- Трикстер всем досадил, - спасла положение Мамми. Она расстегнула сумочку, достала помаду и пудреницу. - Его никто не любил. Даже Анита посматривала на него косо.
Глаза директора, которые так и остались выпученными, поспешно провернулись и встретились с другими, анитиными; те сразу наполнились слезами.
- Мамми, как вы можете, - ошеломленно прошептала Анита. - Я вас боготворю. Мы спали в одной постели... Вы согревали меня жарким дыханием...
- Простите, милочка, но правда есть правда, - сухо отрезала Мамми. Кроме того, я не сказала ничего особенного. Мне ведь тоже не нравился Трикстер.
- Он вечно оскорблял близнецов, - подсказал директор, напуская на себя задумчивый вид.
- Нам не привыкать, - вздохнул Цалокупин, наматывая бахрому на палец Холокусова. - Мы повидали много горя. Что нам безмозглый Трикстер!
- Принято, - кивнул Ядрошников. - Действительно - что он вам? Соринка в глазу. Как насчет вас, мистер Шаттен-младший? Не оскорблял ли покойный Трикстер ваших представлений о совершенстве?
Шаттен содрогнулся:
- Можно воды? У меня пересохло во рту. Благодарю вас... Мне нечем ответить, дамы и джентльмены. Вы можете строить какие угодно домыслы. Я могу лишь обратить ваше внимание на тот факт, что меня он донимал меньше прочих... Согласитесь, что я не главный, на кого падают подозрения. Среди нас находится человек, которого он обидел гораздо крепче.
И Шаттен предательски подмигнул, одновременно сделав движение локтем, направленность которого позволяла безошибочно установить подразумеваемое лицо. О'Шипки прищурился:
- Эх, Шаттен, а мне-то уж показалось, что мы без пяти минут друзья.
- Здесь дружба не при чем, - улыбнулся директор. - Вы не Платон, а Шаттен не Аристотель. Да, мистер О'Шипки, приходится признать, что ваша обидчивость могла послужить достаточным основанием... если же сочетать ее с вашими искушенностью и опытом, то положение усугубляется. А если вспомнить ваши же угрозы плюс слова, которые Трикстер произнес перед смертью.... Кто помнит эти слова, господа?
- Он заявил, будто что-то знает, - мрачно ответил Ахилл, теребя бобровую шерсть. - Знает, кто здесь кто.
- Вот! - директор воздел палец. - Разоблачение! Кому-то грозило разоблачение.
- Нет сил это слушать, - О'Шипки откинулся на спинку стула и воззрился на потолок. - Зачем меня разоблачать? Я не делаю никакого секрета из своей личности. Всем известно, что я парень не промах. И с оскорблением вы угодили пальцем в небо. Опустите его, не то история повторится. Он Пирогова гораздо сильнее оскорбил. Патриотические чувства - это вам не шутка.
Аромат Пирогов вскинул косматую голову, что для многих стало полной неожиданностью. До сих пор казалось, что он не слушает, будучи занят обдумыванием рокировки, но теперь было видно, что Пирогов не пропускает ни слова. Это сразу же и подтвердилось, ибо он привычно зарычал.
- Оставьте Пирогова, - возмутился Ахилл. - Разве Аромат прибегнет к яду? Он задушит или разрубит топором...
- Не торопитесь, - зевнул О'Шипки. - И не забывайте про фужер. Может быть, вы у него выиграли, и он обиделся. Вы, часом, не на деньги играете? Деньги - великая сила...
- Не уводите нас в сторону, мистер О'Шипки, - предупредил Ядрошников, возвращаясь на стол для удобства дознания. - Подумайте лучше, кто мог подсыпать яд...
- Кто угодно, - отозвалась безжалостная Мамми. - Шведский стол отличное подспорье для убийства. Подходят, отходят, берут чужое... руками. Противно.
- У меня нет яда, - спохватилась Анита, наивно думая, что это ей поможет.
- Э, милая! - расхохотался директор. - Кто же вас знает! Впрочем, вы подали нам добрую мысль. Яд может быть у каждого, но снова есть человек, который может располагать им с гораздо большей вероятностью, чем, скажем, простонародный Аромат. И это все тот же человек, давайте дружно назовем его...
- Хватит! - Взбешенный О'Шипки ударил кулаком по столу. - С меня довольно!
Он встал и вышел в проход - так, чтобы видели все.
- Да! - сказал О'Шипки. - Я привык держать при себе определенные вещи. Я не люблю попадать впросак и не даю застать себя врасплох. Мне наплевать, нравится вам это или нет. У меня есть яд. У меня есть много чего, но это совершенно ничего не означает. Мало ли, что у меня есть!...
С этими словами он начал доставать из карманов все, что там накопилось. Ядрошников посторонился. На зеленое сукно легли удавка, два пистолета, запасная обойма, охотничий нож, нунчаки, шприц и скорострельная авторучка. Выдвинув первый эшелон оборудования, О'Шипки пошарил в кармане и вдруг ощетинился, словно дикобраз. Он растопырил руки и ноги, представ перед собравшимися утыканным шипами, стрелами и лезвиями; из обувных каблуков и носков выщелкнулась остро заточенная сталь. О'Шипки разинул рот, и стало видно, что в его полости вращается бритва, которой ловко и осторожно орудует опытный язык. Повисло молчание. Лицо О'Шипки встревоженно исказилось; он резко сомкнул челюсти, и капля крови упала на пол: он-таки порезался, застигнутый неожиданным подозрением. Демонстрация прервалась; О'Шипки втянул шипы и ножи. Он принялся пересчитывать предметы, которые только что выложил на стол. Закончив счет, О'Шипки обернулся. Впервые за всю дискуссию он выглядел растерянным.
- Яда нет, - сообщил он недоуменно. - И не хватает охотничьего ножа. Кто-то взял их.
Он пристально посмотрел на Аниту. Та, наконец, расплакалась и уткнулась в ладони.
Глава тринадцатая,
в которой необузданное влечение находит выход
Дебаты, мешаясь со взаимными обвинениями, длились до позднего вечера.
И результата не дали.
Мистер О'Шипки лежал под одеялом одетый. Он не хотел спать и задумывал вылазку. Генератор работал исправно, одеяло медленно нагревалось. За окном бушевали снежные бесы, тесня дождевых. "Так ли мы брошены в этом замке?" размышлял О'Шипки. Он посмотрел на чучело медведя: стеклышко глаза, выбитое спортивным брыком, висело на ниточке. Графин был пуст, остатки морса краснели на донышке; червяк извивался, стараясь распутаться. В номере не прибирали. Но это не означает, что остров безлюден. Конечно, никому из стажеров не придет в голову заподозрить придуманного садовника или бродячего маньяка, который облюбовал для себя приличествующую пещеру. За обедом не было никого лишнего, и никакой маньяк не мог умертвить Трикстера. Яд, и это понимал каждый, подсыпали в ходе шведской трапезы. "Подлили, - усмехнулся О'Шипки. - Он был жидкий, в бутылочке". Агент пошарил справа: пусто, индейки нет. Рука наткнулась на подсохшие косточки, так что О'Шипки брезгливо отдернул пальцы и пощелкал ими в сыром воздухе, стряхивая крошки. Он посмотрел на часы: половина второго. Наверно, Анита уже не придет, потому что обиделась. А на что здесь, собственно говоря, обижаться? События развивались вполне натурально, ремарка О'Шипки была совершенно естественной. Он иронически хмыкнул, откинул одеяло и сел. Пора. Сегодня - замок, а завтра, если утихнет непогода, настанет очередь острова. Он обойдет и обшарит все закоулки. "Опыт не профукаешь, джентльмены!" - О'Шипки аккуратно застелил постель и на цыпочках двинулся к двери. Он давно догадался о многом, теперь оставалось убедиться в правильности генеральной линии, а это, в свою очередь, требует установить личность всех участвующих в спектакле. И если здесь прячется какая-то крыса, он выкурит ее из норы.
Он погасил свет, отпер дверь и осторожно высунул голову. Каменный коридор был пуст; где-то мерно и торжественно падали капли, распространяя оглушительное эхо.
"Дознаватели, - О'Шипки презрительно покачал головой. - Либо спят, либо трясутся". Стоит ли удивляться, что собрание горе-коронеров не привело ни к каким результатом. Много шума, куча обид, новое рычание Пирогова - до чего же отвратный субъект этот сивый мужик, претендующий на шахматные почести; Ахилл - так тот без устали стучал зубами, даром что герой. Этот герой чрезвычайно походил на клиентов из той мазохистической братии, что являлась в Агентство и томно топталась, не зная, что выбрать. Патрон определял их в петушатники. Очень жаль, что ресурсы Агентства теперь недоступны. Весьма досадно.
О'Шипки отступил в номер и занялся багажом. Порывшись какое-то время, он извлек широкополую черную шляпу и длинное платье того же окраса: то была специальная сутана со множеством прорезей и потайных карманов, сшитая на заказ. "Возможно, она - хламида", - поправил себя О'Шипки, натягивая платье. Балахон тревожно зашуршал: агент попеременно совал руки то в одну, то в другую прореху, желая удостовериться в возможности быстро выхватить какую-нибудь опасную штуковину. Все получалось. О'Шипки зачесал волосы на особый манер, позволяющий полностью скрыть их под шляпой; последнюю же он надвинул на глаза и счел, что маскировка хороша. Запутаться он не боялся, наученный бегать и прыгать в сутане очень прилично; О'Шипки держал себя в форме и, совершенствуясь в Неприятностях, не пропускал ни одной тренировки. Он пнул чемодан, загоняя его под ложе. Поклонился рогам, приложил к шляпе два пальца, прощаясь с медведем, подмигнул удрученному пастору, пожалел ослика. Покончив с ритуалом, он выскользнул в коридор и заструился под сводами, словно несомый бесшумными роликами.
Замок был тих и суров. Капель продолжалась. Совы, сычи и летучие мыши, рассевшиеся под потолком, время от времени с наивной невинностью оправлялись и почтительно следили за лётом О'Шипки. Путь был недолог: фигура в черном резко затормозила, привлеченная дверью с табличкой "+1". Выждав секунду, О'Шипки подкрался ближе и вжался ухом в панель. Звуки, долетавшие из номера Шаттена-младшего, заставили его присесть на корточки, сдвинуть шляпу и заглянуть в замочную скважину. Его взору предстала ожидаемая картина: Шаттен сосал у Мамми левую грудь и кряхтел, как добрый младенец. Мамми, накрутив на спичку ватный клочок, чистила Шаттену левое ухо. Освобожденная из шнуровки, она, как и предупреждали О'Шипки, во многом расширилась, телесно продолжаясь в уютные складки и тяжи. Очков на Мамми не было, и ей приходилось близоруко щуриться, от чего раскрасневшееся лицо кормилицы теряло эмансипированный официоз и становилось вполне деревенским, мясомолочным. Шаттен-младший застонал, как жеребенок, словив особенную струю. О'Шипки увидел, что ножками он тоже сучит. Вся эта сцена производила на соглядатая неприятное впечатление, пробуждая в душе что-то стыдное и давно похороненное. О'Шипки выпрямился, поправил шляпу, оттолкнулся от влажных плит, вообразив, будто он вправду на роликах, и забывая, что это чудилось сычам и мышам.
Прочие номера на том же этаже пустовали; О'Шипки, мчась, свернул слишком круто и разминулся с каким-то надменным призраком при помощи приема, который в остальных случаях неминуемо ведет к столкновению и взаимным попрекам: агент попросту пробежал сквозь заросшего старичка, отдаленно напоминавшего состарившегося Пирогова. Не отвлекаясь на такой пустяк, он быстро миновал очередной коридор, свернул вторично и замер, прислушиваясь. Звуки, которые он уловил, мгновенно стихли. О'Шипки прижался к стене и на цыпочках, приставными шагами, двинулся обратно. Выждав у поворота, он быстро выглянул и осмотрел недавно пройденный коридор. Преследователь, если он был, ничем не выказывал своего присутствия. Заподозрив, что он укрылся в одном из пустующих номеров, О'Шипки повторил исследование, подолгу выстаивая возле молчавших, положительно пронумерованных дверей. Шаги не повторились, но агент готов был поклясться в том, что слышал их вполне отчетливо. На призрака он не думал, отлично зная, что тот не способен ни к топоту, ни к шарканью, довольствуясь стоном и воем.
"Тем не менее, можно поздравить себя с удачей, - решил О'Шипки. Кого-то я выманил, и рано или поздно этот лунатик, конечно же, допустит промах". Он постоял, раздумывая, куда пойти: наверх, где находились комнаты большинства обитателей Центра, или наведаться вниз, чтобы еще раз осмотреть столовую. Придя к заключению, что смысла в последнем немного, он вышел к лестнице и поднялся в очередной этаж. Первой дверью, перед которой он сделал остановку, стала та, что вела в номер директора. Из-за нее раздавались странные триумфальные звуки, так что агент, не теряя зря времени, принял уже ставшую привычной позу и заглянул в скважину. Картина, представшая его взору, заставила О'Шипки отпрянуть.
Ядрошников был один, и он плясал; в том, что это был именно он, полной уверенности не было, ибо плясала огромная кукла из тех, что разгуливают близ сабвея, рекламируя всяческие товары, даря пирожки и раздавая приглашения на жульнические мероприятия. Эта кукла олицетворяла доктора. Гигантский доктор танцевал, осторожно подпрыгивая и хлопая под коленкой исполинскими ладонями; потом он упирал руки в бока и карусельно кружился. Из чрева куклы доносилось невнятное пришепетывание. Метались тени, прыгал свет. Похоже было, что директор напился внутри доктора. Не зная, что и думать, О'Шипки отлип от скважины и задумчиво почесал кончик носа. Все это было донельзя странно. С чего это развеселился директор?
"Загадки, сплошные загадки", - иронически пробормотал О'Шипки, оставляя доктора позади. Он шел по коридору, будучи глубоко погруженным в беспорядочные мысли, и даже утратил плавность бега: шагал, как шагают нормальные люди, застигнутые поздним часом в простуженных лабиринтах. Покои далеко отстояли друг от друга, идти приходилось долго. О'Шипки рассеянно подумал о плюсовых номерах, под которыми проживали директор и Шаттен: еще одна странность - похоже было, что в отрицательную бесконечность подселили его одного. Так и есть: Цалокупин и Холокусов мирно храпели в обнимку, не то укрывшись своим пончо, не то так и не сняв его. Горел ночник в виде гладенькой избушки, изготовленной под лед. Временами то второй, то первый принимался махать руками, сбивая покров и тревожа родную плоть. О'Шипки прислушался: замок молчал, шаги не повторялись. Он зябко поежился и продолжил путь.
Номера, в котором остановилась Анита, он так и не нашел: ибо свет был погашен во многих, точнее - везде. О'Шипки тщательно принюхивался близ каждой скважины, и однажды ему почудился слабый запах духов. Безуспешность поисков привела его в раздражение. Ситуация чуралась контроля; не радовало даже, что удалось обнаружить Аромата, который тоже спал, разметавшись в тревожных простынях; от его храпа дрожал балдахин. В изголовье сидел бессонный Ахилл, зажавший в пальцах белую пешку. Его ложе было рядом, и простыни так же смотрелись сбитыми, из чего О'Шипки заключил, что игроки спали поочередно, чередуя отрывочный сон с шахматными ходами. Он выпрямил спину, прогнулся и громко зевнул, не опасаясь потревожить Ахилла. Так он ничего не добьется. Враги хитры, но в Агентстве принято зрить в корень, а корень не здесь. О'Шипки помолился богам и повернул назад, намереваясь спуститься в бойлерную. Он не сомневался, что разгадка каким-то образом придет именно оттуда.
"Разгадывать, собственно говоря, нечего, - сказал себе агент, спускаясь по лестнице. - Мне понятен основной узор происходящего. Но эта бойлерная! Это место!... В нем спрятано что-то чарующее, способное заворожить даже меня".
Он остановился перед оцинкованной дверью, сдвинул шляпу набекрень и приложил ухо. Удовлетворившись, вынул отмычку и грубо надругался над замком, вспоминая о трепете, с которым относился к последнему Ядрошников. Грубость оказалась излишней, замок поддался с первой попытки. О'Шипки проник внутрь, держа наготове фонарь. Он быстро нашел выключатель и несколько раз пощелкал рычажком: тщетно, света не было. То ли директор вообще отключил генератор, то ли тот запускался каким-то хитрым способом и в данную секунду работал не в полную силу; в том, что он работал вообще, взломщик не сомневался, ибо помнил о многих здешних устройствах, которые требовали электрической пищи.
"Обойдусь", - деловито сказал себе О'Шипки. Он опустился на колени и пополз, намереваясь изучить каждый дюйм банно-прачечного пола. Теперь ему удавалось видеть многие вещи, которые в первый раз остались незамеченными: жизнь. Табу, о котором вскользь упоминал директор, распространялось на тараканов и крыс, но не касалось мокриц, каких-то странных маленьких гусениц, карликовых лягушек и вертких болотных змеек: все они, почуяв наступление ночи, осмелели и вылезли из дневных укрытий, чтобы попировать в свое темное удовольствие. Фонарь подолгу зависал, покуда О'Шипки, как околдованный, следил за перемещением подлинных хозяев бойлерной. Незнакомые насекомые и земноводные очаровали его, он впал в умиленное состояние, переживая непреодолимое влечение к каждой козявке. Чуть позже, в нескольких дюймах от пола, О'Шипки обнаружил грибы: они, зеленоватые и скользкие, похожие на древесные, оплетали основания теплых труб. Он и сам в своей шляпе был изрядно похож на гриб, который вдруг обрел счастливую способность к передвижению. О'Шипки выпростал наручные часы: прошел час. Дело не терпело проволочек, и он двинулся дальше. В котлах гудело и булькало, печь подсвечивала красным. Привстав, О'Шипки снял показания манометров: судя по цифрам, давление в Центре держалось хорошее и было как у богатырски здорового человека. Агент погладил вентиль и содрогнулся, охваченный секундным ознобом. Он отдернул руку, вернулся в прежнее положение и продолжил путь. Он полз, не пропуская ни единого закоулка, обнюхивал грибы и плесень, заглядывал в тайные углы, поросшие мхами и лишайниками, распугивал микроскопических насекомых, а тех, что были совсем невидимы, - давил. Наконец, его поиск прервался: рука наступила на что-то круглое и твердое; предмет выскользнул и, глухо звякнув, откатился. О'Шипки направил на него луч фонаря. На полу лежал опорожненный пузырек из-под яда; о былом содержимом уведомлял кладбищенский ярлычок.
О'Шипки вздохнул, подобрал пузырек и выпрямился во весь рост, придерживая поясницу. Кто-то вздумал шутить с ним шутки, кто-то намекал ему на полную осведомленность в его поисках и планах. Ему ли не знать своих вещей!
Глава четырнадцатая,
в которой Шаттен подает голос
- Где ты был? - спросила Анита.