Этот кошмар постепенно продолжал разрастаться, минута за минутой, канал за каналом.
Первые интервью были все о скандале, фотографиях и предполагаемой проституции. И Коннор, придерживаясь выбранного курса, снова и снова повторял одни и те же фразы о желании «дать Америке недорогую чистую энергию» и о том, как Миранда и его отец набивали карманы, обманом вытягивая деньги у среднестатистического американца. Стало уже почти смешно, сколько раз он произнёс Америка и американцы, как будто Коннор был пылким патриотом, а его семья и Миранда были раковой опухолью, разлагающей все хорошее и приличное.
Это было немного чересчур, но, да, они были психопатичными придурками, так что, возможно, это было не таким уж и большим преувеличением.
Но по мере того, как раннее утро постепенно приближалось к полудню, всё больше начинал меняться тон повествований. Сначала незаметно, потом со все большей скоростью.
Вы когда-нибудь слышали о нарративе в ведущих средствах массовой информации? Я никогда не задумывалась о таких вещах до тех пор, пока не увидела Джона Стюарта в Daily Show, где он резко критиковал новостные программы за то, что они не сообщали скрытых от посторонних глаз деталей или противоречивых подробностей при освещении тех или иных событий, неких нюансов, которые могли бы повлиять на восприятие новостей. По сути, он сказал, что когда новостные программы сообщали некие истории, они создавали нарратив — рамку, которую они рисовали вокруг фактов, красивую конструкцию, которая завязывала все факты вместе в аккуратный маленький бантик. По сути, тебе вручали способ понять вещи меньше чем за пять секунд. Это как принести на тарелке пережёванный бутерброд, тебе остаётся только проглотить его. История, скрывающаяся за историей: повествование о каком-то неудачнике — «мистер Смит едет в Вашингтон», история «ребёнок из родного города делает добро», репортаж «Конгресс — сборище идиотов». По словам Джона Стюарта, проблема заключалась в том, что нарратив стал фильтром, парой розовых очков, через которые новостные программы смотрели на всё, и всё, что было запутанным или выбивалось из логики сюжета, упускалось из виду.
И в данном случае дело было совсем не в том, что грязный секс-скандал был забыт.
Просто я видела, как рамочка меняется прямо у меня на глазах.
Всё происходило постепенно, но все же происходило.
Самые ранние шоу были сосредоточены на том, насколько шокирующими и скандальными были фотографии, и насколько плохой я, скорее всего, была, ведь, в конце концов, Коннор заплатил мне 50 000 долларов. Я, должно быть, проститутка, верно? А как мы все знаем, проститутки плохие, плохие, плохие.
Последнее предложение — это сарказм, если вы не поняли. Нет, я не хочу, чтобы люди думали, что я проститутка, но, эй, «она очень старается ради денег».
Вот что сообщали обо мне новостные программы, причем с очень неприятным оттенком. Посыл было в основном такой, что это «преступная шлюха, развлекающаяся с плейбоем-миллиардером». Не то чтобы прямо так и говорили, но было абсолютно понятно, что имелось в виду.
Постепенно, думаю, когда продюсеры обзавелись выдержками из предыдущих интервью, и когда Коннор начал подталкивать их в нужном направлении, повествование изменилось на что-то более похожее на Золушку. Вместо злой мачехи и сводных сестер появились Темплтоны и Миранда. А бедная маленькая Лили Росс превратилась в Золушку, не очень умную жертву злых, жадных шантажистов. Коннор же стал Прекрасным Принцем, который хотел сделать из меня честную женщину и осыпать бесплатными подарками всё королевство, если бы не чёртова мачеха и сводные сестры.
Не поймите меня неправильно, с экрана по-прежнему довольно много грозили пальцем и корчили мины высокомерного неодобрения…, хотя было ооооочень интересно, как преподносились новости. Осуждение невероятного бесстыдства досталось мне, Коннору же перепала куча подмигиваний, подталкиваний и намёков на неприличный подтекст, особенно от мужчин-ведущих. Женщины-интервьюеры, казалось, разделились на два лагеря: одна половина поочерёдно флиртовала с Коннором и брезгливо воротила от меня свои носики, а другая относилась к Коннору как к неандертальцу. Хотя последние обычно улыбались (и даже хихикали) к концу интервью.
До этого я никогда не считала себя ярой феминисткой, но видя, как Коннора чуть ли не поздравляли с тем, что он сделал, при этом изображая меня, то ли нежным грешным цветком, то ли шлюхой-золотоискательницей, у меня кровь закипела в жилах. Разница в том, как с нами обращались, была очевидной, тошнотворной и приводящей в бешенство.
Мне захотелось разыскать Глорию Стайнем и пойти сжечь несколько лифчиков (прим. Глория Стайнем — американская журналистка, феминистка, сторонница моды без бюстгальтеров, считавшая их символом угнетения женщин).
Но это желание продолжалось недолго, потому что кое-что ещё испугало меня до чёртиков.
Если Коннор был Прекрасным Принцем, это означало, что он должен жениться на Золушке.
Об этом-то они и продолжали твердить.
─ Значит ли это, что вы двое думаете о том, чтобы связать себя узами брака?
─ Вы уже назначили дату? Как выглядит свадебный каталог миллиардера? (прим. имеется в виду американская традиция, когда будущие молодожёны оформляют сайт, где указывают список подарков, которые они хотели бы получить; гости же, выбрав подарок из списка, отмечают его. Таким образом все избегают ситуации с двумя одинаковыми подарками, а пара получает в подарок именно то, что хотела).
─ Ты уже сделал предложение?
─ Может, скоро мы услышим топот маленьких миллиардерских ножек?
И каждый раз, когда задавали такие вопросы, в глазах Коннора отражалось всё больше паники. На самом деле, когда репортеры добрались до наших отношений, это была единственная часть интервью, где он выглядел не в своей тарелке.
Тем не менее, он в точности следовал совету Себастьяна. Мы были «родственными душами». Мы были «предназначены друг для друга». Я была «любовью всей его жизни».
Наверное, поэтому и изменился тон повествования.
Но каждый раз, когда он произносил какую-нибудь романтическую банальность, внутри него я видела загнанного в угол зверя, волка с окровавленной лапой в стальном капкане.
И каждый раз, когда я это видела, нож в моих внутренностях поворачивался всё сильнее, а я становилась всё более испуганной.
К 7 часам утра по тихоокеанскому времени я полностью погрузилась в состояние паники.