ему не могу даже чаю с медом заварить, потому что я должна соблюдать
Регламент, торчать тут с тобой и слушать твои пьяные испражнения
(правильно, Каля, так ему) . Текст, текст, текст. Ну что текст?! У те
бя в этом спектакле больше всех текста, ты вообще с площадки не сле
заешь. Из текста следует, что ты не смог добиться одной женщины и
испортил жизнь другой. Из текста также следует, что ты всегда жил
за пределами реального мира, полагая, что весь мир - это Клуб, а ты
Гамлет на Клубе, и все прочие вкруг тебя - затейники, минеральное удобрение. Ровно двух фраз достаточно. А ты целый спектакль на сцене. О каком такте ты говоришь, Седок?
Да, мы - падшие твари, далее Калерия продолжает. Мы не оправдали возложенных на нас надежд. Где Венеция, где Боттичелли? Я Прекрасна, но теперь лишь Регламентом. Любители преклоняют колена предо мною, но вижу, как при прочтении Слова о Любви они с трудом скрывают зевоту. Зато они обожают партийные посиделки, где во всеуслышание можно рассказать о своем Посещении Меня, о подвигах тела и духа, что были совершены во имя Мое, сколько удалось подстрелить колхозников, и так далее. Царит подпольный разврат духа, чистое самоубийство. Мы линяем на глазах, а все началось с тебя. Думали, что ты открыл новый источник жизненной энергии, дорогу в Эдем. А ты , на самом-то деле, обнаружил источник опасного для жизни излучения, а некий предприимец по следам твоих изысканий соорудил водородную бомбу. И вот бомба взорвалась, а мы оказались в эпицентре. Твои действия.
Тут они постояли немного без текста (я ж не вижу ничего), а потом Седок говорит: принимается. Конечно, ты права. Мы попали в аварию. Напрасен спектакль, напрасен Клуб, и нам не отсидеться в рамках своей схемы. Путей два, и они известны: уход или смерть, в зависимости от границ Клуба.
Я сейчас уйду, Седок завершает. Но я не сказал о главном.
Вот мы умерли. Я вошел в тонкий мир немного раньше, и, чтобы не про
пустить тебя, сел на камень у входа. Потом появилась ты, я заметил
тебя и сказал: здравствуй калерия я ждал тебя у нас есть немного
времени чтобы побродить по саду. А ты спросила: а где все остальные.
А я сказал: их больше нет ты свободна. И мы вошли в сад и были там
одни, пока не иссякло тамошнее малопонятное время или чье-то высокое
терпение. А потом нам было сказано, что мы вправе выбирать направле ние: вверх к свету или вниз в новую земную юдоль. Я знаю: ты была здесь, ты жила на свете, ты была любима мною, с нами происходили чудесные или позорные события, а потом мы умерли, а потом мы снова жили, но уже никогда больше не виделись ни Здесь, ни Там.
Но нам нельзя отчаиваться, замечает Седок под конец беседы. Быть может, мы слишком торопимся в оценке действительной необрати мости своего падения. Потому что пока мы по эту сторону, нам еще многое возможно. И надежда не умерла.
Тут Седок встал и говорит: извини, дескать, что побеспокоил
своими тревогами, болями, так сказать, волнениями. Пошел я, говорит,
к Мафилькину помогать отстреливаться от колхозников. Это тоже необ ходимо кому-то делать, иначе они нас попросту прикончат. Спокойной, мол, ночи, постарайся хотя бы немного поспать. И пошел.
А Дама, Калерия то есть, ничего не отвечает. Да и понят
но, не всякая женщина выдержит такой напор из пустомельства. И еще 157 Посещений подряд провела, видано ли дело!
Как Седок пошел к двери, так Эмилия подслушивать пере
стала. Иначе бы дверью получила по голове, а зачем ей это
нужно.
8.6. ИОВ И ЕГО ПРОБЛЕМЫ.
x x x
Иов, позабыв зубы в районном гестапо,
справив детей до печи, а встретив в облаках газа,
под сердцем прижив глухую жадную жабу,
от вечного ужаса выпучил оба глаза.
Находят его войска комиссара Тита.
Минув "запретку" и тупо окрест озираясь,
Иов ищет живых на обломках былой атлантиды,
но напрасны труды, потому как живых не осталось.
Корреспондент газеты "В Казарме Нашей",
взглянув, как Иов трясущимися руками
щупает комья - початки походной каши,
холодно щелкает ряд фотографий на память
с подзагаловком: "Это забыть невозможно",
или же: "Жертвы Халдейского геноцида".
Дремлет Иов на заднем сиденье "доджа".
Бегут в никуда по зеркалу заднего вида
горе-березки, поля пустые, как годы
там, взаперти. Сердце двигало глыбу,
шестерка искала навек покинуть колоду...
Прибили вроде тузом, а где же спасибо?