— Обождите минут пятнадцать.
Друзья сели на скамью в сквере. Город шумел вокруг, везде спешили прохожие.
— Зять, зять, — ехидно передразнивал Лешка. — Вот тебе и зять! Адрес-то надо было в голове держать, в не в фуражке, голову-то небось не обменял.
— Дак ведь… все она, выпивка, — оправдывался Егорович.
— А вот что, — твердо сказал Николай Иванович. — Кучей надо было держаться. Хоть сейчас-то давайте кучей держаться, не оставлять друг дружку. Ну что, как?
— Никак. — Лешка вернулся от будки ни с чем. — Говорит, что такого в списках не значится.
— Это как так в списке не значится? — возмутился Егорович.
— Ничего не известно про твоего зятя.
— Путаники, — заругался Егорович. — Путаники, они все на свете запутали!
— Может, вспомнишь улицу-то?
— Да вот на языке так и вертится! На сы букву. Пенсионер, читавший газету и сидевший на той же скамейке, слышал весь разговор. Обернулся:
— Сибирская есть. Строителей.
— Нет, непохоже.
— Может, Советская?
— Нет.
— Садовая?
— Нет, опять не эта.
— Соломенная, Сенная?
— Нет, все не те.
— Спортивная, может?
— Нет, не она, не Спортивная…
— Больше нет на эс, я город хорошо знаю. Сергея Лазо?
— Вот, вот! Нет, опять не она.
— Тогда не знаю. — Пенсионер уткнулся в газету. — Поезжайте в гостиницу, на первом автобусе, до площади. Можно и в Доме колхозника ночевать. Вот я адрес гостиницы вам запишу.
Дядька написал на крае газеты адрес, подал Лешке и встал:
— Счастливо устроиться.
— Вишь, какой человек-то хороший, — сказал Егорович, когда дядька ушел.
— Адрес дал, чин чином.
— Пустят? — усомнился бригадир.
— Обязаны. Ты ведь на совещание приехал? А мы при тебе. Должны пустить всех троих.
— Ну! — Лешка встал. — А чего будем до вечера делать? Надо бы гармонью купить, пока деньги не растряс. Да и магазины потом закроются.
Все трое пошли в магазин. Город все так же шумел под июньским зноем. Асфальт отмякал и был весь истыкан дамскими каблуками. Приезжие дивились на высоченные женские прически: тогда еще были в моде узлы, набитые вместо волос капроновыми чулками. Лешка вздыхал и оглядывался при виде модниц, щеголяющих в мини-юбках… Причмокивал. Присвистывал.
— Хм, Егорович, вот это да!
— Оне чево, и зимой так ходят? — спросил Егорович.
— Ну! Ты не гляди, что она тонконогая. Ей никакой мороз нипочем.
— Может, мазь есть такая? От морозу.
— Мазь тут всякая есть. Любая.
— Больно уж это… заголились-то, — смущался Егорович. — Смелые.
— Ежели бы одна, дак не осмелилась бы… А много их, вот и смелые.
Лешка читал вывески, ища музыкальный магазин. Внимание его привлекла небольшая вывеска у одного из подъездов: «Дантист А. Б. Фокельман, прием с 10 до 16».
— Дантист. Что это значит?
— Дантист? — Егорович тоже поглядел на вывеску. — Вроде защитник. Защитник, которые в суде выступают, я один раз на суде был, дак выступал особый защитник, из области.
(В том, что Егорович перепутал два иностранных слова, адвокат и дантист, ничего не было странного. В этих словах есть определенное созвучие, они чем-то и еще похожи друг на друга. Я и сам до сих пор путаю такие, например, слова, как флора и фауна. Что же спрашивать с Егоровича?)
Магазин оказался совсем рядом с «защитником». Все трое зашли, и Лешка опять даже присвистнул — так велик был выбор баянов и всяких гармоней.
— Девушка, а девушка?
Продавщица отсутствующими глазами глядела куда-то поверх голов.
— Тут же написано. Русским языком, — сказала она, когда Лешка спросил цену. Он облюбовал одну гармонь тульского производства.
— Поглядеть можно?
Девица нехотя подала ему гармонь. Лешка надел ремень, приладился… И вдруг в магазине раздался мощный звук игры «под драку». Лешка заиграл старательно и сильно. Игра была красивой, но довольно буйной, Лешкины пальцы стремительно прошлись от самого низа до самого верха. Гармонь словно только и ждала такого хозяина Можно себе представить, что тогда началось в магазине!