью. Подоткнув подол сарафана, она высаживала на грядки рассаду помидоров. Что-то вроде укора кольнуло Сомова.
- Тетя, помочь? - крикнул он.
Лукерья разогнулась.
- Чё тут помогать. Отдыхай, миленький!
- Лукерья Лазаревна! - крикнул Усольцев.
- Ох, Валентин Сидорыч!
- Бог в помощь!
- Спасибо! - Лукерья снова принялась за работу.
- Вчерашний случай с Епифановым обсуждается всем селом! - расхаживая по комнате, сообщил Усольцев. - Говорят, он разбил окно у Мамонтовой?
- Я не знаю. Я сразу домой ушел... - солгал Сомов, покраснел и, отвернувшись от Усольцева, стал глядеть в окно. "Черт те что, - подумал он, - кривлю душой перед каким-то Усольцевым". - Впрочем, я вру! - Он повернулся к учителю лицом. - Я вру! Но откуда эти разговоры?
- Так ведь село! И что ни говори - событие... - Усольцев съежился и сел на табурет. - Вот вы уедете, а у нас опять одно и то же! Если по правде, так я люблю Екатерину Максимовну!
- Зачем же тогда вы познакомили меня с нею?
- Думал, что как ножом отрежу, а получилось наоборот. И совсем я к вам не в претензии! Какая может быть претензия! Женись бы я на Катерине вернее жены не сыскать! А вот не вышло!
- А почему же не вышло-то?
- Не обладаю достаточной волей! Когда ее сломали во мне? Должно быть, в детстве... Мысль была одна, и мысль каждый день: как выжить? Понимаете? Выживал как мог. Я вот смотрю на своих ребят в школе... - Что-то изменилось в лице Усольцева. Сомов понял, что лицо его побелело, а глаза стали темнее. - Да, - продолжал Усольцев, - и я пытаюсь их жалеть... - Щека его дернулась, голос изменил ему, и он вдруг бурно, по-детски зарыдал.
- Валентин Сидорович! - испугался Сомов. - Что вы? Ну что вы?..
- Простите. - Усольцев достал большой и нечистый платок, вытер им лицо. - Надо же, никогда не плакал... Надо же, стыд какой!.. - Он долго смотрел себе под ноги, потом спрятал платок, стал собираться.
- Не уходите, - попросил его Сомов, - давайте-ка я портрет ваш напишу?
Он усадил Усольцева против света, вполоборота к окну, достал чистый холст. Усольцев, с покрасневшим лицом и глазами, старался не моргать.
- Валентин Сидорович, ну что вы как лом проглотили? - пошутил Сомов.
- Да? Хорошо! Знаете, а зовите меня Валентином! Так надоело это "Сидорович"!
- С удовольствием, Валентин! - Сомов быстро набросал контуры фигуры и подумал, что несколько портретов, которые он, конечно же, тут напишет, будут памятью на всю жизнь.
Из огорода зелено отсвечивала сирень, готовая распуститься. Не было ни ветерка...
- А вот и я! - услышал за своей спиной Сомов Надин голос. Теперь на ней были джинсы и голубая в горошек блузка.