- Книгу кромсают немилосердно. От раздела о современных войнах почти ничего не осталось. Все новые данные и сценарии выброшены. Оставлены только бедные Хиросима и Нагасаки, да несколько слов о вредности химического оружия.
- Как так? - осторожно, чтобы не расстроить его окончательно, спросил я.
- Очень просто. Цензоры говорят: лучше не приводить такие данные. Что о нас самих могут подумать, если мы в этом так хорошо разбираемся? А эти сценарии с атомными электростанциями, химическими заводами и плотинами... Лев Евгеньевич расширил глаза, изображая цензора. - "Ваши расчеты, профессор, просто устрашающи. Они деморализуют. От этих выкладок жить не хочется. Начитавшись этих ужасов, люди в угрожаемый период просто разбегутся с этих предприятий. Сплошная безисходность, народ устал от всего этого. По-вашему, все мы сидим на пороховой бочке и балуемся спичками"... Абсолютно точно подмечено, согласился я, лучше не скажешь. "Нас с вами просто не поймут"... Вот так, дорогой мой, - Лев Евгеньевич покачал головой. - Израненная рукопись. И все-таки приходится соглашаться, иначе книга вообще не пройдет. А так хоть что-то останется. Требуют расширить введение, ввести главу "Империализм - источник войн". У меня есть об этом немного, но они требуют целую главу. Я пытался объяснить: моя книга - не о причинах войн, этим занимаются политики, историки, моя книга - о демографических и медицинских последствиях... Это специальное медико-демографическое исследование, это предостережение специалиста, а не политическая брошюра. Ничего не хотят слушать. Говорят, важнее показать зловещее лицо империализма, а то, что война ужасна, и так все знают. К тому же у меня много цитат умершего генсека... Их требуют изъять и заменить высказываниями живого. Так что переделывать все равно придется...
Лев Евгеньевич показывал мне отрывки своей книги, раздел "Введение" в ней был построен по классической для того времени схеме: марксистко-ленинское определение сущности войн, цитаты из сочинений вождей и партийных документов. И это не было обычным дипломатическим ходом, Лев Евгеньевич искренне верил в эти положения, но он не хотел излишней политизации книги и излагал их в самой сжатой форме. Такая конспективность не устраивала цензора. Он мягко, но настойчиво вел свою линию. Лев Евгеньевич тяжело вздыхал, но требования выполнял, желая спасти книгу.
Весной 1985 года "Цена войны" вышла в издательстве "Финансы и статистика" тиражом 50 тысяч экземпляров. На обложке художник В.К.Бисенгалиев изобразил могучего атланта, склонившегося от огромного груза, взваленного ему на плечи: ракет, танков, военных кораблей... Эта символическая картина как нельзя лучше отражает смысл книги. В дальнейшем, его стали упрекать за излишнюю политизацию "Цены войны", за многочисленные партийные цитаты. Отвечая своим оппонентам, он не ссылался ни на жесткость цензуры, ни на время, он принимал "грех" на себя и возражал только по существу. И, тем не менее, в таких случаях он выглядел раздосадованным. Спустя несколько лет, я зашел к нему на новую кафедру - экономики и управления здравоохранением, которую он после увольнения из армии создал в Ленинградском государственном институте для усовершенствования врачей (ныне - Санкт-Петербургская академия последипломного образования). В кабинете за столом у него сидел какой-то посетитель, лет около шестидесяти, возбужденный и всклокоченный. По непринужденному его поведению было видно, что они - давние знакомые. Мы поздоровались.
- Доцент Красновский - представился посетитель, и разговор продолжился.
- И все-таки я утверждаю, что советская империя...
- Послушай, дорогой мой, - перебил его Лев Евгеньевич. - Какая империя? У меня масса друзей среди таджиков, грузин, армян, латышей, всех не перечислишь. Не говоря уж об Украине и Белоруссии. Я помогал им чем мог, делился разработками, мы встречались, обсуждали общее дело. И оно двигалось. А вот теперь они стонут, потому что брошены на произвол судьбы.
- Я не об этом. ...Шла война в Афганистане, а ты в своей книге писал о миролюбии социализма, - наступал гость. Лев Евгеньевич оправдывался, собеседник саркастически улыбался. А когда говорил, голос его звучал напористо, чувствовалось, что он привык к дискуссиям. Лев Евгеньевич был явно взволнован. Он выхватил из стола "Цену войны" полистал её и сказал:
- Дорогой мой, вот послушай, и скажи, что в этом неправильного? "Отстаивая мир, мы работаем не только для ныне живущих людей, не только для наших детей и внуков; мы работаем для счастья десятков будущих поколений". С чем ты не согласен?
- С этим я согласен.
- Так я тебе процитировал абзац из постановления 26 съезда КПСС.
- Молодец. Ущучил, так сказать.
- Не путай божий дар с яичницей, а социализм - с номенклатурной верхушкой. Я и сейчас считаю, что социализм, нормальный социализм, - самое мирное устройство, в нем нет заинтересованных в войне. А империализм всегда стремился устранить конкурентов. Западная финансовая система и гигантские компании - это и есть реальная империя, потому что поддерживают высокий уровень жизни за счет других стран, и устраняют всех, кого числят в конкурентах. Разве это не империализм? Я, дорогой мой, гордился, что именно моя страна официально провозгласила отказ от применения первой ядерного оружия. И об этом не мог не написать в своей книге. Что тут плохого? А что ты имеешь против деления войн на справедливые и несправедливые? Если на твою родину вторглись вооруженные банды, что тебе остается делать? Воевать. Это и есть справедливая война. А сколько войн развязал империализм! Кто сбросил бомбы на Хиросиму и Нагасаки, кто окружил нас военными базами? Забыл что ли? И холодная война - разве не его изобретение? Гонка вооружений была выгодна империализму, потому она и существовала и очень умело поддерживалась. Огнем и мечом такую страну, как наша, не возьмешь, я сам воевал, знаю. Поэтому решили взять хитростью. И наше руководство клюнуло на эту консервированную наживку... Это был прекрасный способ подрыва экономики конкурента. В этом и состоял истинный смысл холодной войны - обескровить нашу экономику и устранить конкурента - разве это не империализм? И война в Афганистане была им выгодна. Они были уверены, что она окончательно подорвет нам экономику и общественную мораль. Кроме того, прекрасный повод для всяких санкций и обвинений. Все не так просто, дорогой мой. К сожалению, многие у нас поражены куриной слепотой...
- Эк, куда тебя. Лева, повело. Как на митинге.
- Это ты у нас бродишь по митингам... Хиппуешь, - Лев Евгеньевич усмехнулся.
- Не хиппую, а познаю.
- Прозреваешь так сказать... Не путай социалистические принципы с делами политиков. Реальная практика - отражение чьей-то личной безнравственности, а не социализма. Они нанесли социалистическим идеям такой вред, что его вполне можно сравнить с ущербом от действии прямых врагов. Знаешь в чем главная функция политика?
- Ну, доложи.
- В предотвращении войн. Но политики, к сожалению, не выполняли этой функции. На востоке была традиция - со всеми спорами идти к самому мудрому аксакалу, он старался решить их по справедливости. И тем предотвращал резню. К сожалению, политикам этой мудрости-то и недостает. Может быть, и вторую мировую войну можно было предотвратить. И многие другие. Ведь, по существу цену политикам, как и реформам, определить довольно просто - по количеству пролитой при них крови... Существуют инфекции, они вызываются патогенными микробами, слышал? Ну вот. И существуют войны, они вызываются патогенными политиками. А народы только болеют: и от микробов, и от политиков, итоги одни. Войны, мой дорогой, - это и есть результат их работы. Не согласен? Все равно будем прощаться, договорим в другой раз, меня ждут, - Лев Евгеньевич кивнул в мою сторону.
- Кто это? - поинтересовался я, когда посетитель вышел.
- Один наш доцент. Застарелый политический зуд не дает ему покоя. Вступил в какую-то новую партию. Нет, ты послушай: придумали социализм с человеческим лицом. Да у настоящего социализма и без того человеческое лицо. Номенклатура, лагеря, политический сыск и цензура - это вовсе не социализм. Все это может быть при любом строе. Как и воровство. Социализм это справедливое распределение, государственная защита человека, науки, культуры здравоохранения, природы, это защита страны от агрессии, это дружба между народами и ещё многое другое. Во что его превратили на практике - это другой вопрос. Но при чем здесь социализм? Неужели надо обязательно бросаться из одной крайности в другую? Ну, а сейчас масштабы воровства разве не космические? Теперь это называют по научному - прибылью. Не может быть нажива критерием успеха, целью жизни, ориентиром для ума. Нельзя делать из личной прибыли, из кормушки идеал, тогда вся жизнь превратится в сплошное свинство. Должно же быть что-то святое, что в принципе выше выгоды: родина, честь, совесть. Родина может быть бедной, больной и слабой. Как мать. Нельзя же её ругать за это. Жалеть надо и работать. Работать! Тогда есть надежда... Видишь, целую лекцию тебе прочитал. Завел он меня. В общем-то неплохой мужик, только путаник... Но в чем-то он прав: "Цена войны" слишком политизирована. А меня по-прежнему увлекает эта тема. Я хочу расширить её, дополнить, появилось много новых данных. Включу раздел о геноциде, о холодных войнах - экономических. И назову, знаешь как? "Мир и войны". Такие книги нужны и сейчас, и в 21 веке, я уверен... Хотелось бы дожить до двухтысячного года. Наверно это превосходное ощущение - встретить 21 век. И проводить наш, 20-й. Странный век: прекрасные идеи и безумные войны. У Сен-Симона есть хорошая мысль, дословно не помню, но смысл такой: "Прекрасным будет то время, когда величие и слава человека будут заключаться только в приобретении новых знаний... Довольно почестей Македонским! Да здравствуют Архимеды!" Должен же наш век хоть чему-нибудь научить людей, может быть, поймут, наконец, какое это невероятное чудо - жизнь, - Лев Евгеньевич покачал головой.
Разговор этот происходил в 1992 году. Мы не будем комментировать его слова, важно, что он так думал, и наш долг - рассказать об этом. Льву Евгеньевичу не удалось осуществить свой замысел, книгу "Мир и войны" он написать не успел, судьба отпустила ему для этого слишком мало времени.
Глава X.
ВТОРАЯ КАФЕДРА
В конце 1988 года в возрасте 64-х лет Лев Евгеньевич уволился в запас и был приглашен в Ленинградский государственный институт для усовершенствования врачей (ГИДУВ) создать и возглавить новую кафедру экономики и управления здравоохранением. Потребность в такой кафедре давно назрела: бедственное состояние общественного здравоохранения требовало поиска новых подходов к организации работы и финансирования лечебно-профилактических учреждений, в первую очередь больниц и поликлиник.
Отдельные исследования в этом направлении в Ленинграде велись и раньше, но теперь требовался научный, учебный и методический центр, который мог бы обобщать опыт и возглавить всю эту работу.
К тому времени Л.Е. Поляков считался одним из самых авторитетных специалистов не только в области военного, но и гражданского здравоохранения. По его учебникам занимались врачи гражданских вузов, его статьи регулярно публиковались в центральных журналах ("Советское здравоохранение", "Здравоохранение Российской Федерации" и ряде других). Он был членом научно-методических и ученых советов ведущих медицинских центров Ленинграда и Москвы, методического совета Минздрава, не раз приглашался в качестве эксперта Главного управления здравоохранения Ленинграда. Последние несколько лет он возглавлял научный коллектив, изучавший состояние здоровья населения и здравоохранения Северо-западного региона страны, в который входили Карелия, Ленинградская, Псковская и Новгородская области. Кроме того, его хорошо знали многие профессора ГИДУВа - бывшие военные медики (Военно-медицинская академия была настоящей "кузницей" профессорско-преподавательских кадров для многих ВУЗов Ленинграда). Оставляя академию, Лев Евгеньевич испытывал и грусть, и удовлетворение. Ему удалось не только полностью восстановить упраздненную когда-то кафедру, но и сделать из неё одно из самых крупных, работоспособных и авторитетных подразделений академии и медицинской службы. Теперь в её составе были медики, инженеры электроники, программисты, математики, экономисты. За год на кафедре проходили обучение в среднем около 250 учебных групп, а объем учебной работы перевалил за 8 тысяч часов. Созданы сотни учебно-методических материалов, пособий, и слайдов, разработаны компьютерные программы для обеспечения учебного процесса и научной работы, многие из них переданы медицинской службе военных округов и в лечебно-профилактические учреждения. Работает учебный класс с автоматизированными рабочими местами на базе мини и персональных ЭВМ, растет смена специалистов.
...Лев Евгеньевич рассказал о предложении ректора ГИДУВа Кларе Ивановне. Она и радовалась за него, он снова был полон новых замыслов и идей, и тревожилась: опять он втягивается в тяжелейшее дело, все - с нуля, хватит ли сил... Ребята (впрочем какие ребята - Жене тридцать девятый год, Андрею - тридцать седьмой) вместе с женами крутились с утра до вечера. Женя переключился на чисто экспериментальную работу, она требовала присутствия его в институте и вечерами, нередко и в ночное время. Андрей стал менеджером и пропадал в командировках. А внуки (Володя, Дима и Илюша) требовали внимания, непоседливые и любознательные, настоящие сорванцы, с ними надо было заниматься - учить английскому языку, водить в бассейн, беречь от инфекции, вывозить летом на дачу, проверять уроки, да просто готовить обеды. Не нанимать же нянечек, да их теперь и не было. Словом, все повторялось заново. Пришлось обменять квартиру и переехать на проспект Испытателей, поближе к детям и внукам. Новая место им понравилось просторные улицы, метро недалеко, под окнами кабинета Льва Евгеньевича кусты сирени и рябины. Сам кабинет небольшой, но в нем все, что ему дорого: письменный стол, над ним - портрет отца, рядом - книжный шкаф, военно-морской кортик на ковре у дивана, всюду - книги, книги, книги. От их дома теперь всего несколько минут ходьбы и до Жени, и до Андрея. Клара Ивановна уже несколько лет была на пенсии, и ей хотелось, чтобы и Лев Евгеньевич выключился, наконец, из своей постоянной гонки и сбавил обороты. И вот вместо этого он отыскал себе новую работу.
- Левушка, ты сделал, все, что мог. И даже больше. Отдохни, почему нельзя быть просто профессором-консультантом: ходить на ученые советы, читать иногда лекции, брать домой для рецензирования рукописи... Ведь тебе предлагали. Мы бы могли больше помогать внукам, ходить в театры, больше путешествовать. Ты бы писал свои книги к статьи... Левушка, ну сколько можно... Мне рассказывали: у вас же там ничего нет, голые стены, да несколько столов. И потом, ты никогда не занимался экономикой.
- Но меня всегда тянуло к ней, ты ведь знаешь.
- Знаю, что ты за экономист. С деньгами у нас всегда были проблемы, дорогой мой.
- Вот и надо разобраться, в чем дело, - пошутил он.
- Будто не знаешь...
- Не стоит волноваться. Конечно, я буду меньше работать, это ясно. Опыт есть, создать кафедру - это мы уже проходили, все знакомо... успокаивал он Клару Ивановну.
- Тебе шестьдесят пятый год... Ты был тогда моложе, Левушка.
- Не преувеличивай - только шестьдесят четыре, Масенька. Не могу я в эту страну-ветеранию. Да я просто зачахну без свежего дела, как без воздуха. Когда перед тобой интересная цель, силы прибавляются... И потом, просит ректор, у них просто нет другой кандидатуры. Надо выручить. А если не понравится или будет тяжело, уйду. Это сделать никогда не поздно, и не трудно. Обещаю, раскручу это дело, и все брошу... Займемся только своими делами. Даже в консультанты не пойду.
- Ты хотел книгу написать... - безнадежным тоном сказала Клара Ивановна. Она начинала сдаваться, поняла, что он уже живет этим новым делом и отговаривать его теперь - значит расстраивать и его, и себя.
- Напишу. Еще не вечер.
Клара Ивановна больше не возражала, надеясь, что через полгода - год, намаявшись с новой кафедрой Лев Евгеньевич остынет и сдастся. Лев Евгеньевич не остыл ни через год, ни через два. Начал он испытанным способом - с кадров. Нашел социал-гигиенистов, врачей из практического здравоохранения. Уговорил перейти к себе из Военно-медицинской академии доцента Д.М.Малинского, с которым проработал более 25 лет, кандидата экономических наук Л.С.Шмелеву. Позже к нему перешел кандидат медицинских наук А.Т.Бойко. Отправил всех на экономическую учебу, учился сам. Скова писались лекции, методические материалы, чертились схемы, изготовлялись слайды. Ректор ГИДУВа выделил новые помещения и два компьютера. Он участвует в разработке концепции страховой медицины, издает информационно-методические материалы по курсу "Экономика и управление здравоохранением в новых условиях хозяйствования". Академик Российской академии медицинских наук В.А.Миняев впоследствии рассказывал:
- Нам, всю жизнь проработавшим в гражданском здравоохранении, досконально знакомым с его проблемами, было поразительно, как быстро он освоил новую область. Не просто новую, а совершенно запутанную область экономику здравоохранения. Видимо, дело ещё в его стиле работы. Он - не кабинетный человек. Он изъездил весь Северо-западный регион, обсуждая проблемы с практиками - с главными врачами, работниками облздравов, с директорами предприятий, на которых есть медсанчасти. И с каждым находил общий язык, у каждого чему-нибудь да учился. Он первый в ГИДУВе начал читать экономику, маркетинг, менеджмент, и кому - заместителям министра республик, заведующим облздравами и горздравами, главным врачам крупных больниц. Это ж надо набраться смелости, чтобы этим зубрам читать подобные лекции! Я бы не решился. Да они забросают такими вопросами, от которых просто некуда деться...
В то время повсюду, как грибы, росли малые предприятия. На одном из кафедральных совещаний возникла идея основать акционерное общество - для выполнения заказных научно-исследовательских работ и оказания услуг органам здравоохранения. В первую очередь решили создать биржу для трудоустройства и переквалификации медицинских работников Ленинграда, теперь уже Санкт-Петербурга. Потребность в такой бирже давно назрела, но её надо было сделать современной, с компьютерным банком информации о медицинских кадрах, о вакантных местах по каждой медицинской специальности, о всех специалистах, нуждающихся в работе.
Осенью 1991 года Льва Евгеньевича пригласили участвовать в необыкновенном симпозиуме: "Медицина катастроф". Необычность заключалась в том, что для его проведения был выделен теплоход "Белинский", следующий по маршруту "Ленинград-Петрозаводск", с заходом на Валаам и Кижи. Были приглашены ученые самых разных специальностей: гигиенисты, эпидемиологи, клиницисты, генетики, биологи, организаторы здравоохранения, философы. Разрешалось брать и семьи, и Лев Евгеньевич принялся уговаривать Клару Ивановну. Ей конечно же хотелось поехать, многих из приглашенных она знала - профессоров Петленко, Фаршатова, Грицанова, но дело было в конце сентября, погода начинала портиться, а Клара Ивановна была простужена. После упорных уговоров она согласилась.
И не пожалела. Какие были дискуссии! О человеке и обществе, о здоровье и окружающей среде, о смысле производственной деятельности, о природе, о влиянии современных технологии... Вечерами устраивались концерты, народ собрался талантливый, пели, читали стихи. Едва отошли от пристани, погода улучшилась. Их окружала великолепная российская осень - с позолоченными берегами, просторами воды и воздуха. На Ладоге стало холоднее. Льву Евгеньевичу вспомнился курсантский переход по едва замерзшему льду из осажденного Ленинграда в ноябре 1941 года. Вспомнился отец... На Валааме, среди вековых деревьев, среди необыкновенной тишины разливался колокольный звон. С высокого берега их белый теплоход, пристанище сотен людей казался в бухте между заросшими сосной скалистыми островами, совершенно игрушечным. Он вспомнил, как во время одной из командировок, оказался на Волге у города Калязина. Из водной глади выступала светлая колокольня затопленной при создании водохранилища церкви. Вытянутая вверх её вершина, как предупреждающий перст направленный в небо, странно смотрелась на фоне берега с чернеющей огромной чашей космической антенны. Эта встреча прошлого и настоящего поразила тогда его.
После Ладоги Лев Евгеньевич был молчалив. Не выступал, уединялся на палубе, обратив взгляд к проплывающим мимо берегам с осенними рощами и полями, деревенскими избами и маковками церквей. Часто доставал блокнот и записывал что-то. Клара Ивановна старалась не отвлекать его от размышлений. Ей было спокойно и хорошо среди дружеской атмосферы и умных людей, и она отводила душу за разговорами. Потрясающее впечатление осталось от ажурного, сказочного ансамбля Преображенской церкви на Онежском острове Кижи.
- Чудо рук человеческих... Это - не прошлое, это - вечное. И какое место отыскали красивейшее, - сказал Лев Евгеньевич.
Они оставались на палубе до тех пор, пока светлые строения церквей, все уменьшаясь, не исчезли за горизонтом.
21 сентября, в годовщину свадьбы решили собрать друзей. 44 года совместной жизни - дата не круглая, но как причина для вечеринки вполне солидная. В кафе, расположенном в носовой части трюма, договорились о двух столиках. Небольшое уютное помещение понравилось Кларе Ивановне: темно-вишневые тона, притушенный свет, высокие спинки диванов окаймляют столики, как загородки, круглые иллюминаторы, площадка для танцев, низкий потолок, миниатюрная эстрада. За столиками разместилось 12 человек, рядом друзья, подальше - молодежь. Клара Ивановна обвела всех взглядом: больше половины собравшихся - доктора наук, профессора. "Не юбилей, а заседание ученого совета", - подумала она. Принесли шампанское, начались тосты, с неизменным "горько" в конце. Кафе постепенно наполнялось, вокруг шумели, приходилось повышать голос. Клара Ивановна не могла потом припомнить ни тостов, ни речей. Ей было просто хорошо среди этого гама, в компании умных людей. И только слова Льва Евгеньевича в конце она запомнила. Когда круг тостов замкнулся и очередь дошла до него, он застегнул пиджак и поднялся. Он всегда любил говорить стоя.
- Друзья, не хочется быть уж очень серьезным в такой вечер, но ведь 44 года - не шутка. А если учесть школьный стаж нашего знакомства и военные годы, то срок потянет на все пятьдесят. И сейчас, когда я смотрю на наших с ней внуков, так и хочется сказать: ребята, у вас только одна жизнь, влюбляйтесь как можно раньше и лучше всего в своих школьных подружек. Не гасите в себе огня, и тогда он будет светить и согревать вас всю жизнь. Вот и весь секрет... Нет здесь Алика Ратнера, он выдал бы какой-нибудь парадокс, а я скажу просто: здоровья тебе, моя дорогая. И раз уж мы на борту парохода, открою вам, друзья мои, ещё один секрет: она всегда была для меня, чем-то вроде спасательного круга, брошенного самой судьбой...