Оля
— Я кому вопрос задал?
Пьяный голос отца звучит громче обычного. Да и выглядит он хуже, чем я привыкла. Из-за того, что я стараюсь приходить домой за полночь, когда он спит, я уже успела забыть как он отвратителен в состоянии опьянения.
— Пап, у нас конкурс танцевальный был, — смахиваю слезу со щеки и пытаюсь пройти к себе в комнату.
— До одиннадцати ночи конкурс был?
— А пусть дыхнёт, — советует его собутыльник, чей взгляд оседает на моей коже липким осадком.
Я видела его всего один раз, несколько дней назад, когда он уходил от нас перед возвращением мамы, но уже тогда мне не понравился этот человек. В отличии от других знакомых отца, он смотрел на меня иначе. Вот, как и сейчас — скользко, оценивающе, скользя глазами по лицу, и ниже.
Обхватываю себя руками в попытке спрятаться от неприятного взгляда и отодвигаюсь к стене.
— Вы всё равно ничего не почувствуете, — бурчу тихо.
Где папа только находит этих всех пьянчуг? Не удивлюсь, если они таскают у нас из квартиры всё, что под руку попадётся, но отцу же плевать. Главное — это с кем рюмку разделить, ведь из его бывших друзей у него никого не осталось.
— Ты мне поговори! — рявкает папа, преграждая мне рукой путь.
Господи, да дайте мне уже пройти!
— Пап, я устала! Можно я пойду спать? — устало прошу.
— Сначала расскажешь где была!
— Да ладно, что ты орёшь на девчонку? Пришла и хорошо, — встревает мужик, протягивая ко мне руку и беря за плечо.
Я напрягаюсь и в кокон сбиваюсь. Пытаюсь отшагнуть, но некуда. Дергаю плечом, но пальцы только сильнее впиваются в кожу.
Сердце от страха начинает громко колотиться, потому что мужик этот ближе подходит и встряхивает меня.
— Женская рука в доме — это хорошо! Она и помочь нам может. Вон закуска заканчивается, а Оленька нарежет. Да?
— Мне завтра на уроки рано вставать.
— И что? Тяжело отцу помочь?
От упрека в чужом мужском голосе у меня на спине выступает ледяной пот.
— Не трогайте меня пожалуйста!
— Чего? — возмущается он, не убирая руку. — Ты это на что сейчас намекаешь, соплячка?
Да тут и намекать не надо, и так всё понятно. Мне… но только не папе, потому что он не видит в этом диалоге ничего страшного, судя по всему.
Ответить я не успеваю. В дверь раздаётся звонок, а потом следует громкий стук.
— А это кого принесло? — хмурится папа, проходя мимо нас и тем самым заставляя своего друга наконец убрать руку с моего плеча.
Я на всех парах ретируюсь в спальню и закрываю дверь на замок. От страха сердце бьется так громко, что я едва различаю голоса. Ладони дрожат, колени ватные. Если это ещё какие-то дружки, то замок мне не поможет. Дождусь, когда они уйдут на кухню и убегу в подъезд. Уж лучше там на ступенях пережду, чем здесь — сидеть и не знать чем может закончится эта ночь и кому из них заблагорассудится попасть ко мне в спальню.
— Ты кто такой я повторяю? — папин повышенный голос долетает до меня сквозь вату, забившую уши.
— Оля где?
Застываю, потому что в первую секунду кажется, что я ослышалась.
— На кой тебе моя дочь?
— Так это он привёл её, — следует голос собутыльника.
Не послышалось… Давид.
— Что? Значит, это с тобой Олька шляется?!
— Где она? — игнорирует их нападки Дав. — Оля!
Требовательно зовёт, а я сильнее лопатками в дверь утыкаюсь. Зачем он это делает? Сам же затолкал домой. Когда просила не везти меня сюда, он злость извергал и рассказывал, как ему на меня плевать. А теперь что? Глаза начинают жечь слезы от стыда и обиды.
— Вали отсюда, парень! — заплетающимся языком кричит папа.
— Или мы поможем, — добавляет тот второй.
— Я никуда не уйду, пока Оля сюда не выйдет!
— А ты кто такой? Хмырь её что ли?
— Да что ты с ним говоришь?! За шиворот и с лестницы, а то стоит тут строит из себя хрен знает кого.
— С лестницы улетишь ты, если ещё раз назовёшь её малышкой!
— Чего?? Учить меня будешь?!
Господи!!!
Дрожащими пальцами открываю дверь как раз в тот момент, когда папин знакомый закатывает рукава и идёт прямо на Давида.
— Не надо, — прошу, а у самой голос срывается.
Сердце от волнения трепыхается, как птица в клетке. Не хватало только, чтобы он пострадал от этого пьяницы.
— Оля, это кто? — папа оборачивается ко мне, а Давид в этот момент грубо оттолкнув грузное тело знакомого, и усадив его на скамейку в прихожей, протягивает руку и хватает меня за локоть.
— Идём, — протаскивает к двери.
— Стоять, — дергает меня за вторую руку папа — Ты обалдела? Куда собралась?
От происходящего у меня шумит в голове, и режет глаза. Кажется, что это какой-то сюр. Нервы звенят, в горле дерет ком.
— Давид, не надо, — пытаюсь высвободить руку, но Давид не пускает.
— Ты пойдешь со мной!
— С чего это? Ты сам привёз меня домой, хотя я просила этого не делать, — цежу сквозь зубы, замечая сквозь поплывший фокус, как дергаются его желваки. — А теперь не надо меня жалеть. Езжай и отдыхай, как тебе хотелось!
Тяну руку, но глухая стена, которая вместо того, чтобы не создавать ещё больше проблем, со всей силы оттаскивает меня к лифту, вырвав из некрепкой хватки папы.
— Ты едешь со мной, — припечатывает, а потом возвращаясь в квартиру.
— Я не понял. Ты что о себе возомнил, щенок? Куда мою дочь везёшь? Ээ?!
Перед глазами плывёт картинка того, как Давид игнорирует пламенные речи отца, заходит внутрь и отмахиваясь от того, как папа пытается схватить его за плечо, выходит с моей курткой и сумкой. Берет за руку и тащит вниз по ступеням под аккомпонемент ругательств от отца и его товарища.
— Олька! — крик папы эхом отдаётся от стен подъезда, — Ну ты завтра получишь!
Не получу, точно знаю. Потому что на утро папа не помнит ничего из того, что происходило ночью. Поэтому мне никогда от него и не достаётся за то, что прихожу поздно. Я либо вру о том, что ночевала у бабушки, либо он просто спит днём, а к вечеру снова проводит время в компании бутылки.
На улице я не чувствую ни ветра, ни холода, пока Давид ведет меня за руку к его машине. Открывает дверь, но перед тем, как пропустить меня внутрь, накидывает на меня мой пуховик. Не могу в глаза ему смотреть. Сил нет никаких. С одной стороны — я ненавижу его за то, что позорно притащил сюда и за все те слова, что сказал до этого, а с другой — я не хочу оставаться дома. И в подъезде тоже не вариант, ведь кто знает сколько они будут еще пить. Поэтому я просто молча позволяю ему усадить меня в машину.
Оказавшись внутри, отворачиваюсь к окну. Слезы бегут по щекам, но я настырно стираю их. В груди так сильно болит от стыда, унижения, страха. Все это смешалось в какую-то отвратительную жижу, забившую мои легкие и не позволяющую нормально дыхнуть. Никогда папа не позволял никому ко мне прикасаться. Я была его девочкой, его дочкой, а сегодня и слова тому мужику не сказал, когда он меня за плечо взял. А что, если бы он захотел другого?
Машина пружинит, знаменуя о том, что Давид занял водительское сиденье, а я сильнее себя руками обхватываю и стараюсь держаться. Изо всех сил держаться, потому что при нём плакать не хочу. Не дождется. Не после того, как сказал, что я пустое место и ничего не стою. Я смогу. Обязательно смогу. Вдох, глубокий, медленный, проходящий по легким битым стеклом.
— Оль, — зовёт Давид тихо, а я головой мотаю.
Не говори со мной. Не хочу, нет! Впечатываюсь сильнее спиной в сиденье. Рвано выдыхаю, когда вдруг его пальцы касаются моего лица и за подбородок поворачивают на себя.
— Оля, — мрачные карие глаза несколько секунд изучают меня, а потом происходит то, чего я совсем не ожидаю.
Давид вдруг рывком притягивает меня к себе, заставляя уткнуться носом ему в шею, и крепко обнимает. Внутри меня происходит взрыв. Все мои установки не плакать с треском проваливаются и я, громко всхлипнув, начинаю реветь.
Упираюсь ладонями в крепкую грудь, пытаясь оттолкнуть его, но Давид не пускает. Продолжает держать, пока у меня слезы рекой льются, как у самой жалкой дуры на свете. Я не помню когда я так в последний раз плакала, чтобы навзрыд. Позорно, с всхлипами и содроганиями всем телом.
Наверное, тогда, в тот злополучный день, когда случилось непоправимое.
Не знаю сколько длится этот момент моей слабости, но в какой-то момент слезы заканчиваются. Я больше не плачу, а просто сижу застывшим изваянием в объятиях Давида и пытаюсь справиться с происходящим. Его запах щекочет ноздри и выжигает легкие, но я не двигаюсь. Ещё хотя бы секундочку. Зажмуриваюсь, насыщая себя такой недозволенной близостью, потому что уверена, что больше подобного никогда не повторится.
И как бы я его ненавидела, сердце порхает бабочкой в груди и мечется из угла в угол, как заведенное. Потому что это ведь Давид. И он меня обнимает. Молча, вот уже сколько минут крепко держит в руках, а я слышу как хаотично и гулко бьется в груди его сердце. Сердце, которое мне до смерти хочется, чтобы стало моим.
Минута, две, три… Последний глубокий вдох, и я все же заставляю себя отстраниться. Руки, сжимающие меня секунду назад, разжимаются и опускаются на сиденье. Чувствую на себе пристальный взгляд, и таки осмеливаюсь взглянуть в напряженное лицо.
— Почему ты ничего не сказала? — протянув руку, Давид стирает с моей щеки остатки влаги, а меня в этот момент бьёт током.
Спешно отодвигаюсь и уже сама указательными пальцами прохожусь под глазами.
— Ты выбрал версию о том, что мне хочется гулять до утра. Я не стала её развеивать.
— Если бы ты объяснила, я бы не повёз тебя домой.
— Я просила. Но ты предпочел проигнорировать мою просьбу, ведь кто я такая? Всего лишь та, что способна зажиматься по углам с парнями.
Шумный выдох разносится по салону, а потом Давид заводит машину.
— Поедем ко мне, — ставит перед фактом, съезжая с тротуара. — Переночуешь с Мариам.
— Нет, не нужно. — запинаюсь, прежде, чем признаться, — Мариам не знает ни о чём, а я не хочу ей пока рассказывать.
Давид хмурится, но ехать не прекращает. Выруливает из моего двора на дорогу.
— Есть ещё где остановиться на ночь?
У бабушки? Нет, это совсем другой конец города, ночью гнать его туда мне совесть не позволит.
— Не знаю, может, — задумчиво лезу в сумку, отыскивая телефон. Родители Миши в курсе того, что происходит с моим отцом, потому что его мама раньше хорошо общалась с моей. Раньше, до того, как папа пошел по наклонной. Почему-то отношение Ирины Сергеевны ко мне стало холоднее с тех пор. — Возможно, у Мишки получится, я позвоню сейчас.
— У меня переночуешь, — грубо обрубает мой порыв Давид.
Я недоуменно вскидываю на него голову, так и не успев открыть контакты, но он на меня не смотрит. Руль крепко сжимает, всё внимание сосредоточено на дороге.
— Как это у тебя?
— Вот так.
— Но твои родители этого не поймут.
— Они не узнают.
Теперь хмурюсь я.
— В смысле? Оставишь меня в гараже до утра?
— Нет. Будешь спать в моей комнате.