— Вот как, хочешь купить цветы.
— Да. Срочно.
Госпожа Сам Финсен провела меня в подсобку. Там сидел Сам Финсен, в темном костюме, с галстуком-бабочкой, сидел среди пустых полок, пустых ваз, пустых горшков, среди всего проданного и распроданного. На столе — бутылка хереса и две рюмки. Они праздновали Рождество, и я опять нарушил мир и покой.
— Он хочет купить цветы, — сказала госпожа Сам Финсен.
Сам Финсен поднял голову.
— Купить? Зачем ему покупать? Он их так получит.
— Я бы хотел заплатить, — сказал я.
Сам Финсен покачал головой.
— И речи быть не может. Ты получишь цветы бесплатно.
Но я уперся:
— Тогда я пойду к Радоору и куплю цветы у него.
Сам Финсен обернулся к госпоже Сам Финсен, она тоже покачала головой:
— Уж об этом, во всяком случае, не может быть и речи.
Сам Финсен одним глотком шумно всосал херес и встал.
— Какие же цветы желает молодой человек?
— Лотосы.
— Ах, лотосы. Не больше и не меньше. Тогда тебе, пожалуй, надо поехать в Японию и нарвать их там. Помнишь, какой сегодня день?
— Рождество, — сказал я.
— Вот именно. Рождество. И единственное, что у нас осталось, это три кактуса, куст можжевельника и бальзамин.
Я заторопился.
— Тогда какие-нибудь голубые цветы.
Сам Финсен налил еще хереса в обе рюмки, подал одну госпоже Сам Финсен.
— Что же нам делать с этим невозможным, совершенно немыслимым клиентом? — спросил он.
Госпожа Сам Финсен пригубила рюмку и рассмеялась.
— Давайте-ка поглядим, что я могу сделать.
И она составила замечательный букет из забытых и забракованных цветов.
Я щедро расплатился с Самим Финсеном.
А потом отправился на Хакстхаузенс-гате, 17, и позвонил внизу, нажал на кнопку, где не было имени. Ждал я долго. Ничего не происходило. Рождественский вечер. Мне бы сейчас надо быть дома. Давным-давно. Мама с отцом меня ждали. Наверно, звонили Финсену во «Флору», спрашивали, где я. Мама, наверно, плакала. Я стоял. Домой я всегда успею. А сюда могу прийти только сегодня. Наконец загудел замок, коротко, словно она заколебалась или быстро раздумала открывать. Но я действовал быстро. Отворил дверь. На третьем этаже стояла Аврора Штерн. Я, запыхавшись, остановился на площадке. Что я сделал? В конце концов отдал ей цветы. Она сказала:
— Квитанцию надо подписать?
— Нет, не надо.
Аврора Штерн впустила меня в квартиру, закрыла дверь, провела меня в комнату. Там было все так же темно. Тяжелые шторы по-прежнему задернуты. Запахи те же: парфюмерия и аптека. Ничто здесь не напоминало о Рождестве. Только реквизиты по-прежнему поблескивали. Она поставила цветы в воду. Я заметил, что движения у нее медлительные, почти вялые, я не мог этого не заметить, вот так же звучал ее голос тогда, в первый раз, словно она боялась оступиться, сказать что-то не то, словно и мир, и язык были ей чужды.
— Спасибо, — сказала она.
Она стояла ко мне спиной.
Я не знал, что сказать.
— Кто посылал вам другие цветы?
— Дамам таких вопросов не задают.
— Извините.
— Разве я не говорила тебе, что не надо пользоваться этим словом?
Я потупился.
— Говорили.
— Я сама их заказывала. Понимаешь? Сама заказывала себе цветы. По-твоему, это неправильно?
— Нет. Я так не думаю.
— Но эти цветы от тебя, верно? Замечательно. Самые последние цветы в рождественский вечер.
Я опять посмотрел на нее, не зная, обижена она или благодарна.
— Мне просто хотелось узнать, что произошло.
Аврора Штерн повернулась ко мне, вытерла ладони о платье, таким же медленным жестом, как и раньше, и я заметил, что повязок на запястьях нет.
Она сказала:
— Сядь.
— Ладно, — сказал я.