(я всего-то не запомнила, да и как-то умно все было сказано, но
примерно помню):
Я, говорит, понимаю, что ты сейчас только об Элме и помы
шляешь. Это и понятно, он тебе кажется как бы суженным, и ты всякий
Регламент и всякую другую правду думаешь задвинуть. Это в известном смысле освобождает от Регламента и меня, говорит он, поэтому я поз волю себе высказаться, а затем уеду. Я знаю, он дальше говорит, что ты от меня ждешь всяких таких дел, что я тебя прямо здесь буду лапать. У меня в принципе, он говорит, есть такое желание, тем более что я перед приездом к тебе слегка поддал. А под этим делом всегда насту пает переоценка ценностей. Здесь никакой аномалии нет, а есть чистая физиология. Половое, обезличивающее индивидуальное. Но я, говорит, все эти процессы держу под контролем. А если уж очень припрет, то просто пойду и вздрочну, какие проблемы (вот бесстыжая-то пьяная рожа!).
Мы давно знакомы, дальше он говорит, я тебе о своих чувствах
говорил и писал достаточно, а ты эти мои чувства пропускала мимо ушей и глаз. И я не обижаюсь. Все было правильно.
Разные, говорит он, бывают ошибки на свете. Одна из ошибок подмена желаемого действительным. Вот пусть горит Костер в ночи. И ты думаешь: ах как это романтично, а дай-ка я попробую зажечь примерно такой же в своей кооперативной квартире. А получается: либо нормиро ванное пламя газовой горелки, либо пепелище. Мы выходим на осознание того, что мы любим, что с нами происходят чудесные события. Но мы глупы и нетерпеливы, мы не желаем вчувствоваться в ситуацию, проник нуться и принять, мы немедленно хотим трансформировать наши тонкие чувства в удобоваримые понятия и в компактные жизненные способы,
чтобы можно было у одного костра и обогреться, и обсушиться, и из
котелка пожевать. Силы небесные свидетельствуют: Костер сей разожжен,
дабы сквозь его отблески усматривались и дальние звезды, и клонящиеся
подзакатному сумерку горние вершины. А ты говоришь: это слишком стран
но, это слишком эфемерно, это не подлежит практическому освоению.
И все рушится. Ушла иллюзия, ушла поэзия, ушла жизнь.
И скажи мне еще одну вещь, Седок говорит. Жить физически
и всяко разно с одним и тем же физическим лицом все время - это как?
Изнашивать друг друга, стирать при взаимном трении все особенное,
что есть у Другого, - это как? Пропитаться дурными настроениями,
дурными запахами, дурными снами, спасть с лица, вяло мямлить "да" там,
где надо кричать "нет", - это как? Где истина в таком положении
вещей? Ты - Калерия Боттичелли, я знаю это наверняка. Тебе пристали:
венецианские ночи, бой часов на площади Сан-Марко, плеск воды в Canalе Grande. А теперь ты - товарищ Пшечневская.Тебе пристали: шквор чащие сардельки, телеродственники-идиоты-маринасергеевнадура-опятьку пилаакцийаоммм, буквы "б", "х", "ж", заскорузлая посуда нет горячей воды, стрельба по периметру, безудержный ночной пердеж (это безобра зие какое-то, что он себе позволяет).
Так и мы с Иринией и споткнулись, далее Седок говорит.
Мы запустили свою историю на рельсы, с которых она не пожелала
с?езжать. Время работало против нас, а мы с этим не посчитались.
Будто тупоумные, мы колотились в одни и те же двери, аки в крышку
гроба. Я был словно твой Элм, и даже хуже, ибо я знал, что творю,
но не в силах был отыграть назад, а она все более становилась Ири нией из дурной клубной пьесы про "Чаепитие". И только счастливая случайность, когда в одном из наших совместных ночных припадков в меня полетел утюг, позволила мне сбежать из тюрьмы. Но есть и другая тюрьма - это я сам.
Ты гениально наметила свой персонаж Прекрасной Дамы, Седок
продолжает, но ты не смогла удержаться на высоте своего положения. Тебя предупреждали, что нельзя спать с кем попало, даже за двух комнатную квартиру и приусадебный участок. Ты переступила черту и затем, испугавшись, принялась метаться взад-вперед. Этот резиновый придурок с Комбината - неужели он и есть венец твоих неспокойных снов? Ты полагаешь, что надутый и управляемый означает безопасный. Никак нет. Ты захочешь его перестроить, откроешь переднюю панель,
а он тебе скажет: не хочу перестраиваться, не хочу сдуваться, хочу,
чтоб ты пожарила мне сарделек. И тогда тебе придется его грохнуть. Или попросить кого-нибудь, если у самой рука не подымается.
Тут Седок подходит к окну и приоткрывает его. Ему, наверное,
красиво смотреть на закат и вдыхать свежий вечерний воздух полной
грудью. Да и успокоиться ему надо, а то уж больно разговор волни
тельно складывается.
А Калерия просит его закрыть окно, чтобы комары не налетели.
У тебя в этом спектакле меньше всех текста, Седок ей гово
рит. Я знаю, что у Драматурга с твоим персонажем были большие про
блемы. Поэтому он Прекрасную Даму как бы размазал по тексту. Ее
играют. Каждая ее собственная реплика дорогого стоит. И после
этого у тебя хватает такта уже второй раз за вечер подкидывать
текст про комаров! Ты чего-то, мать, совсем себя забыла.
Я ужасно устала, говорит Калерия. У меня конец сезона,
перед тобою прошло 157 Любителей Меня, и каждый норовил мимо Регла
мента. Я, наконец, дождалась любимого человека, он приехал из коман
дировки и тоже страшно устал. Да, у него не все в порядке с желудком,
потому что в детстве он перенес стафилококк, а потом - дизентерию,
его еле выходили, благо у Каца-отца был блат в поликлинике, и удалось